Петкана - Лиляна Хабьянович-Джурович

«Мы с Зейнебой не одно и то же, — напоминала я себе самой, — Зейнеба любит так, как умеет. Как определено ей Промыслом Божиим. Она любит сердцем, плотью и кровью. Поэтому ее поступки не являются злом пред лицом Его. Она ведь не давала обета хранить целомудрие. А я — давала. Я обещала жить чисто и целомудренно и Ангелам небесным, и Самому Господу. Поэтому всякое мое потворство подобным помыслам есть величайший грех. Не случайно святой апостол говорит, чтоГосподь есть строгий Судия даже намерениям и помышлениям сердечным».

Чтобы защититься от козней бесовских, я старалась думать о собственной смерти. Ведь это может приключиться со мной в любой момент, причем совершенно независимо от меня. Какой ответ тогда дам я Господу и Спасителю моему? Что отвечу на Страшном Судище Христовом? Как сумею оправдаться? И суждено ли мне будет стать одесную Христа среди благословенных? Попаду ли я в число тех мудрых дев, что подвизались в трезвомыслии и чистоте?

Я вспоминала непорочных дев христианских, чьи истории производили на меня такое сильное впечатление в юности и давали силу противостоять домогательствам навязчивых женихов и уговорам подруг, стремившихся любой ценой выйти замуж.

Я думала о той девушке, которая, как и я, получила имя в честь дня крестных страданий Христовых. Ее преследовал своею любовью некий царь, желавший, чтобы она стала его женой. А она, желая жить только для Господа, когда у нее уже не осталось больше сил сопротивляться настойчивости правителя, спросила его: «Что во мне так привлекает тебя? Что у меня есть такого, чего нет у других?» — «Твои глаза! — ответил распаленный царь. — Дивные твои очи! Они не дают мне покоя, ибо я хочу обладать ими!» Тогда девушка сама выколола себе глаза и отослала их царю.

Но еще больше восхищал меня пример святой равноапостольной Феклы, первомученицы среди чистых и невинных дев. О ней святитель Иоанн Златоуст сказал так: «Кажется мне, что вижу я сию блаженную деву, как подносит она Господу одной рукой — свое девство, а другой — мученичество». Святая Фекла проповедовала Евангелие, чудесным образом исцеляла больных и обратила множество людей в истинную веру. Будучи прекрасна лицом, она вынуждена была постоянно отстаивать свое целомудрие от посягательств тех, кто силой пытался добиться ее, а после, будучи отвергнут, обвинял ее перед властями как христианку.

Когда мученицу бросили на растерзание диким зверям, последние не причинили ей ни малейшего вреда. Когда ввергли ее в огонь, Бог избавил ее чудесным образом, так что она нисколько не пострадала. «Кто ты такая? И что за сила заключена в тебе? Почему мы ничего не можем с тобой сделать?» — спрашивали ее неверные. «Я раба Бога Живаго», — смиренно отвечала святая дева. Молитва Творцу спасала ее от всякого зла.

«Господи, молитвами святой мученицы Твоей Феклы спаси меня!» — восклицала я почти в отчаянии, вырывая волосы и царапая лицо свое.

Зейнеба же вышла замуж. И родила сына. Потом еще одного. Когда же вызрел третий плод утробы ее, я наконец обрела мир в непрестанной молитве великомученице Фекле и, призывая святое имя ее, сподобилась силы и крепости в противостоянии лукавому. Казалось, нечистый дух, будучи посрамлен, отступил навсегда. Но нет! Как выяснилось, только затаился до поры. Чтобы обрушить шквал новых страстей и искушений на меня, грешную и немощную.

Святой Иоанн Лествичник предупреждал: «Когда помолишься чисто и искренне, в скором времени жди искушения гневом. Ибо враги наши действуют весьма быстро».

О, я знала, сколь завидуют бесы молящимся и как пытаются всеми силами отвратить их ум от молитвы. Как вносят в сознание человека самые разные мысли и картины. А потому я старалась беречься от бесовского лукавства. Чтобы не позволить нечистому духу прервать мой подвиг и молитвенное восхождение ко Господу. Иногда нечистый выходил победителем из этого противостояния, а иногда — я. Но и когда лукавый дух отступал, это было ненадолго. Ибо вскоре он обрушивался на меня с еще большей яростью, оставляя яд гнева в моем сердце. В сердце, которое я перед этим очищала, призывая имя Господне.

Впервые страсть гнева посетила меня вместе с подозрением, зароненным в мою душу лукавым духом. Я подумала о том, что делает Зейнеба с циновками и корзинами, которые я плету и отдаю ей. «Когда она приносит их в свое племя, говорит ли она, что это — моя работа, или же представляет трудами своего рукоделия? Может быть, она их продает? Ее отец ведь часто отправляется на запад по торговым делам. С ним нередко путешествует и ее муж. Она сама мне об этом рассказывала. Сама проговорилась! А я тут сижу и работаю на нее, словно какая-то рабыня! Поэтому она меня и кормит. И одевает. Поэтому! А вовсе не из любви или милосердия!» — так гнев искажает все, к чему только прикоснется. У того же, кто совсем покорится ему, Бог отнимает разум.

Я, разделившая между нищими и убогими все, что нажил мой отец и сохранила моя мать, я, стремившаяся подражать Господу и не иметь ничего своего, кроме веры в Него и любви к Нему, внезапно так обеспокоилась из-за нескольких циновок из пальмовых листьев! И — что страшнее всего — продолжала рисовать себе черную картину, складывать нечистую мозаику из сомнений и подозрений, словно из темных камешков и комков грязи. И так — постоянно, изо дня в день. Дрожа и покрываясь пятнами от обиды и внутреннего жара.

«Неужели это я? Неужели это ты? Неужели это наша с тобой душа?» — укоряла меня девушка, отправившаяся когда-то из Эпивата в Царьград, а из Царьграда — в пустыню. Та, что шла по пути, определенному Господом. О, как страшно мне было теперь взглянуть на себя ее глазами. И очами Господа моего.

«Прости! Прости мне! И помоги!» — умоляла я Его. Или ту девушку, что все еще жила во мне?

Слезами раскаяния я омывала мою душу от мрака. Но даже слезы мои бывали порой мутны. Ибо гнев не оставлял меня окончательно. Подобно зверушке с острыми коготками, вцеплялся он в мое сердце. И не давал оторвать себя окончательно.

Все, что бы ни сказала и ни сделала Зейнеба было для меня как острые шипы. Я перебирала и те ее прегрешения, которые она еще не успела, но могла совершить по отношению ко мне. Во всем, что она для меня делала, мне чудился подвох. Все в ней меня раздражало. Как я рассердилась, когда она принесла показать мне своего четвертого ребенка! Особенно когда девочка своим плачем нарушила тишину моей пещеры.

С той поры, когда бы она ни пришла, кто-то затаившийся во мне сразу же давал о себе знать: скакал, визжал, осыпал ее грубыми словами, словно ударами. Представлял мне ее лицо мерзким и отвратительным. Причем тем более мерзким, чем печальнее она была.

А после ее ухода бес прикидывался невинным. «Это был не я. Это была ты!» — ухмылялся он, довольный. «Это ты, а не я!» — отвечала я со слезами.

Я проливала слезы немощи и покаяния. Чтобы искупить свою вину, сплела специальную подстилку для Зейнебиной малышки. Не похожую на все прочие, что изготавливала прежде. Я подбирала добрые слова, которыми встречу ее, когда она в следующий раз появится. А потом спрашивала себя: те ли это слова? Должна ли я произнести именно эти, а не какие другие? Порою мой ум только этим и был занят: словами, которые я скажу Зейнебе, и узорами циновки. Получалось, что я попусту тратила время, отпущенное мне для молитвы и богомыслия.

Тогда я решила молчать, когда придет Зейнеба. И молчанием победить демона. Ибо Василий Великий учит, что безмолвие есть начало душевной чистоты. А Симеон Новый Богослов советует: «Проводи жизнь свою в безмолвии и тишине и будь мертв для всего».

Но и это не помогло. Слишком долго длился мой гнев. В молчании ли, в разговоре ли, когда я молилась и когда ела Зейнебин хлеб, пакостный бес постоянно нашептывал мне: «Зейнеба тебя обманывает!» И я снова теряла разум в прежнем лабиринте бесконечных подозрений.

Так проходило мое время. В бесплодных трудах. Пока в одну из мучительных ночей я не отвергла нашептывания искусителя такими словами: «Если она даже и делает это, я ей прощаю. И молю Тебя, Господи, прости ей и Ты! Прости и меня, грешную и убогую, у меня ведь никого нет, кроме Тебя!»

И тут меня озарил чудесный свет. На мгновение я увидела Его! Павши ниц, я воскликнула: «Господь мой и Бог мой!» Как воскликнул некогда святой апостол Фома.

Господь мой и Бог мой!

Он подал мне знамение. Дал знать, что я снова обрела чистоту сердца. По глаголу евангельскому: «Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят».

Перед всемогуществом любви Господней нечистый дух снова обратился в бегство. И был жестоко уязвлен силою прощения. Ибо опять же сказано во Святом Евангелии: «И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим».

Да, повелитель тьмы отступил. Но не исчез навсегда. Затаился лукаво, чтобы выждать подходящий момент для нападения. И новой сетью коварных происков постараться уловить мою душу.