Жестяной бор - Андрей Лазарчук

Андрис посмотрел на часы: была уже половина девятого. Будильник стоял на восемь. Не услышал. Он схватил трубку. Присяжни. Андрис слушал, что он говорит, и медленно выплывал из сна. Сегодня ночью директор института биофизики, действительный член Академии и прочее, и прочее… профессор Василе Радулеску покончил с собой, приняв смертельную дозу альверона…

— Не мельтеши, — сказал Андрис, и Присяжни послушно и поспешно сел на круглый мягкий стул, сел боком, опираясь мокрой подмышкой о спинку, и свободной рукой взял со стола банку пива.

— Будешь? — предложил он Андрису. — Еще холодное.

— Тебя выпрут когда-нибудь, — сказал Андрис. — За пьянку на рабочем месте.

— Не выпрут, — сказал Присяжни. — Все знают, что я пью пиво каждый день. И целый день. Сам полицей-президент знает. Если бы не пил, давно бы концы отдал. Какой-нибудь инфаркт — и ага. А так — пропотеешь, и все.

— О вчерашнем что-нибудь узнал?

— Нет, — сказал Присяжни. — Как в тумане. Передали материалы на расширенную научную экспертизу. Недели две ждать, не меньше. А то и все три. Ни хрена не понимаю я во всем в этом…

— М-да… Слушай, Виктор, а никак нельзя узнать, может быть, Радулеску звонил кому-нибудь в тот вечер… или ему звонили?

— Как проверишь — блоки памяти сняты… гарантия прав граждан, черт бы их подрал… этих граждан… — Присяжни длинно зевнул. — Вообще ничего не известно: жена утром пришла, а он уже остывает. В постельке, раздетый и даже помытый: душ принял и отравился. Там на месте был Бурдман, я ему верю — он цепкий, как бульдог, — так вот, никаких признаков стороннего вмешательства. Все — сам.

— Да я не о том, — сказал Андрис. — Конечно, сам…

— О, боже! — сказал доктор Хаммунсен на том конце провода, и Андрис вдруг очень отчетливо представил себе его лицо: растерянное, бледное, с остановившимися глазками за толстыми стеклами очков. — Господи, да как же?..

— Доктор, — сказал Андрис, — мне надо бы увидеться с вами. Желательно сейчас.

— Да, — сказал доктор. — Да, конечно. Вы же были у меня дома, знаете, как добираться…

— Знаю, — сказал Андрис и повесил трубку.

Таксист попался разговорчивый.

— Слышали, что вчера было? У откатников? Нет? Соседка моя там была, она каждый раз к ним ходит, так она рассказывает: сначала все, как раньше, танцуют, вот-вот ворожба начнется, вдруг — помрачение какое-то, ничего, говорит, не помню, очнулась на мосту, потоптанная вся — пробежали по ней, как все равно стадо какое… еле домой добралась. Человек, говорит, двадцать насмерть задавили, а может, и больше — а уж по больницам сколько развезли, так никто и не считал. Мол, наркодеры там были и что-то распылили такое, что все драться друг с другом начали. Что же творится? Прижали их полосатики, так они теперь таким манером действовать стали? У меня дочка в восьмом классе, я этих полосатых задаром вожу, что они с нечистью справляться стали… а теперь? Сегодня — откатников, а дальше — что, всех? Если они такое могут, так уж лучше по-старому. Тут уж не просто страшно делается, а хоть и не живи вовсе… я не знаю… и, главное, дети? Как с детьми-то? У вас есть дети?

— Был сын, — сказал Андрис.

— Извините, — сказал шофер.

— Ничего, — сказал Андрис. — Это было давно.

Это было давно — обледенелое шоссе — и нет никого, и ничего с тех пор не получалось, и оставалась только работа, работа, работа — будь она проклята, работа…

— А полосатых, стало быть, любите? — спросил Андрис.

— Что значит — люблю? — шофер скосил на него глаза — быстро и подозрительно. — Нет, конечно. Ерундой занимаются, ерунду предлагают… Но вот за то, что наркодеров прижали, — я им в ножки готов поклониться. Говорю же — задаром вожу. Дочка у меня в восьмом классе… да. Как тут благодарен не будешь? Не по-людски было бы. А вы их что — не любите?

— Не знаю, — сказал Андрис. — Я вообще нездешний. Мальчишество, наверное.

— Вот-вот, — сказал шофер. — Именно что мальчишество. Нам в такие игры играть не пришлось, вот и завидно. Так, нет?

— Да, конечно, — рассеянно сказал Андрис.

Что-то опять ворочалось в голове, и над было срочно поговорить с доктором. И поговорить с Мариной. И — куда пропал Тони? Впрочем, с Тони было более или менее ясно: древнейший метод сбора информации мог потребовать и гораздо большего времени…

— Доктор, — сказал Андрис. — А нельзя то же самое, но попроще? На пальцах. Я хочу представить все наглядно.

Доктор с сомнением пожевал губами.

— Я и так просто… — начал он и замолчал.

— Давайте наоборот, — предложил Андрис. — Я буду вам объяснять, что я понял. Хорошо? А вы будете меня поправлять.

— Н-ну, попробуем, — с сомнением сказал доктор.

— Значит, так: вы знаете, куда надо приставить соленоиды, чтобы магнитное поле проходило через эти самые ядра… белый шар, да?.. ах, бледный… значит, через бледный шар. Далее: поле модулируется и так влияет на ядра, что они перестают пропускать те импульсы, которые идут из подкорки в кору и которые заставляют человека принимать наркотик. Так?

— В общих чертах.

— Мне и надо в общих. А что будет, если то же самое воздействие придется не на бледный шар, а на какие-нибудь соседние ядра? Там ведь, вы говорите, все очень плотно упаковано?

— Не знаю. Именно это я и хотел исследовать на программном муляже, но… вы же знаете…

— Предположим, что я абсолютно ничего не знаю.

— Видите ли, если бы мои предположения подтвердились, то это означало бы конец целому направлению исследований, которые вел сам Радулеску и его ученики. Поэтому им было нужно как можно дольше задержать меня на подготовительных этапах — чтобы ученики успели… опериться. Да… То есть так ученики, конечно, рассуждали. Радулеску — человек порядочный, но не гибкий. Я думаю, ему просто нашептали, навели туман… он был убежден, что я подгоняю результаты… и вообще…

— Понятно, — сказал Андрис. — А что будет, если взять не ваши соленоиды, не специальные, с концентрацией поля, а простые катушки?

— Ну, что я могу вам сказать? То же самое: надо исследовать.

— А попробуйте пофантазировать. Вы же знаете, какими свойствами обладают окружающие ядра… Пусть будет не абсолютно точно, пусть примерно. Эффект будет?

— Наверное. Да, будет смазанный эффект, и будет множество побочных эффектов… даже не представляю, каких именно.

— Хорошо. А если использовать не оригинальную запись, а пере-перезапись?

— Не будет закрепления эффекта. Понадобится постоянная подпитка, подкачка… будет своего рода новый наркотик. Чем несовершеннее запись…

— А вы знаете, почему я вас об этом спрашиваю? — сказал Андрис.

— Нет, — с испугом сказал доктор. — Нет, не знаю.