Монах и дочь палача. Паутина на пустом черепе - Амброз Бирс

Я поднялся и, укрыв кинжал в своих одеждах, направил шаги вниз, к Черному озеру. Сиял в небе месяц, и пламенел он, как рана, словно чья-то злодейская рука вогнала клинок по рукоятку в священную грудь Небес.

Дверь ее хижины была приоткрыта – и долго я стоял, очарованный открывшейся мне мирной картиной. В середине комнаты пылал очаг, и его пламя ярко освещало все кругом. Неподалеку от огня сидела Бенедикта и расчесывала свои длинные золотые волосы. То, что я видел сейчас, было так непохоже на то, что довелось зреть в предыдущее посещение! Я стоял у входа в хижину и смотрел на нее – ее глаза, лицо сияли таким счастьем, такой радостью, – прежде я не мог и вообразить, что она способна на такие эмоции! Она что-то напевала тихонько своим негромким нежным голосом, и по улыбке, что блуждала на ее губах, я понял – она пела о любви, о любви земной. Воистину – она была прекрасна! Так прекрасна, что Небеса могли гордиться своим творением. Но, хотя в голосе ее я слышал голоса ангелов, я чувствовал, как гнев закипает во мне, и я окликнул ее.

– Чем ты занята, Бенедикта? Уже так поздно! Ты поешь, словно в ожидании возлюбленного, и расчесываешь волосы, словно готовишься к празднику. И это всего три дня спустя, как я, брат твой во Христе и единственный друг твой, оставил тебя в скорби и отчаянье. А теперь – что вижу я! – ты счастлива, счастлива, словно невеста.

Она встала, и на лице ее промелькнула радость от того, что она видит меня снова. Она наклонилась к моей руке и поцеловала ее. Лишь после этого она подняла глаза и посмотрела мне в лицо. И… отшатнулась с возгласом ужаса – словно увидела не меня, а исчадие ада!

Но я удержал ее и спросил:

– Ответь мне, почему ты прихорашиваешься, ведь уже ночь? И ответь, почему ты выглядишь так, будто очень счастлива? Неужели тебе хватило всего лишь трех дней, чтобы пасть, пасть низко? Теперь ты – наложница, а Рохус твой любовник?

Она стояла и смотрела на меня, застыв от ужаса.

– Где ты был и почему ты пришел сейчас? – спросила она меня. – Ты выглядишь так, словно тяжело болен! Умоляю тебя, святой отец, сядь и отдохни. Ты так бледен… тебя всего трясет, словно в лихорадке. Сейчас я дам тебе выпить что-нибудь горячее, и ты почувствуешь себя лучше.

Взглядом я заставил ее замолчать.

– Я пришел не для того, чтобы отдыхать, и не для того, чтобы ты за мной ухаживала, – произнес я. – Сейчас я здесь по велению Господа нашего. Отвечай же, почему ты пела?

Она ответила мне невинным взглядом агнца и сказала:

– Потому что, забыв на мгновение, что ты теперь далеко, я была счастлива.

– Счастлива?

– Да… Он был здесь…

– Кто? Рохус?

Она кивнула.

– Он был такой добрый, – сказала она. – Он сказал, что попросит своего отца встретиться со мной, а потом тот, может быть, возьмет меня в свой дом и даже попросит Его Преосвященство снять проклятие с моего имени. Правда, это замечательно? Но тогда, – добавила она, и голос ее внезапно изменился, и глаза опустились долу, – ты уже, наверное, не сможешь больше защищать меня. Все это потому, что я бедна и у меня никого нет…

– Что я слышу! Он уговорит отца, и тот возьмет тебя под свое покровительство? И приютит тебя в своем доме? Тебя – дочь палача? Он, этот молодой мерзавец, противный Господу и слугам Его, вдруг возвращается в лоно Святой Церкви? О, ложь! Ложь! Подлая ложь! О, Бенедикта, несчастная, обманутая Бенедикта! По улыбке твоей и по слезам твоим я вижу, что ты веришь чудовищной лжи этого подлеца!

– Да, – сказала она торжественно, гордо вскинув голову, словно стояла пред священным алтарем, – я верю ему.

– На колени тогда! – вскричал я. – И возблагодари Господа за то, что послал Он одного из избранных своих спасти твою душу от вечных мук ада.

Услышав мои слова, она затрепетала от страха.

– Чего же ты хочешь? Что я должна делать? – воскликнула она.

– Молиться, чтобы простились тебе твои прегрешения. – Внезапная волна восторга охватила мою душу.

– Я – слуга Божий! – вскричал я. – Рукоположенный и помазанный самим Всевышним, во имя Отца, Сына и Святого Духа, я прощаю тебе твой единственный грех – твою любовь. Я дарую тебе прощение, прощение – без покаяния. Я освобождаю душу твою от позора этого греха, потому что ты искупишь его своей кровью и своей жизнью.

С этими словами я схватил ее и силой заставил опуститься на колени. Но она хотела жить; она закричала и заплакала.

Она вцепилась мне в колени и стала умолять во имя Господа и Святой Девы. Затем она вскочила на ноги и попыталась убежать. Я снова схватил ее, но она вырвалась из моих рук и бросилась к открытой двери, крича:

– Рохус! Рохус! Помоги! О, помоги мне!

Я рванулся за ней, схватил за плечо, повернул ее к себе лицом и вонзил нож в ее грудь.

Я держал ее в своих объятиях, прижимая к своему сердцу, и чувствовал, как ее горячая кровь струится мне на грудь. Она открыла глаза, и взгляд ее застыл на моем лице. В нем я прочел немой вопрос: «За что?», словно я, лишая ее жизни, лишал ее и счастья. Затем глаза медленно закрылись, она вздохнула – медленно и прерывисто… Сердце ее остановилось, и она умерла.

Я завернул ее прекрасное тело в белую простыню, оставив открытым лишь одно лицо, и положил ее на пол. Я расчесал ее чудные золотые волосы, и они рассыпались водопадом по груди и плечам; ткань на груди пропиталась алой кровью.

Я посмотрел на нее и увидел, что она – точно невеста Христова – так чиста и так прекрасна… Потому я снял венок эдельвейсов с образа Святой Девы Марии и возложил его на чело Бенедикты. И вспомнил вдруг те эдельвейсы, что когда-то она принесла мне в темницу скрасить горечь моего заключения.

Затем я пошевелил угли, и густые, яркие сполохи осветили фигуру, завернутую в саван, и прекрасное лицо. Они заиграли на ее золотых прядях, волнами рассыпанных на груди, земле, по плечам, словно они сами занялись ярким причудливым пламенем.

И так я оставил ее.

XXXV

Я спустился с гор той же опасной дорогой, какой некогда шел с моим провожатым, но Господь направлял мои шаги: потому ни разу я не споткнулся и не боялся упасть в пропасть. Уже на закате я пришел к монастырю, ударил в колокол и ждал до тех пор, пока ворота не раскрылись. Брат-привратник не узнал меня и, приняв за дьявола, ударил в набат, перебудив