Арена - Никки Каллен

Последние десять лет город-порт пустел; словно его должно было затопить, как Атлантиду; обезлюдели целые кварталы, микрорайоны; ветер нёс по асфальту всё ещё выходившие газеты — две утренние и одну вечернюю, с расписанием кинотеатров и вечеринок в клубах; никто их не подбирал и не выбрасывал в мусорные баки, чтобы оправдать существование; ливнёвки полны старых осенних листьев — три осени, четыре, пять… Люди просто что-то чувствовали, желудком, позвонками, как Рыбы, собирали самое ценное — не обязательно драгоценности, чаще всего как раз последние газеты, книги, овсяное или шоколадное печенье, хомяков, собак и кошек, старые фильмы вроде «Короля-Рыбака» и «Отеля "Миллион Долларов"» — и снимались с места, точно в поисках золота, святого Грааля… «Ты тоже скоро уедешь?» — по диплому Матвей был переводчиком с испанского и португальского; рассказал, что до секса ему позвонили по межгороду, предложили место на южном судостроительном заводе. «Да, я думаю — да, это Коста-Рика, это сильнее меня» «Коста-Рика… Звучит вкусно, как маслины».

Кай же был никем — так, ночной диджей; всегда с собой носил в рюкзаке из чёрного бархата сборник поэтов-символистов, переплетённый в красный, и биографию Нерона в папиросной бумаге, ну и ещё бутерброды с полукопчёной колбасой; был женат на девушке неземной красоты, с неземным именем — Венера — и воспитывал с ней общего ребёнка — мальчика Руди; Матвей балдел от его сходства с Каем, такая человеческая химия. Докурили, Кай надел куртку, поехал домой, у него была своя машина — узкая, чёрная, низкая, словно гондола, а салон маково-красный; Кай курил и курил, он любил «Честерфилд», — и слушал, что ставил Матвей: «ганзов», Metallica, саундтрек к «Угнать за шестьдесят секунд»; из-за дождя и ухабин на дороге до города иногда сбивалось на соседнюю частоту — «Радио-любовь», куда звонили всякие девчонки и беспрерывно хихикали; эмблемой этого радио было розовое сердечко в нотных волнах; но ребята там работали нормальные, самые обыкновенные, иногда они встречались и играли где-нибудь в центре в бильярд; в городе осталось всего две радиостанции, а раньше было двенадцать; когда было двенадцать — играли на звание «лучших» и на ящик тёмного пива, теперь — так, спросить, кто как собирается дальше жить… Кая единственного, кажется, всё устраивало и ничто не беспокоило, он был влюблён, как в стихи Рембо и Гиппиус, в свой почти полностью обезлюдевший район; супермаркет работал по-прежнему — круглосуточно, автозаправка тоже, и кинотеатр «Сатурн» — в нём всегда крутили «Титаник»; Кай проехал мимо, вывеска мигала и шипела, словно в неё попала вода и замыкало, лица ДиКаприо и Уинслет то пропадали, то вновь появлялись, точно яркий, прерывистый от настойчивого стука в дверь сон: «не открою, меня нет, дайте досмотреть». Когда в город перестали приходить новые фильмы, хозяин кинотеатра начал крутить старые и выяснять, какое кино людям в таком странном состоянии духа — в состоянии призраков — нравится больше всего; даже смастерил ящичек для заявок и опросов; оказалось, что «Титаник» Камерона. Билеты и попкорн продавались в любое время суток: хозяин жил в кинотеатре, рядом с архивом плёнок находилась полноценная квартирка с кухней, спальней, ванной; нужно только постучаться к нему днём, а ночью позвонить с улицы — как в обычный дом. Иногда Кай и Венера выбирались на сеанс, который шёл в три часа ночи; Руди спал надёжно, крепко, сопя в завал разноцветных плюшевых медведей вместо подушек; он обожал медведей: «убить медведя — это то же самое, что убить ребёнка»; шептались и целовались на заднем ряду. Кай мечтал заняться там любовью, но Венера всегда переживала — в сотый раз; «помните, прекрасная Роза, что я говорил вам про шлюпки?» «Кай, не кощунствуй», — била по рукам, потом сжимала их в самых переживательных моментах, не отводила глаз от экрана, а Кай смотрел на её профиль, утончённый, как знание французской истории, и не мог оторваться, и смотрел фильм с её лица… Тормознул машину возле супермаркета; по стёклам салона текла вода, сверкающая, как ёлочная мишура, в свете фонарей и витрин; Кай подумал о старых клипах, о женщинах в парчовых платьях с огромным декольте, о роллс-ройсах, обложке Pop Trash; решил купить что-нибудь сладкое. Внутри магазина всё было жёлтое: прилавки, корзинки, передники девочек и пакеты для покупок — словно кто-то с ума сошёл от расставания; из покупателей — только он и мужчина в рабочей брезентовой куртке, в корзинке — пачка памперсов, сигареты, чай, хлеб; бродит, как потерянный. Кай купил виноград и кофе; вспомнил, что дома кофе закончился, хотя обычно всякие мелочи вспоминала Венера: сахар, соль, пена для ванн; ну всё, надо побыстрее, она, наверное, волнуется, злится; ненавидит быть одна; «ты где, Кай?» — трезвонила она на радио, пока опаздывал Матвей; «я приготовила свинину с красным перцем». К ней так хотелось; он ставил её любимые вещи: «10 капель» Танцев Минус, «Come Undone» Duran Duran, HIM и Фрэнка Синатру; «понравилось?» «да, спасибо, очень мило; а Руди в ванне плескается, налила ему в воду жасмина, а я в чёрном платье со стразами»; она всегда носила вечерние платья дома, по хозяйству, когда никуда не собиралась, не писала свой огромный католический роман за старинной машинкой, а просто готовила и любила их обоих — Кая и Руди…

Кай полюбил её случайно, на вечеринке. У него уже была девушка — странная, увлекающаяся боевыми искусствами, йогой, восточными ароматами; они много ходили в походы, иногда разговаривали всю ночь вместо секса, но всё равно были совсем разные: ей нравились сила и перемены, ему — покой и ночь. Вечеринка шла в клубе, он в нём ещё не был ни разу: огромное пространство в высоту, тоже башня, несколько танцевальных этажей, сложный свет, светящиеся полы, металлические блестящие лестницы и голые татуированные парни и девушки в качестве «зажигалок» на этих лестницах; с потолка в эпицентр ночи обрушивалась вода, текла по металлическим конструкциям, сверкала в неоне, разгорячённые люди кричали от восторга. Клуб назывался «Депрессия», Кая познакомили с владельцем и управляющим — Дэймоном Сином Албарном, высоким плотным парнем с синими глазами и волосами, лицом невероятно классической, античной красоты, в ухе три серёжки: серебряная, бриллиантовая, сапфировая. Дэймон нравился; от него пахло чем-то прохладным и ярким: белым перцем, морем, шалфеем; он был красиво одет — в тёмно-синий костюм и голубую рубашку с иероглифами, синий бархатный галстук, даже ботинки синие, замшевые; «да-да, можете изнасиловать мою бабушку и угнать мой джип; Кай? потрясное имя; вы его оправдываете? у вас ледяное сердце и злой нрав?»; и из всей компании Кай оказался единственным за столиком Дэймона Сина — на самом верхнем этаже клуба, между металлическими перилами и огромной чёрно-белой фотографией с войны: разбитое пулей стекло автомобиля, за ним, сквозь трещины, словно ледяной узор, лицо совсем девочки-девушки-югославки, медсестры, которой пуля попала в лоб. Каю принесли коктейль «Депрессия» — за счёт заведения — что-то чёрное, с разноцветными льдинками; он прекрасно понял суть интереса Дэймона к нему: Син был известный гомосексуал, а Кай — хрупкий и изящный, с белой прозрачной кожей, чёрными волосами и чёрными глазами — по-настоящему чёрными, без зрачков, с великолепными по-восточному ресницами; лицо его казалось узким и странным — некрасивым, но захватывающим. «Инопланетный гость», — называли его в компании. Но за столиком Сина сидел кто-то ещё: на белом пуфике лежала чёрная бархатная сумочка и стоял на краю ещё один коктейль, наполовину полный, наполовину пустой, — «Кровавая Мэри»; Кай любил «Кровавую Мэри» и всё ждал, кто же придёт, кто тоже любит его коктейль. Пришла Венера. Син присвистнул: «как вы похожи… вы просто избранные…» — чёрные беззрачковые глаза, невесомость телосложения; только у Венеры волосы были золотые, не ослепительно-золотые, как у принцесс из сказок, а мерцающие, как у эльфов, завораживающие, с сотней оттенков серебра и алого, словно ранний утренний свет в маленькой комнате. Дэймон Син был лучшим другом Венеры, спросил: «вы теперь будете встречаться? вам надо сделать ребёнка; он будет либо абсолютно как вы, инопланетянин, раса с Марса, либо обыкновенным, неинтересным человеком». Венера засмеялась, словно пробежалась тонкими ботинками по замёрзшей в начале ноября лужице и пошли трещины; так она попала Каю в самое сердце, как в окно камнем с запиской. Он понял, что будет преследовать Венеру, мучить звонками, расспросами, цветами, услугами, полюбит всё, что любит она. И всё действительно оказалось сложно, так нестерпимо, так больно: девушка Кая не хотела расставаться, и Кай тоже не хотел, не знал, как обидеть, но Венера снилась по ночам, сводила с ума, как луна Калигулу, как Ли Бо, как приливы, — при случайных встречах на улицах, в клубе. Потом не захотела отношений Венера: она любила другого, другой её не любил, но ей было всё равно; Венера писала роман по ночам, роман всё никак не заканчивался; клацала машинка, Венера слушала музыку и пила чай с целым букетом запахов — с гвоздикой, корицей, апельсином, яблоком, бергамотом. Узнала, что Кай работает на радио, спросила: могу я звонить иногда? Кай вцепился в воздух, как канатоходец: «конечно, Венера, что ты любишь?» — хотя знал уже всё, всё купил, всё прослушал…