Вечный огонь - Вячеслав Бондаренко

– Пап, а как ты думаешь, что опаснее – фашизм или империализм?

– Оба хороши. Ешь лучше, вон мама сколько всего наготовила…

Все это – горести, трудности, мирные минутки за общим столом, – вспоминалось сейчас с болью. Когда подошли к дверям училища, у Варвары Петровны начали стучать зубы. Куроедов крепко стиснул ее ладонь в своей.

Начальник училища принял их в своем кабинете. Обменялся рукопожатием с Куроедовым, вежливо пригласил сесть Варвару Петровну. До этого они виделись не раз на вечерах в Доме Красной Армии, Алехин даже на вальс ее приглашал. Теперь лицо у него было серым, словно плохая бумага.

– Варвара Петровна, вы же все понимаете, – тихо, неотчетливо выговорил полковник, пряча глаза.

Варя смотрела на него. Три ордена Красного Знамени на твоей гимнастерке, полковник, а раньше было у тебя еще и три Георгиевских креста. Храбростью ты выслужился из солдат в штабс-капитаны. А теперь вот смотришь в сторону и ищешь сочувствия и поддержки у молчащего Куроедова…

– Сыну врага народа не место в советском военном училище, я вас правильно поняла?

Алехин неожиданно оглянулся, словно портрет вождя на стене мог его слышать.

– Я убежден, что это страшная ошибка, – быстро, неслышно выговорил он одними губами. – Приказ об отчислении еще не подписан. Поверьте, сделаю, что могу. – И снова замкнулся, померк лицом…

Самого Витьки в училище не было – накануне их снова погнали на полевую практику. Дежурный командир щелкнул турникетом, выпуская на улицу.

Варвара Петровна не помнила, как распрощалась с Куроедовым, не помнила, как и где бродила дальше по пыльному жаркому Минску. Очнулась она только у храма на Военном кладбище. Тут венчались, тут отпевали в 24-м отца Евлогия… Время, казалось, не было властно над этим местом, тот же храм, те же кресты вокруг, только стало их больше да сильно вытянулись в высоту деревья вокруг храма – раньше-то он стоял почти на пустом месте, окруженный саженцами, а теперь словно затерялся в зеленой роще…

Храм был пуст. Накинув платок на голову, Варвара Петровна робко ступила на каменные плиты, по которым шла когда-то невестой. Приблизилась к иконе Богородицы и взглянула в пристальные, прозрачные глаза Божией Матери. Теплились невесть кем зажженные свечи у образов. Несколько свечек уже умерли и торчали косо, облепленные стеарином со всех сторон, а две продолжали упрямо гореть, все рвались, стремились наверх, к Богу, крошечными копьецами своих огней, своей трепетной жизнью…

Вечный огонь, вдруг подумала Варвара Петровна. Вечный огонь.

Домой, на Комаровку, возвращалась поздно, почти без сил. И сразу увидела легковую машину, стоящую в пыли у своей калитки. Машина в этом районе была диковинкой, комаровские пацаны почтительно толпились рядом, рассматривая пыльные крылья «эмки». Водитель, зевая, курил, сидя на подножке.

Варя сразу поняла, что это значит. С переднего сиденья вылез мордатый, полный парень в фуражке с синим верхом, лениво козырнул, лениво сказал:

– Шимкевич Варвара Петровна? – И уже с явной издевкой от себя уточнил: – ЧСИР?

– Что? – не слыша своего голоса спросила Варя.

– «Что?!» – передразнил НКВДшник. – Член семьи изменника Родины, вот что. Пройдемте, как говорится, с вещами…

Глава двенадцатая

В перспективе раскаленной солнцем минской улицы Горького показалось несколько грузовиков ЗИС-5. В каждом – 24 бойца с полной выкладкой. Даже звон тащившегося впереди трамвая не мог заглушить лихую песню, которой оглашали окрестности курсанты Минского военно-пехотного училища. «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет…» – пели ребята, покачиваясь на деревянных лавках трехтонок. Пели без натуги и принуждения, весело – учения прошли «на пять», командиры остались довольны, на стрельбах никто не осрамился, да и погода не подкачала, даже купались в узкой холодной Ислочи, там, где над рекой нависал обрыв, а на другом бережку зеленел ельник…

– Отставить песню! – оглядев свое воинство, скомандовал старший лейтенант Маргелов. – Приехали.

Головной ЗИС притормозил, пропуская пылящий куда-то легковой «Форд», и свернул с улицы Горького в узенький коридорчик Коммунального переулка, идущего вниз, к Свислочи. За ним повернули остальные машины. А через три минуты курсанты уже выгружались во дворе училища.

– Шимкевич, к начальнику, живо! – Это было первое, что услышал Виктор, только войдя в коридор училища, которое он с полным правом называл родным домом.

«К начальнику?.. Что ж я натворил-то такого?» Никаких грехов за Виктором не водилось, напротив, один из лучших во взводе, комсорг, на учениях только что отстрелялся лучше всех. Недоумевая, он постучал в дверь кабинета начальника и, услышав короткое «Войдите», строевым шагом вошел в комнату.

– Товарищ полковник, курсант Шимкевич по вашему приказанию прибыл!..

Полковника Алехина курсанты любили – за спокойствие, размеренность, строгость в меру и, что называется, за отсутствие придури. Плюс, конечно, за героизм – не у каждого командарма три «Красных Знамени» на груди! Уважали и училищного комиссара Темкина. Он сейчас тоже присутствовал в кабинете. А уж совсем в стороне, заложив ногу за ногу, сидел с равнодушным видом училищный особист. Форма на нем, как положено, командирская, обслуживаемой им части, с капитанскими «шпалами», а глаза были ястребиные, неприятные. И вот кого-кого, а уж его курсанты не любили и не уважали.

– Вот что, Шимкевич, – хмуро заговорил начальник училища, – через час на плацу будет общее построение. И на нем ты должен будешь публично отречься от своего отца – врага народа и изменника Родины, бывшего комбрига Владимира Шимкевича. Отречься и осудить его изменническую деятельность. Ты меня понял?

Виктору показалось, что покачнулся под ним пол алехинского кабинета. Отец – враг?.. Наверное, он должен был что-то сказать, но молчал. Пауза затягивалась. Особист, хмыкнув, встал.

– Я надеюсь, вы понимаете, Шимкевич, что у вас блестящие перспективы. Вы передовик учебы, значкист ГТО, комсорг взвода… – Особист неторопливо вышагивал по комнате. – В будущем станете отличным командиром сталинской Красной Армии. Если – откажетесь – от – отца. – Последнюю фразу он произнес медленно, раздельно, чеканя каждое слово и глядя в глаза Виктору.

Комиссар заерзал руками по сукну стола, тяжело вздохнул. Особист бросил на него быстрый взгляд.

– Можно попросить вас выйти, товарищ капитан? – неожиданно проговорил Алехин.

Особист криво ухмыльнулся.

– Я ненадолго, товарищ полковник.

Когда за ним закрылась дверь кабинета, Алехин и Темкин подошли к Виктору.

– Мы понимаем, как тебе сейчас тяжело, Витя, – с неожиданно человеческой интонацией выговорил Алехин. – И страшно, и тяжело… Но ты о себе подумай, о своей жизни. О матери. С Владимиром Игнатьевичем наверняка какая-нибудь ошибка, разберутся – выпустят. Но сейчас… так надо. Понимаешь ты это? Надо…

– Никак нет, – мертвеющим языком отозвался Виктор.

Командир и комиссар переглянулись.

– У тебя час, – жестко проговорил Темкин, не сводя глаз с курсанта. – Через час ты перед строем училища сам решишь свою дальнейшую судьбу. Отца уже не спасешь, а себя погубишь. Подумай. Свободен.

Виктор четко бросил ладонь к пилотке, автоматически повернулся кругом и строевым шагом вышел из кабинета.

Этот час он где-то провел – сидел в библиотеке со свежим номером «Советской Белоруссии», где было сказано, что отец – враг и получил 10 лет, машинально приветствовал попадавшихся на пути командиров, как сумасшедший курил. Отец. Все самое лучшее, сильное, доброе связано с ним… Отец… И вот его у тебя отбирают, да еще говорят, чтобы ты сам добровольно измазал в грязи на глазах у всех то, что для тебя свято…

Построение было необычное, нервное. Эта нервозность чувствовалась во всем – в лицах взводных, в напряженном, слитном шорохе сапог по залитому солнцем плацу, в том, каким тяжелым мраком были налиты глаза обычно веселого старлея Маргелова. И начальник училища, принимавший рапорт, тоже был словно туча. Виктора окликнули по фамилии. Оклик дошел до него, как через вату. Он вышел из строя, четко повернулся к ребятам. Родные лица своего взвода, вот курносый Петька Любимов, вот Осик Брикман из Лепеля, вот Сашка Домбровский, вот полочанин Славик Стремянников, вот Петя Дынга, часто вспоминающий свою родную Одессу…

… – и сейчас, перед строем нашего училища, курсант Шимкевич должен отречься от своего отца, оказавшегося врагом народа и изменником Родины. Вместе с бандой мерзавцев – тухачевских, якиров, уборевичей, корков и других гадов, пробравшихся в стальные ряды РККА, – он готовил свержение Советской власти и убийство нашего любимого вождя, товарища Сталина…

Голос умолк. Было очень-очень тихо, только где-то на улице Горького обиженно прозвенел трамвай.