Против Сталина и Гитлера - Вильфрид Штрик-Штрикфельдт

- Совершенно верно! Наконец-то и это было сказано.

- Здесь все же совсем все иначе, чем в Москве. Вы берете на себя ответственность и действуете по вашей совести, - сказал Власов. - Такое у нас немыслимо. Малейший намек диктатора - и все падают ниц.

- Так вы поможете нам? - спросил я его. - И не только в этот первый раз, с листовкой, но и в том, что последует за ней?

Власов попросил сутки на размышление.

Я чувствовал, что мы с Власовым понимаем друг друга.

Наряду со многими другими офицерами, я тогда еще верил, что Гитлер не останется глух к голосу разума или что высший генералитет добьется правильного политического решения. Я сказал это Власову, но просил его никогда не упрекать меня, если мои предположения и ожидания не оправдаются. Он обещал мне это и держал свое слово до последнего часа нашей совместной работы. Я надеюсь, что я также сдержал свои обещания.

Мы договорились быть друг с другом откровенными и искренними и ничего друг от друга не скрывать, за исключением тех случаев, о которых я уже упоминал, - когда, в силу присяги, я обязан был молчать.

Власов все еще сомневался: действительно ли он подходит для возглавления Русского Освободительного Движения? И можно ли политикой "малых шагов" когда-нибудь дойти до намеченной цели? В борьбе против тирании судья один: успех. Он выносит свой приговор, присуждая победителю звание героя борьбы за свободу, а побежденному ставя клеймо изменника.

При всех этих размышлениях я ощущал силу заповеди, которой я следовал после первой мировой войны, а особенно во время моей деятельности при Международном Красном Кресте. И я сказал Власову:

- Не знаю, доживем ли мы до политического успеха. Но разве только политика определяет наши действия? Если ОКХ лишь наполовину поддержит наши планы, то мы безусловно увидим, как сильно улучшится жизнь русских военнопленных, многие из которых еще и сегодня умирают голодной смертью. Этой цели на службе людям, согласно божественным заповедям, мы добьемся во всяком случае!

- Вы правы. Ради одной этой задачи оправдана наша политика, откликнулся Власов.

"Только честолюбец" или "одержимый стремлением к власти" никогда не понял бы меня. Но для Андрея Андреевича Власова служение, в высшем смысле этого слова, было заповедью его жизни, и он остался верен ей на всех этапах дальнейшего трагического развития событий.

Так началась наша политика "малых шагов". Власов обещал обратиться к своим землякам в Красной армии - на свой манер. Первая листовка появилась. Текст был составлен Боярским и дополнен Власовым. В нем было лишь осуждение Сталина и его клики. Призыва переходить к немцам - не было.

А в итоге - десятки тысяч перебежчиков на всех участках фронта. Такого количества не было уже в течение месяцев! К русским обращался русский генерал, один из защитников Москвы. Правда, имя Власова было известно не во всех частях Красной армии. Поэтому от многих германских дивизий вскоре стали поступать требования, что для большего успеха необходимо, чтобы к русским обращалось национальное русское руководство или правительство, к украинцам украинское. То, что мы, немногие, говорили вот уже более года, многие признали теперь как насущную необходимость. Но те, кто прежде всех других должны бы понять случившееся, - поскольку они были ответственны за политику, - все еще не могли понять главного.

* * *

Уже в августе 1942 года я должен был сменить ОКХ и "клуб", с дорогими мне товарищами, на незнакомый мне ОKB в Берлине. Гелен сообщил мне, что я, как попечитель Власова, командируюсь в Отдел пропаганды при ОКВ, но по-прежнему буду числиться за штабом ОКХ и его Отделом ФХО. Официально только ОКВ мог разрешить русскому, то есть Власову, обращаться к русским.

Я рассказал Гелену о моем "союзе" с Власовым. Вопрос был в том, сколь долго он будет сотрудничать с нами, если мы не сможем добиться дальнейших успехов?

Рённе за это время сделал шаг дальше. Он прозондировал у Треско и Герсдорфа в штабе группы армий "Центр" - нельзя ли вновь оживить план 1941 года с Русским Освободительным Комитетом в Смоленске и теперь уже генералом Власовым во главе его. Хотя в Смоленске не было прежних лиц, Треско и Герсдорф приняли предложение Рённе.

Вследствие этого, моей ближайшей задачей было добиться согласия и поддержки ОКВ. Одновременно я получил заверения, что Организационный отдел ОКХ готов тотчас же предоставить в мое распоряжение бюджет для русского пропагандного подразделения, как только будет дано одобрение со стороны Отдела ОКВ/ВПр.

Перед моим отъездом полковник фон Штауфенберг предупредил меня, что СС уже принялся комплектовать эстонские и латышские части.

- Это значит, - сказал он, - что надо спешить с нашим планом организации общерусского центра. СС, несмотря на свою теорию об унтерменшах, без стеснения пойдет по пути использования людей. И если Гиммлер возьмется за Русское Освободительное Движение, он привлечет для СС и сотни тысяч русских. Одни поверят обещаниям, другие пойдут по бесхарактерности или из карьеризма. Тогда - горе нам и всему миру.

Я был в высшей степени рад, что Штауфенберг и его друзья в ОКХ так ясно видели проблемы, которые встали бы по окончании войны. Я тогда не знал о его принадлежности к группе оппозиционных военных и не понял, насколько он доверял мне, говоря все это.

- Ну, за Власова вам бояться не нужно, - заявил я. - Он никогда не пойдет на то, чтобы оказаться на буксире у СС и помогать коричневому диктатору занять место красного.

Рённе еще раз просил меня молчать об идее включения русского национального правительства в Европейский союз, так часто дискутировавшейся в нашем "клубе":

- Нужно придерживаться "политических методов ведения войны" и "тактики малых шагов". А если вы не добьетесь успеха в Берлине, мы вытащим вас снова к нам...

"Штаб" Власова в Берлине

Итак, в конце августа 1942 года я приехал в Берлин. Так называемый штаб русских сотрудников Отдела ОКВ/ВПр находился на Викториаштрассе 10, в помещениях Отдела, но за замками и запорами. Решетки на окнах, убогие деревянные топчаны, на них - мешки с соломой. Запрет выхода в город. Вечером запирались и двери комнат. Я был потрясен: значит, даже ОКВ в Берлине не смог добиться для своих работников ничего лучшего. Скудную еду приносили ежедневно из какой-то столовой на Потсдамерплац, а солдаты из охраны часто добавляли кое-что из собственных рационов, чтобы несколько улучшить питание русских. Они чувствовали, что тот, кто работает с нами, должен быть, по крайней мере, сыт. Не были ли они лучшими политиками, чем их высокое начальство из государственного возглавления?

Старший лейтенант Дюрксен дружественно встретил меня. Моим непосредственным начальником стал капитан Гроте.