Переправа - Жанна Браун

Через несколько минут рота с лихой песней двинулась в казарму. Из окон штаба выглядывали поклонники бархатного тенора Мишки Лозовского. Когда он запевал, даже начальник штаба майор Черемшанов открывал окна в кабинете.

Малахова предупреждали, что Лозовского пытаются переманить другие роты в предвидении строевого смотра. И ценил Мишкину верность, хотя и подозревал, что Лозовский верен Степанову и Белосельскому, а не ему — старому другу. Вернее, бывшему старому другу.

Малахов остановился на повороте к штабу, пропуская мимо себя роту. От одной мысли, что в ротной канцелярии все еще работает с документацией Дименков и сейчас они снова встретятся, Малахов ощутил болезненный спазм в желудке. «Ну что за жизнь, — уныло подумал он, — так и свихнуться недолго».

— Лейтенант Малахов!

Малахов оглянулся. На крыльце штаба стояли полковник Муравьев и подполковник Груздев. Малахов с беспокойством взглянул на себя как бы со стороны: комбинезон мятый, в известковой пыли, физиономия унылая, в глазах тоска… И в таком виде на глаза к командиру? Да еще после позора на минном полигоне? Он чертыхнулся про себя на беспардонные фортели судьбы и рысцой побежал к штабу, судорожно припоминая, что полагается говорить в подобном случае: «Слушаюсь» или «По вашему приказанию прибыл»? Так и не вспомнив, козырнул и сказал находчиво:

— Здравствуйте… Вы меня звали?

На лице полковника поочередно отразились все чувства от изумления до негодования.

— Здравия желаю, товарищ гвардии лейтенант, — отчеканил он, отдал честь тем истинно военным жестом, который так восхищал Малахова у Хуторчука, и ушел в штаб. Малахов почувствовал себя мальчишкой-шестиклассником, которого отлупили на глазах у одноклассниц.

Груздев сочувственно улыбнулся.

— Трудно приходится?

После командирского ушата ледяной воды вопрос замполита прозвучал так по-человечески, что Малахову захотелось тут же, на крыльце штаба, выложить Груздеву все свои беды с командиром роты и взводом.

— Нормально, товарищ подполковник.

— Значит, кругом порядок и жалоб нет?

— Нет, товарищ подполковник.

Малахов снова взглянул на себя как бы со стороны: стоит нескладный верзила, руки по швам, и врет замполиту в глаза… Интересно, знает замполит, как обстоят у него дела на самом деле, или нет?

Груздев кивнул удовлетворенно, и Малахов внезапно понял: будь его ответы другими, замполит был бы в нем разочарован.

— Отлично, Борис Петрович. А то бывает и так, что от первых трудностей молодым командирам небо с овчинку кажется. Суетятся, дрова ломают… Я сразу сказал: получится из тебя командир. А сам как считаешь?

— Надеюсь, товарищ подполковник, — растерянно сказал Малахов.

— Ну, а честно, Борис Петрович, бывает так, что аж кричать хочется?

— Бывает иногда…

— Правильно. И это очень хорошо, что иногда, а не всегда. Это, Малахов, имеет принципиальное значение и говорит о том, что во взводе идет нормальная работа с людьми. С ними, сынок, всегда — то вверх, то вниз. Гладко только в кино бывает. Главное, Малахов, не паниковать и не суетиться. Что у вас завтра?

— Занятия со средствами инженерной разведки в поле.

— Не возражаете, если я с вами?

— Что вы, Владимир Лукьянович! — забывшись, радостно воскликнул Малахов. — Я буду вам очень благодарен за помощь.

Глава XIV

Хуторчук был дома. Лежал на кровати с закрытыми глазами, бросив расслабленные руки вдоль туловища. Он уверял, что двадцать минут полного расслабления всех мышц дают организму отдых, равный шестичасовому сну.

Малахов тихонько снял комбинезон, натянул тренировочные штаны и пошел к умывальнику. Горячей воды, как всегда, не было. Он умылся ледяной водой и побежал в комнату, ежась от холодного ветра из открытой в коридоре форточки. Вопреки литературе и вековому опыту многих поколений настоящих мужчин, ледяное умывание не влило в его тело бодрости. Он стал синим от холода и готов был продать душу за стакан горячего чая. Даже без лимона.

— Вы мне писали, не отпирайтесь, — сказал Виталий и сел. — Что у тебя стряслось, филолог? Пожар в женском монастыре или сбежала с мускулистым краном подлая бетономешалка?

— Шуточки у вас, товарищ старшенький…

Малахов надел под рубашку отцовскую шерстяную тельняшку — подарок моряков-балтийцев за цикл лекций о поэзии.

— Нарушение формы, сударь, — сказал с завистью Хуторчук.

— Зависть — движитель примитивов, — с достоинством ответил Малахов. — Не уподобляйся им, Виталий. Нехорошо.

— Не буду. Итак, я слушаю тебя.

— Может, пообедаем сначала? — взмолился Малахов.

Виталий натянул сапоги, сдернул со спинки стула ремень с портупеей.

— По моим наблюдениям, ты совсем не умеешь терпеть голод, Борис. Почему?

Малахов согласился с ним, хотя и не видел в этом ничего плохого. В конце концов, это естественная необходимость.

— Не знаю. Не приучили, наверное. Но когда я голоден, у меня мозги отключаются. Предупреждаю — берегись, старшенький.

Виталий не откликнулся на шутку. Малахов успел заметить: там, где разговор касался дела, Хуторчук не терпел трепа. В этом же случае серьезность друга удивила Малахова.

— Хутор, не придавай значения ерунде.

— Это не ерунда, — возразил Виталий, — сам говоришь: мозги отказывают. Мало ли какие ситуации бывают… Не приучили деточку. А сам на что?

— Если бы я знал, на что я сам, — философски сказал Малахов, — многое перестало бы быть для меня проблемой.

Виталий пренебрежительно фыркнул. Он не терпел разглагольствований о смысле жизни, считая, что долгие размышления порождают трусов и бездельников. Он считал: человек рождается, — чтобы жить, — в этом и есть смысл его жизни. Но живет он не сам по себе, а в человеческом обществе, следовательно, этому обществу принадлежит и его жизнь. Так отдай ее, не жмись, говорил Виталий. Избери дело по душе и характеру, делай его в полную силу, с умом, без пустопорожней болтовни, и проживешь достойную мужчины жизнь. Мысль и действия не должны разъединяться длинными разговорами. Главное, точно знать: во имя чего действуешь? Но если цена действия больше одной твоей жизни, тогда думай, шевели извилинами, как достичь цели с минимальными общественными потерями. И с максимальной общественной пользой.

Поэтому Виталий избегал обсуждений проблем, которые не мог решить действием, и обрывал Малахова: «Хватит философствовать, Борис. Займись лучше делом. Бери мои конспекты и штудируй — для тебя и для армии прямая польза. Болтунов и без тебя предостаточно».

После обеда в офицерском буфете — чаще всего борщ, макароны по-флотски и компот из сухофруктов — они вышли во двор. Небо очистилось от туч. Ветер осушил взгорки и узкие асфальтовые дорожки между домами военного городка. Но в рытвинах и придорожных канавах стыли остатки дождя, отражая хмурые сосны.

— Хорошо! — Виталий потянулся, как сытый кот. На лице у него играл румянец. Синие глаза с чистыми белками точно светились изнутри, излучая радость жизни и уверенность в себе. Он снял фуражку и подставил русую, коротко стриженную голову ветру. — Хорошо! — повторил он и предложил: — Пойдем в лес, пройдем по краю, а то скоро темнеть начнет. Подышим воздухом, поговорим, заодно и грибы посмотрим. Может, на жареху наберем.

— Какие грибы об эту пору? — удивился Малахов.

— Разные. Эх ты, дитя большого города…

Мимо военного городка шло широкое, обихоженное дорожниками шоссе. Начиналось оно возле железнодорожной станции и соединяло автобусной линией множество поселков, совхозов и райцентров области. Возле военного городка шоссе под прямым углом пересекала дорога, проложенная понтоновозами и разной мостостроительной техникой через лес к реке. Собственно, дорогой это можно было назвать только летом, а весной и осенью даже тяжеленные КрАЗы буксовали, с трудом выбираясь из грязи.

Малахов и Хуторчук прошли немного по обочине, оскальзываясь на глинистой почве, а затем по еле видимой в черничнике тропинке зашли в лес. Он был по-осеннему тих и угрюм. Корабельные сосны стояли стеной, точно поднятые на попа неотесанные бревна. Их кроны в вышине занавесили небо, и от этого в лесу даже днем было сумрачно. Кое-где, точно школьники в испуге, жались друг к другу зеленые ели, а на редких прогалинах горели осенним пожаром березы. Под сапогами лейтенантов смачно чавкал мох, хрустел брусничник, покорно ложился на землю вялый папоротник.

— Конец света! — воскликнул Виталий и остановился перед бугристой, полузасохшей сосной. — Погибла, матушка… Знаешь, что ее сгубило? Смотри сюда!

Нижняя часть ствола у сосны была усеяна светло-коричневыми шляпками мелких грибов. Виталий пнул их сапогом.

— Тунеядцы! Живут под корой и возле корней, забирают у дерева все соки, оно и гибнет. Между прочим, филолог, они вполне съедобны… А вот тебе, урбанист, настоящий гриб!