Карантин - Сергей Малицкий

В три часа дня Павел купил зубную щетку, бритву, свежую рубашку, умылся и побрился в туалете супермаркета, а в пять вечера уже подходил к особняку Ильи Георгиевича Губарева.

11

Томка старалась оценить машину Павла изо всех сил. Конечно же ей не было большого дела до его машины, однако за руль Томка попросилась, хотя только один раз. Потом призналась, что захотела испытать, какие ощущения накроют ее тело в том месте, где все подогнано под тело Шермера. Предупредила, что прав у нее нет, но отцовский уазик водила неоднократно, в том числе и по бездорожью. Села за руль с некоторой опаской, прислушалась к тихому, но уверенному рыку форсированного двигателя, включила дворники, смахнув с лобового стекла желтые листья липы.

— Что скажешь? — прищурился Павел.

— Сейчас, — Она наморщила лоб, — Я готовилась, не думай. Полазила по форумам в Сети. Машина хорошая, но движок слабоват. И обслуживание слишком дорогое. И запчасти… И вот еще. Зимой заводится неважно.

— Смотри-ка, — с улыбкой согласился Павел, — Кругом права! Кроме одного — это моя машина, значит, с ней все иначе. Движок — мощнее некуда. Обслуживание только вот этими руками. Запчасти поставляются своевременно и напрямую. Никаких сервисов. И зимой заводится отлично, с этим, правда, пришлось повозиться. Вот для бездорожья не слишком приспособлена, но дорожку держит всеми четырьмя колесами. Не оторвешь. А вот кому другому посоветовать — не возьмусь. Есть машинки и по- сговорчивее, и понадежнее.

— Все под себя делаешь? — Она положила руку на рычаг коробки передач.

— Все, — серьезно кивнул Павел, — И машину, и оборудование в мастерской, даже дробовик свой страйков- ский переделал. Ну ты уже знаешь.

— А меня будешь переделывать?

Томка прикусила губу.

— Ты же не машина, — поднял брови Павел. — К тому же ты и так… высшего класса. Вот уж «лучшее — враг…….

— Тогда… — перебила она его, но тут же словно задумалась о чем-то, проехала сотню метров, остановилась, — тогда садись за руль. Не будем дразнить гусей. Я законопослушная девочка.

— Куда поедем? — Он хлопнул дверью, улыбнулся Томке, занявшей место рядом, привычно ощупал руль, вдохнул ее аромат, которым постепенно начинала пропитываться не только машина, но и вся его жизнь. Узнать бы, что за парфюм она использует: придется же когда-нибудь обновлять запасы благовоний?

— К тебе домой, — пожала она плечами.

— Не понял? — Павел недоуменно обернулся. — Так мы только что… Хотя… Поехали.

— Ты и вправду не понял. — Томка расхохоталась. — Вот мальчишка ненасытный. Не в твое нынешнее гнездышко. Домой. Ты же где-то здесь вырос? В Подмосковье? Поехали посмотрим. Знаешь, хочу прирасти к тебе. Корнями сплестись. Поэтому начнем с детства. Я бы с удовольствием со своего детства начала, но до моих мест на самолете лететь надо. Или на поезде ехать чуть ли не неделю.

— Так и мои края не так уж и близко, — задумался Павел. — Часика два-три убьем в одну сторону. В пробку в Балашихе встанем. Да и не осталось там ничего. Дом снесли давно, а квартиру я продал, когда бизнес свой затевал.

— Поехали. — Она ткнулась носом в его плечо. — Подари мне этот день целиком.

— Только день? — переспросил Павел, но ответа не дождался. Томка закрыла глаза, чуть раздула ноздри, словно торопилась надышаться захлестнувшим ее счастьем, прошептала негромко:

— Расскажи о тех людях, которые для тебя много значили. Ну, может быть, не так много, как… Но расскажи.

Таких людей в жизни Пашки было немного. Точно так же, как и друзей-приятелей. С последними, считай, и вовсе не сложилось. Как-то так вышло, что он всегда был занят. Сначала помогал бабе Нюре, копаясь в ее огороде, таская воду ведрами с колонки, да дрался с ровесниками, которых раздражал замкнутый чернявый подросток. Потом, когда бабы Нюры не стало, пытался что-то доказать самому себе в спортклубе, да и в школе учился, стиснув зубы. Никогда никому не завидовал, но состояться собирался всерьез, а значит, должен был превосходить невольных конкурентов во всем. Кое в чем он превзошел их несомненно. Удивлению преподавателей не было предела, когда молчаливый спортивный паренек, выручалочка школы на всевозможных соревнованиях и олимпиадах, даже не попытался поступить в институт, а по собственной воле отправился в армию.

Уволился Павел из армии с трудом. Командир части чего только не делал, чтобы уговорить неразговорчивого солдатика перейти на контракт. Мало того что к концу службы на нем держалась вся колесная техника. Он умудрялся еще и со связью справляться! Заработало даже то, что было разграблено и сожжено. Так и поехал Павел Шермер по кличке Золотые руки домой последним, зато Уж характеристику получил — хоть вставляй в раму и вешай на стенку. Дядьку вот только характеристикой не Успел порадовать. Как раз на похороны и прибыл. Все тот уазик соскочил с домкрата и придавил последнего, кроме самого Павла, Шермера из подмосковной деревни. На этом уазике Павел и поехал в Москву. Легко поступил в институт и на несколько лет с головой погрузился в изучение автомобильных наук. А там как-то все пошло само собой. Устроился работать в хороший автосервис, приобрел первых клиентов, одним из которых оказался улыбчивый верзила Жора. Тот был удивлен качеством работы высокого парня, подбросил Павлу сначала других клиентов, в том числе поклонников страйка и отечественных вездеходов, а там уж идея о создании собственной мастерской словно сама всплыла. Так все и завертелось…

Кто же сделал Павла тем, кем он стал? Неужели не сам себя слепил? Да нет, сам, конечно, но кто-то же подталкивал его в спину? Поддерживал на поворотах?

Наверное, больше других — дядя. По крайней мере, единственный раз уже взрослый человек Павел Шермер плакал именно тогда, когда опускали в землю его гроб. И это при том, что сам Федор Шермер никогда не позволял себе ни приласкать мальчишку, ни потрепать его по голове. Даже похвала в его устах звучала всегда одинаково: «Ну-ну». Но это самое «ну-ну» было для Пашки дороже всего на свете. Наверное, что-то важное крылось и в ощущении родства, живой нити, что связывала парня со сгинувшим со света родом, и в том, что дядя Федор ни на минуту не позволил племяннику усомниться — тот не обуза для него, не лишняя и ненужная забота, а родной человек.

— Почему ты молчишь?

Томка по-прежнему сидела, уткнувшись носом в его плечо. Павел повернулся, не отрывая взгляда от дороги, коснулся губами завитка волос на ее лбу. Удивился:

— Я молчу?

— Да, словно потерялся. Я спросила о дорогих для тебя людях.

— Знаешь, все как у всех. Мама. Папа. Бабушка. Дядя. Теперь — ты.