Детство, опалённое войной - Александр Камянчук

Рано утром, взяв с собой кусок хлеба, немного денег, я отправилась к месту сбора. Возле техникума уже стояла небольшая группа студентов. Многие девушки были одеты хорошо — в вязаные свитера, береты, элегантные курточки и изящные ботиночки. Когда я подошла, одна из модниц окинула меня быстрым взглядом, на мгновение остановилась на потертой с чужого плеча телогрейке и стоптанных кирзовых сапогах, отвернулась к своей подружке и громко прошептала: «Смотри, какое пугало!» Опешив от такой встречи, я отошла в сторону.

Вскоре ко мне подошла скромно одетая девочка:

— Привет! — улыбаясь, воскликнула она, — Чего стоишь, скучаешь? Меня зовут Аня Пономарева, а тебя как?

Я ответила, рассказала из какой я деревни, и знакомство продолжилось.

— А я из Знаменки, сирота, — поделилась со мной Аня. — В школе я была отличницей, жили мы нормально, но в 1937-м у меня умерла мама. Отец познакомился с другой женщиной, женился, через год у них родился ребенок, потом второй. А тут война, отца взяли на фронт, в августе пришла похоронка. Мачеха меня выгнала… Вот я и приехала сюда.

Наконец на крыльцо техникума вышел мужчина в темно-сером костюме и, обращаясь к студентам, торжественно объявил:

— Товарищи! Сейчас идет война, и мы должны мобилизовать все силы для обеспечения победы. Наш долг — помочь Родине собрать выращенный урожай. Наш фронт — это колхозные поля. Успех нашей работы — это еще один гвоздь, вколоченный в гроб фашизма!

При каждом слове оратор энергично взмахивал рукой, как будто сам вколачивал эти гвозди. Смахнув пот со лба, выступающий продолжил:

— Студенты, вы направляетесь в деревню Волково, транспорта не будет, пойдете пешком, там вас накормят и разместят.

В Волковой нас расселили по домам. Меня и еще пятерых девчонок поселили в большой деревянной избе, в которой кроме нас жило несколько эвакуированных семей.

С работы мы приходили поздно. Долго ждали своей очереди у столовой, чтобы поужинать. Кормили нас три раза: утром — горячая картошка в мундире и двести грамм хлеба, в обед — овощной суп, стакан молока и опять двести грамм хлеба, на ужин — чай с хлебом. Хлеб был очень плохой, черный, тяжелый.

Осень брала свое, начались дожди и холода. На сапоги налипала мокрая земля, делая их тяжелыми и неподъемными, при каждом шаге они с противным чавканьем отрывались от жирной грязи. Озябшие и промокшие, мы приходили с работы домой, обсушиться было негде. Спали все вповалку на полу, подложив под голову свою мокрую одежду.

К своему удивлению мы стали замечать, что с каждым днем студентов становится все меньше. За городскими приезжали родители, о чем-то договаривались с правлением колхоза и увозили дочек домой. Так прошло три недели. Но вот наконец явилась наша староста и объявила: «Девочки, домой!»

Ирбит готовился к войне: горожане делали светомаскировку и очищали чердаки от хлама. Мрак поглотил весь город, жители сидели в своих квартирах, с плотно закрытыми шторами на окнах, вздрагивая от далеких разрывов ночного учебного боя и рева санитарных машин, вырывающих светом фар кирпичную вязь старых купеческих домов.

— Странно все же, — думала я, — глубокий тыл, и вдруг зачем-то затемнение. Неужели немецкие самолеты могут долететь досюда?

В эту ночь мы с Любой долго не спали, разговаривали. Я пыталась отремонтировать изношенные сапоги, но ничего не получалось. В конце концов я чертыхнулась и бросила их на пол, а сама уже была готова расплакаться. Но Люба принесла старые сапоги своего мужа: «На, носи. Жив если будет, придет домой — наживем как-нибудь».

К семи утра я вновь была на месте сбора у нашего техникума.

На этот раз к нам вышла какая-то военная дама в шинели под ремнем и в новеньких сапогах:

— Староста! Все собрались? Проверь по списку! — дама говорила громко, точно отдавая приказы.

— Да вроде все, — ответила староста.

— Отставить! Отрапортовать по уставу! — выпучив глаза, гаркнула дама.

— Отсутствующих нет! — пискнула Аня Семкина, покраснев от усердия, на лбу выступили крупные капли пота.

— Завтра в таком неряшливом виде не являться! — военная дама презрительно осмотрела строй, сделала паузу, убирая несуществующую пылинку с лацкана шинели. — Вы будущие военные! Обувь и одежда должна быть по размеру!

— А у меня больше ничего нет! — неожиданно для всех прозвучал чей-то голос из строя.

— Кто сказал? — брови дамы сошлись к переносице, лицо исказила хищная гримаса. — Выйти из строя!

— А у меня боле-то нечего надеть! — вышла из строя Настя Карпова, щелкнув стоптанными каблуками. — Вот когда мне новую гимнастерку дадут да сапоги, вот уж я тогда… — при этих словах Настя скорчила уморительную рожицу.

— Тихо! Прекратить разговоры! Как твоя фамилия?

— Свистивертибутылкина!

— Встать в строй! — военная дама зло сверкнула глазами. — С тобой мы еще потом поговорим!

— Напра-аво! Шаго-ом марш! — скомандовала грозная дама и повела нас строем в деревню Мельникову, где мы целый день грузили картошку: из куч на поле — в мешки, а потом в полуторки.

Погрузку картошки закончили к вечеру, немного передохнули и пошли на занятия. Домой я пришла только в полночь. Назавтра нас снова отправили в Мельникову. И так каждый день: работа, учеба, домашнее задание.

Мы пробовали возмущаться, что нам некогда выполнять уроки, но этим только рассердили военную даму:

— Вы что хотите? — орала она. — Вы же в тылу! А там, на фронте, такие, как вы, совершают подвиги! Идут в партизаны, их хватают немцы, мучают! Казнят! А вы! Уроки им, видите ли, учить некогда! — выплевывая слова, кричала дама. — Ничего, захотите — найдете время!

Мне казалось, что она нас ненавидела за то, что мы до сих пор топаем в больших сапогах и в заплатанных, с чужого плеча, ватниках.

Звали ее Анна Петровна Дубских. Но между собой мы ее называли «военная дама». В техникум она приходила подтянутая, стройная, в пилотке, гимнастерке, в сапогах со скрипом. Уроки никакие не вела, а какой штатной единицей она числилась, я до сих пор не знаю…

Наступил октябрь. Погода стала еще хуже — утренние заморозки, холодные моросящие дожди и редкий пролетающий снег напоминали о предстоящей зиме. Невзирая на непогоду, мы продолжали убирать картошку. Каторжная работа и вечерние занятия вконец вымотали меня. У меня не оставалось сил учить уроки дома — с учебы я приходила поздно и буквально засыпала над учебниками.

Кроме общеобразовательных предметов мы изучали военное дело: бросали гранаты, тушили зажигательные бомбы, стреляли из винтовок и автоматов, учились надевать защитную одежду и противогазы, делать всевозможные перевязки и ставить уколы. Еврей Моисей Аронович Хаскин мучил нас латынью. Врач Головкова — хирургией, кстати, очень трудный предмет. В первом семестре были еще и биология, химия, гигиена и другие предметы.

Наконец-то уборка картофеля закончилась и жить стало немножко легче, студенты заметно повеселели — шутили, балагурили на переменах, только моя подружка Аня Пономарева становилась все печальнее, она сильно похудела, стала бледной, засыпала на уроках, получала двойки. Я уже знала ее характер и ждала, когда она сама со мной заговорит.

После уроков она подошла ко мне:

— Маша, спроси свою сестру, нельзя мне у вас пожить недолго, пока я найду квартиру.

— Аня, что случилось? — спросила я, взяв подругу за руку.

— К женщине, у которой я снимаю комнату, ходит много военных, — с трудом выбирая слова, продолжила Аня. — Всю ночь нет никакого покоя. Пьют, курят, матерятся. Хозяйка работает продавцом в военторге, а там все, что хочешь есть, и вино, и продукты. У меня кто-то украл последние деньги и продуктовую карточку, я уже три дня ничего не ела, и не могу смотреть, как они обжираются ворованным, — последние слова Аня произнесла чуть слышно и ее глаза наполнились слезами. — И еще, Маша, ко мне пристает один наглый лейтенантишко, я его боюсь. Ночевать там я больше не останусь!

Что было делать? Я привела Аню домой и все объяснила Любе. Аню покормили и оставили ночевать. Как только наступило утро, Люба отправилась к знакомой старушке, которая жила тут же на улице Коммуны. Старушка согласилась предоставить угол для моей подруги, и мы, не мешкая, перетащили Анины вещички на новую квартиру. Но жить ей все равно было не на что. Да и нам тоже.

Люба уже давно ходила на рынок, продавала вещи.

Как-то она пришла и расплакалась:

— Никто ничего не берет… Как быть? Деньги с книжки все сняла… Скоро пайку хлеба не на что будет купить… Что делать? Пропадем мы, однако, с ребятами.

Семье полковника, которая жила в доме у Черепановых, быстро нашли двухкомнатную квартиру, именно такую, какую желала Неонила Петровна.