Борщевик. Без пощады, без жалости - Полина Олехнович

Каждая квартира с ее интерьером, забытыми и оставленными в спешке вещами рассказывает о своих хозяевах.

Вот в этой однокомнатной с качественным, современным, недавно сделанным ремонтом, по всей видимости, жили молодожены. На полу валяется коробка от диска группы «Челси». На зеркале в ванной зубной пастой написано: «С добрым утром, любимая!». В шкафу пылятся женские журналы. Я не могу удержаться и листаю страницы. «Будьте осторожны: шифон полнит», подписано под фотографией, на которой позирует обработанная в фотошопе модель в вечернем платье. Да, вряд ли такой совет сейчас актуален. Из журнала вываливается свадебное фото.

В другой квартире жила явно асоциальная семья. Кучи бутылок из-под пива и водки, грязь. На кухне все заставлено не знавшей губки и моющих средств посудой с чем-то уже неопределимым и дурно пахнущим. Убогая мебель, отваливающиеся обои, ворох грязных тряпок и чумазая кукла на полу. Спешу покинуть этот вертеп.

А здесь, в трехкомнатной, жила старушка. Удивительная несправедливость: как часто бывает, многодетная семья ютится на двадцати квадратных метрах, а одинокая бабушка захламляет квартиру, чтобы хоть как-то заполнить пустоту никому не нужных комнат. Все комнаты забиты громоздкой, почти антикварной мебелью. Пахнет лекарствами и кошачьей мочой. На стенах выцветшие от времени ковры, все, что только можно застелено половичками, скатертями, вышитыми полотенцами. На прикроватной тумбочке пузырьки и упаковки с таблетками, спицы, клубок толстых ниток. Телевизору лет пятьдесят. Включаю в розетку. Изображение скачет и рябит, хрип телевизора перекрывают крики на лестничной площадке и детский плач.

Оказывается, в соседней квартире нашли детей: мальчика лет трех и девочку на вид не больше двух. Чумазые, растрепанные, в грязной, заляпанной одежде, испуганные глазенки на худеньких лицах. Сколько дней они прожили одни? Две недели, месяц? Похоже, дети питались сырой картошкой и другими овощами, хранившимися в кладовке, грызли не вареные макароны, крупы, сухофрукты. Маленькие, истощенные, напуганные, одичавшие, они буквально утонули в противогазах и скафандрах, в которых их донесли до машины и в сопровождении нескольких «белых» повезли на базу.

Мы осмотрели весь дом: этаж за этажом, квартиру за квартирой. Живых больше не обнаружилось, зато пять изуродованных до неузнаваемости трупов освободили от зеленых мутантов, упаковали и погрузили. Во избежание мародерства входную дверь пятиэтажки наглухо забили и опечатали. Теперь делимся на пары — нужно осмотреть частный сектор.

В пятницу работать совершенно не хочется, расчищая дорогу к деревянному двухэтажному дому, думаю о завтрашней релакс-вечеринке. Ловлю себя на мысли, что жду встречи с Андреем. Вообще-то завтра срок моего контракта истекает. Я могу уехать. Но только зачем мне возвращаться в разграбленный мародерами, наводненный обезумевшими беженцами город? Меня туда ничто не тянет: Ярослава пробудет в эвакуации еще пару месяцев, Петька служит, Шакира погибла…

Вот это дом! Если бы я снимала фильм ужасов, лучшего места для съемки не найти. Что-нибудь типа: «Дом-монстр», «Дом с привидениями», «Тайна дома у дороги». Довольно габаритная двухэтажная постройка, с узкими, высокими украшенными резьбой окнами, покосившимися балконами и ветхим крыльцом с резными столбами. Над массивной входной дверью табличка «1897». Ничего себе! Дому больше ста лет. Девушка, которая оказалась со мной в паре (а девушка ли это, в скафандре и противогазе так сразу не разберешь?), явно не разделяет мой восторг и еле-еле плетется. Сначала мы осматриваем первый этаж. Идем по узкому длинному коридору, с обеих сторон — обшарпанные двери, маленькие комнатушки. Похоже, это этаж для прислуги. В комнатах пусто, лишь кое — где стоит покрытый пылью стул или железная кровать с торчащими пружинами.

Коридор ведет в просторную кухню, где сиротливо жмется к стене старенькая газовая плита. На небольшом покрытом выцветшей скатертью столе — куски засохшего, заплесневелого хлеба, грязная тарелка. Мне кажется, я слышу скрип потолочных досок. Показалось? Я оборачиваюсь на своего апатичного спутника (или все-таки спутницу?). Он нехотя открывает дверь в санузел. По узкой деревянной лестнице поднимаемся на второй этаж. Пол угрожающе прогибается и скрипит. Огромные потолки, просторные светлые проходные комнаты, гостеприимно распахнутые двери с двумя створками. Убогая утварь послевоенных времен не мешает мне представлять, как жили здесь до революции.

Я прямо-таки чувствую их энергетику: барышни в легких светлых платьях, с небрежно перехваченными шелковой лентой волосами, барин с аккуратной бородкой, в пенсне. Вечером они собираются в гостиной. Кто-то играет на пианино, кто-то вышивает. Когда темнеет, зажигают свечи в позолоченных канделябрах. Кто-то вот также как я подходит к окну и любуется закатом. Я смотрю на утопающую в борщевике улицу. У соседнего дома мелькают белые скафандры. Трудно поверить, что несколько месяцев назад можно было свободно гулять без какого-либо защитного обмундирования, любоваться зелеными газонами и яркими клумбами. Вдруг раздается треск и заглушенный противогазом визг моего напарника. Все-таки это девушка. Она провалилась одной ногой — трухлявые доски пола не выдержали. Я не знаю, что делать. Если подойду, чтобы протянуть руку, мы обе можем рухнуть на первый этаж. И тут меня осеняет: сдергиваю серый от пыли тюль с окна и бросаю один конец оказавшейся в заложниках старинного дома девушке, другой конец тяну изо всех сил.

Напарница осторожно выбирается. Мы осматриваем ее защитный костюм. Повреждений нет. Она приставляет ребро ладони к шее, показывая, что с нее хватит, и с неожиданной быстротой удаляется. Я в растерянности. Уж не последовать ли и мне за не желающей рисковать девицей? Но еще несколько комнат и чердак не осмотрены… Я отчетливо слышу стук захлопнувшейся двери и совсем не в той стороне, куда направилась сбежавшая напарница. Возможно это акустический обман, а может там кто-то есть…

Стараясь идти вдоль стен, чтобы не провалиться, я миную одну проходную комнату за другой. Доски пола зловеще скрипят, отзываясь на каждый мой шаг. В одиночестве становится как-то не по себе. Появляются навязчивые мысли о призраках.

Боковым зрением улавливаю движение. С замершим сердцем резко поворачиваюсь. Фу-ты, это кошка, спрыгнула с комода. Кладу огнемет на пол, сидя на корточках, глажу истосковавшееся по ласке, мяукающее существо. Опять какой-то шум. Поднимаю глаза. На меня несется что-то белое. Белая ночнушка, седые растрепанные волосы, старческое искаженное безумием лицо, уже нечеловеческие остекленевшие озлобленные глаза, поблескивающее в полумраке лезвие ножа. Я хватаю огнемет, выпрямляюсь, но не успеваю защититься. Ведьма из детских кошмаров втыкает нож мне в живот. Сначала внутри становится очень горячо, а потом появляется резкая боль, от которой подкашиваются ноги, и темнеет в глазах.