Котовский - Владимир Шмерплинг

Котовского привели в одиночную камеру. Ему нелегко было идти через город, но он ничем не выдавал своих страданий. Тяжелая рана не давала покоя. И только, переступив порог одиночки, он застонал, захрипел и свалился. Он весь горел. В камеру вызвали врача.

С начала войны Кишиневский уезд был объявлен на военном положении. Все судебные дела, возникавшие в этой местности, передавались на рассмотрение военного суда для осуждения виновных по законам военного времени. Котовскому грозила смертная казнь.

Ежедневно велся допрос, на котором присутствовали «сам» полицмейстер и чиновник из департамента полиции, специально прибывший в Кишинев из Петербурга.

Еще не успела зажить рана, как следствие было закончено.

9 июля 1916 года Котовского из кишиневской тюрьмы отправили в одесскую. Здесь он был изолирован от всего мира. Специально для него был выработан строжайший режим. Его лишили прогулок. Стояли жаркие дни, он задыхался в своей камере. Только позже, по настоянию врача, его начали выпускать на прогулку. Один шагал он по прогулочному двору, стараясь набрать в грудь как можно больше воздуха. Он шагал и думал о том, что скоро суд. Приговор же нетрудно было предугадать. Неужели жизнь его будет такой короткой? Перед арестом ему исполнилось тридцать пять лет. Ему осталось жить несколько недель, а, может быть, даже несколько дней. Он гнал от себя мысли о смерти.

Во время прогулок Котовского заключенные многих камер смотрели на него сверху из окон. Они кричали ему, бросали записки, стучали.

Вскоре ему стало известно, что среди отбывающих здесь наказание есть люди, которые хорошо знают его. Есть и бессарабцы. А раз так, значит, не все безнадежно. Ему была достаточна малейшая зацепка, чтобы начать разрабатывать план побега. Он узнал, между прочим, что в тюрьме сидит один бессарабец-инвалид, передвигающийся на костылях.

28 сентября на листке, вырванном из «Журнала для всех», полученного из тюремной библиотеки, Котовский написал записку. Он выбросил ее на прогулочный двор в то время, когда там гуляли арестанты из общих камер. Он писал: «Дорогие друзья! Вы видите, что я гуляю теперь по вечерам, при свете фонаря. Это — верная свобода. Прошу вас и моего земляка на костылях приготовить мне из костылей лестницу. Костыли имеют длину около двух аршин, у вас есть швабры, которыми сметается пыль, есть ящики; как-нибудь можно достать две крепких палки по ¼ аршина каждая, чтобы удлинить костыли, привязать палки к костылям, а вместо ступенек привязать скрученные тряпки, так: (в этом месте записки Котовский начертил рисунок лестницы). И вот лестница готова. Спасите, а то погибну. Если хотите ответить запиской, то напишите ее и передайте надежному парню в среднюю или угловую камеру третьего этажа вашего отделения со стороны конторы, и он может выбросить ее мне через окно, когда я гуляю, но он должен ее выбросить тогда, когда я махну платочком носовым, и пусть бросает посильнее, чтобы не упала под самые окна конторы. Пожалуйста, подумайте, помогите и спасите… Если мой земляк согласится дать костыли, их можно будет еще чем-нибудь удлинить на один аршин, тогда я наверно буду на воле. Тогда отвечайте мне, а я напишу, как надо действовать и как выкинуть мне лестницу через окно»[7].

Котовскому нужно было время для устройства побега. С этой целью — выиграть время, он в тот же самый день, когда написал друзьям записку о побеге, направил в суд свою пространную автобиографию, специально составленную таким образом, чтобы заинтересовать власти этим новым документом.

«С разрешения г-на начальника Одесской тюрьмы, мною составлена и написана моя автобиография. Препровождая ее в Одесский Военно-Окружной Суд, честь имею покорнейше просить Одесский Военно-Окружной Суд приобщить настоящую мою автобиографию, как мою характеристику»[8].

Это была борьба, отчаянная борьба человека, который никогда не сдавался.

Но выброшенная Котовским на прогулочный двор записка не дошла до друзей. Она была поднята теми, кто следил за каждым его движением. Записка эта была немедленно приобщена к делу.

На 4 октября 1916 года в здании военно-окружного суда было назначено слушание дела «лишенного всех прав состояния Григория Котовского».

Жадные до зрелищ, одесские буржуа воспринимали слушание предстоящего дела как очередную сенсацию, как громкую премьеру. Банкиры, негоцианты, фабриканты, проходимцы, нажившиеся на военных поставках, спешили заранее обеспечить себя билетами на право входа в зал судебного заседания.

Сюда же стремились попасть и те, кто сочувствовал Григорию Котовскому, помнившие о его действиях еще в 1905 году.

На этот раз Котовского судили одного: многие его дружинники продолжали оставаться на свободе. Во время следствия он наотрез отказался сообщить их имена.

Котовского ввели в переполненный зал. Все приподнялись. Председатель суда, полковник Гаврилица, устремил пристальный взгляд на подсудимого. Воцарилась долгая, непонятная пауза, пока, наконец, Гаврилица не произнес, обращаясь к секретарю:

— Скажите, разве это подсудимый Котовский? Не по ошибке ли доставили сюда другого? Ведь у Котовского была длинная черная борода, черные волосы.

Секретарь не успел ответить, как Котовский звякнул кандалами и под их звон сказал:

— Я — Котовский.

Его не узнавали, так как накануне суда он сбрил бороду и наголо побрил голову. Он выглядел осунувшимся и бледным.

И на этот раз его судили как уголовника. Котовский сам взялся защищать себя. Бросая вызов своим судьям, он говорил о том, что перед ними стоит «человек, который, часто задумываясь над собой, не нашел в своих действиях и тени преступности». «Условия общественной государственной жизни породили во мне много горечи и озлобления против господствующих в стране произвола и несправедливой власти богатства. Своими действиями я мстил всему сильному и злому, взявшему верх над слабым».

Прокурор, полковник Бик, потребовал приговорить подсудимого к смертной казни через повешение.

Свое последнее слово Котовский продумал заранее. Он не рассчитывал на милость военного суда, он знал, что обречен, но, несмотря на это, хотел и своей последней речью бороться за правду. Как судьи, как и публика, присутствовавшая на суде, Котовский был уверен, что эта его речь — последняя в его жизни. И опять он через головы судей обращался к народу. При этом он горячо, с негодованием отвергал обвинение в уголовных преступлениях.

— Если ваша совесть не найдет возможным даровать мне жизнь, то я прошу вас о замене повешения — расстрелом.

Этой просьбой Котовский закончил свою речь.