Дом для Одиссея - Вера Колочкова

– Лизавета! А ну быстро подь сюда! – крикнула она звонко и сердито в «горницу», то бишь в большой холл на первом этаже, где Лиза, покрыв бабушкиной до рези в глазах белоснежной, от крахмала колом стоящей льняной скатертью стол, замерла тихо. Потом провела рукой по вышитым гладью по краю василькам-колокольчикам, словно окунулась на миг в счастливое беззаботное детство с семейными воскресными обедами-ужинами. Господи, как же давно все это было: мама, папа, бабушка. Как тогда было тепло, уютно и все в жизни понятно…

– Лизавета, мать твою! Не слышишь, что ли? А ну быстро подь сюда!

Вздрогнув от Татьяниного резкого голоса, она, виновато и неуклюже поведя плечами, развернулась и быстро пошла на кухню, ворча на ходу:

– Ну чего ты так орешь, Лепорелла моя разнесчастная? Что у тебя случилось такое из ряда вон выходящее?

– Чего, чего! Чеснока-то у нас с тобой нет! Чего делать-то будем?

– Ну нет, так и не надо, и так сойдет, – беззаботно махнула рукой Лиза.

– Да ты что? – в ужасе округлила глаза Татьяна. – Как же это, борщ без чеснока? Нет, так дело не пойдет.

– А что ты предлагаешь? Мне в магазин за чесноком идти, что ли?

– Ну да.

– Ага! Сейчас же подскочу и побегу! Размечталась! Нет уж, уволь.

Татьяна, совсем уж собравшись разразиться в Лизин адрес справедливыми упреками по поводу ленивой ее нерасторопности и равнодушия, подняла глаза к потолку и замерла, удивленно уставившись на дверную притолоку, к которой сама же недавно и прикрепила «для красоты кухонного интерьеру» целую связку-косичку отборных чесночных головок. Скосив хитрый глаз на Лизу, стоящую к двери спиной, она быстренько перевела готовое вот-вот грянуть возмущение в умильную покладистую улыбку и, ласково-коротко махнув ладонью, тихо проговорила:

– А и ладно, девка. Чего это я к тебе пристала с чесноком этим? Правда, и так сойдет. Что с чесноком, что без – какая разница? Иди, там, стол уже накрывай, не мешайся мне тут.

Лиза, удивившись такому быстрому и неожиданному Татьяниному с ней согласию, только плечами пожала и снова направилась в комнату – пора было и в камин дров подкинуть, и в самом деле стол накрывать – стрелки часов показывали половину седьмого, а Рейчел обещала приехать к семи.

К приезду гостьи угощение Татьянино как раз подоспело. Румяные пироги «отдыхали» под белым льняным полотенцем, а запашистый борщ был перелит – к большому ее неудовольствию, кстати – в красивую фарфоровую супницу из старинного немецкого сервиза. То есть в «хлипкую эту чеплагу, об которую половником посильнее бренькни – и рассыпется». Однако с «чеплагой» пришлось хоть и с большим трудом, но смириться – американка все-таки, не кто-нибудь. Да и гостья сразу угодила ненароком: зайдя в дом, так вкусно повела носом по ветру, учуяв сытно-острый борщовый дух, что сердце Татьянино сразу размякло ей навстречу, а губы волей-неволей растянулись в добрейшей и приветливой улыбке.

– Ну, давайте, девчата, за стол садитесь. Как бишь тебя зовут? Рача? Что ж, давай ужинать. А перед борщом у нас, Рача, полагается пропустить по рюмочке ледяной водочки, – вовсю суетилась она, наслаждаясь своим гостеприимством. – Лизавета, а ты почему рюмочки на стол не поставила? Эка же ты неловкая какая! Ну ничего, сейчас принесу. И графинчик, и рюмочки.

Рейчел, улыбаясь, с удовольствием все сделала так, как ей скомандовала Лизина суровая домоправительница, – и рюмочку холодной водочки пропустила, и тут же отправила в рот вслед за ней первую ложку борща, обильно сдобренного сметаной, и искренне закрыла глаза от удовольствия, чем окончательно расположила к себе Татьяну. Это даже и пирога с грибами еще не испробовав. Лиза наблюдала за этой идиллией с улыбкой, одновременно соображая, как бы половчее Татьяну из-за стола спровадить – ведь не даст поговорить по-настоящему. Придумать ничего такого вежливого и необидного не успела, потому как Рейчел, быстренько завершив дань положенным восторгам по поводу вкусной еды, сама обернулась к ней и проговорила с воодушевлением, стараясь изо всех сил не примешивать к русским словам английские. Очень уж деликатной была американская гостья, и обращаться к Лизе на родном языке в присутствии Татьяны, которая, по ее наблюдениям, в этом языке была откровенно ни бум-бум, постеснялась как-то.

– Элизабет, знаешь, я сегодня была у Дэна и сказала ему, что разрешение на усыновление уже получено.

– Да? Что, вот прямо так и сказала?

– Ну да.

– И он тебя понял? – пытаясь скрыть непрошеную иронию, серьезно переспросила Лиза.

– А как же. Он так радостно улыбнулся! А что тут такого странного? Дети, они всегда все понимают. Гораздо лучше, чем мы, взрослые, думаем. А такие, как мой Дэн, в особенности. У них, понимаешь ли, чувства более обострены, чем у обычных здоровых детей. Мне кажется, ты совершенно зря пытаешься иронизировать по этому поводу.

– Ну да, конечно, – задумчиво произнесла Лиза. – Я вовсе не иронизирую. Наоборот… Скажи, как ты почувствовала, что он тебя понял? Только потому, что улыбнулся? Так он, по-моему, всем одинаково из своей кроватки улыбается.

– Это только на первый взгляд кажется. Даже не в этом дело. Понимаешь, у меня душа этого ребенка в себя приняла, вот она мне и сказала, что понял.

– Душа сказала?

– Ну да, – пожала плечами Рейчел, удивляясь Лизиной непонятливости. – А что такое?

– Душа, значит.

Лиза сердито откинулась на спинку стула и замолчала, покусывая губы и сильно нахмурив лоб. Посидев так с минуту и словно собравшись с духом, снова выпрямила спину, спросила тихо:

– Ну тогда объясни мне одну вещь. Почему так происходит? Почему твоя душа принимает чужого ребенка, а моя нет? Я что, ущербная? Или души у меня как таковой просто нет? Ну почему я-то ничего такого не чувствую?! Инстинкта материнского у меня нет, да? Выходит, у всех нормальных женщин он есть, а у меня нет?

Рейчел, расслышав в голосе Лизы пока старательно сдерживаемую, но уже проклюнувшуюся первыми нервными нотками настоящую истерику, озадаченно на нее уставилась и долго молча разглядывала, нахмурив некрасивыми бугорками свой рыхлый лоб. Потом спросила тихо и доверительно:

– Лиз, у тебя проблемы, да? Я могу чем-то помочь? Ты скажи, что мне нужно сделать.

– Да ничего такого особенного не нужно. Просто понять хочу. Скажи, я могу быть с тобой полностью откровенной? Ты не осудишь меня за то, что скажу?

– Я не смогу осудить тебя в любом случае. Говори.

– Понимаешь ли. Может, это ужасно звучит, но я, хоть убей, не понимаю этих ваших материнских ощущений. И поступка твоего тоже. Ну зачем тебе больной российский ребенок, скажи? Если это лишь желание доброго дела, то ведь можно просто ему помочь как-то, не знаю. Денег дать на лечение или еще чего. Ну как, как это неприятное, даже где-то отвратительное, в общем, существо можно полюбить? Не верю я тебе, Рейчел! Не понимаю! Видимо, у меня в голове нужный файл отсутствует, где эта информация должна высвечиваться. И меня это в последнее время мучить стало! Потому что непонятно! Даже муж мой, Лёня, от меня к чужим детям ушел. Сегодня его видела – счастливый такой! Играет вовсю с пацанами в войнушку, а меня будто и не было никогда в его жизни. И мне вдруг так больно и обидно за себя стало!