Иезуит - Эрнест Медзаботт

«Кузен! Бумага сия дана в знак удостоверения, что действия ваши против графа де Пуа вполне нам известны и получили наше одобрение, в чем и дано вам сие свидетельство, с полным сознанием, нашей королевской властью. Затем, кузен, прошу Бога не оставить вас Своим святым покровительством.

Франциск».

Констабль поцеловал письмо и спрятал его; затем, сделав глубокий поклон королю и графине, он с достоинством вышел.

— Слава тебе, Господи! — воскликнул монарх, бросаясь как бы усталый на диван около графини. — Наконец мы можем поболтать вместе свободно.

— Вы это вполне заслужили, мой милый государь, — сказала ласково Диана, протягивая ему обе руки, которые король покрыл поцелуями…

В то время, когда графиня де Брезей награждала своими ласками измену и подлость своего короля-любовника, два дворянина, одетые в скромные темные одежды, явились к замку де Монморанси и просили доложить о них.

Констабль, услыша, что маркиз де Бомануар и виконт де Пуа желают его видеть, язвительно улыбнулся и приказал попросить их тотчас же войти в приемную залу.

— Будьте, мой сын, осторожны! — уговаривал маркиз де Бомануар своего молодого любимца. — Забудьте пока, что констабль убийца вашего отца, и помните, что констабль здесь в своем доме, а потому сдерживайте себя, чтобы не наделать беды.

Виконт холодно улыбнулся.

— Как мало вы меня знаете, отец мой! — сказал он. — Поверьте, я не хочу быть виновным, если наша миссия окончится неудачно.

Бомануар успокоился, зная твердый характер молодого человека. В это время вошел Монморанси и, поклонившись им с напускной вежливостью, попросил их сесть. Они ответили ему поклоном, но остались стоять.

— Господин герцог, вероятно, догадывается о цели нашего посещения? — спросил Бомануар.

— Я точно не знаю причины оказанной мне чести вашим посещением, — ответил, продолжая тоже стоять, Монморанси. — Услыхав имя одного из вас, я мог предполагать, но, тем не менее, я буду очень обязан вам, если вы потрудитесь объяснить мне все подробнее.

Бомануара всего передернуло, когда он услыхал ответ герцога, не предвещавший ничего хорошего.

— Мы были сегодня утром у его высочества, короля Франциска, — прибавил старый дворянин, — и получили новое доказательство его неистощимой доброты.

— Это мне не удивительно, господа; король знает лучших дворян своего царства и обходится с ними по их заслугам.

— Его доброта относилась к нам только как к просителям. Мы объяснили монарху бедствия, столько лет обременяющие несчастного графа де Пуа; и король своей королевской волей обещал дать свободу несчастному мученику.

— И так как, — сказал констабль с насмешливой иронией, — по вашему мнению, виновник этого несчастья герцог де Монморанси, то я могу думать, что вы пришли велеть мне дать свободу моему пленнику. Не так ли?

— Мы пришли просить вас, герцог, по крайней мере, не ждать приказа короля и сделать из вежливости то, что придется делать по приказанию.

— По приказу короля?! — притворно удивляясь, воскликнул герцог. — Но уверены ли вы в том, господа, что король даст мне такое приказание?

— Его высочество дал нам свое королевское слово час назад.

— Это вещь неизъяснимая… — начал де Монморанси.

— Как, вы не доверяете моему слову? — крикнул, покраснев от гнева, Бомануар.

— Сохрани меня Боже, господин маркиз. Но позвольте мне предположить, что здесь произошло недоразумение, потому что, как же я иначе могу понять ваш рассказ, получив это письмо от его высочества полтора часа назад?

Сказав это, он подал маркизу знакомое уже нам письмо. Холодный пот выступил на лице честного дворянина. Это письмо было не только приговором, а и доказательством, что первый человек Франции, тот, в котором дворяне олицетворяли честность и великодушие, был не кто иной, как негодяй, плут, лгун, подлец, которому измена своему слову была шуткой.

— Читайте, сын мой, — сказал маркиз, подавая письмо виконту.

— Бесполезно, господин маркиз, я знаю, в чем дело, — ответил молодой человек, отстраняя рукой письмо.

Звук этого чистого, спокойного и твердого голоса кольнул де Монморанси, и он в первый раз пристально взглянул на это мраморное лицо, взгляд которого выражал непоколебимую решительность.

В первый раз на него подействовал человеческий взгляд, который затронул его каменное сердце, и он подошел к виконту.

— Может быть, король не хорошо обсудил обстоятельства, — сказал герцог неуверенно. — Если, господа, вы получите новый приказ короля, то даю вам слово Монморанси не противодействовать.

— Мы знаем, что значит слово Валуа, — тихо сказал маркиз. Но виконт уже ответил:

— Не нужно, господин герцог, его высочество написал свой приказ в полном сознании, как сказано в письме; нам остается покориться его королевской воле и сказать вам, герцог, до свидания.

Монморанси невольно вздрогнул, но, чтобы не уронить свое достоинство, он ограничился холодным поклоном.

Оба дворянина были уже почти у двери, держа шляпы в руках, но вдруг виконт обернулся и, обращаясь к герцогу, спросил:

— Господин герцог, есть у вас сыновья?

Монморанси смутился от неожиданного вопроса.

— Да… два сына, — ответил он. — Но зачем…

— Так, я только от души сочувствую им, — сказал виконт, и, резко махнув рукой, как бы проклиная и отца, и сыновей вместе, он медленно вышел, оставив пораженным этими словами герцога.

СТРАННАЯ ИГРА

Самые длинные дни имеют конец; так же и самая горькая, безотрадная жизнь доходит до старости или до предела смерти.

Какие горести жизни не угасают со временем?

Сколько несчастных обрек Бог на постоянные страдания, а между тем новые страдания находят новые силы для перенесения их.

Большая часть людей, обреченных на большие или меньшие страдания, часто примиряются с судьбой, и уже это примирение облегчает их жизнь. 

Счастье любить наносит удары тому, кто сопротивляется; несчастье тем больнее раздирает тело, чем выносливее оно. Есть форма несчастья, которая с каждым днем все больше и больше угнетает человека и тем лишает его надежды на улучшение участи.

Такая именно форма постигла известного нам графа де Пуа. Какая у него надежда впереди? Никакой. С того дня, когда его кинули живым трупом в тюремную яму замка Монморанси, он считал себя мертвым. С каждым днем мучения его усиливались, тело начало разлагаться; чего же, кроме смерти, он мог ожидать?

И граф ждал, моля Бога укротить его муки, иногда соглашаясь страдать больше, чтобы замолить грехи свои.

Но с некоторого времени моральное состояние пленника изменилось. Он даже перестал чувствовать свое могильное одиночество; жизнь, которая давно покинула эту страшную темницу, воротилась туда и волновала иссохшую грудь мученика.