Повелитель звуков - Фернандо де Без

Пройдя часть пути быстрым шагом, я сворачивал с зальцбургской дороги на лесную тропу, вьющуюся среди деревьев, и углублялся в тенистую чащу. Здесь, оставшись в полном одиночестве, я мог петь. Мне нравилось ощущать, как мой голос, поднимаясь над ветвями берез, елей, каштанов, устремляется ввысь, в небеса. В этом безлюдном месте звуки, что населяли мое тело, пробуждались, и я, распахнув сердце, отпускал их на волю. Ничто не омрачало моего блаженства: я повелевал всеми звуками мира. Птицы замолкали, звери склоняли головы, даже ручьи, казалось, замедляли свой бег… А я все пел и пел, пьянея от переполняющего меня восторга.

Когда до экзаменов оставалось чуть менее трех недель, во время одной из таких прогулок случилось то, чего я никак не мог предвидеть. В тот вечер я пел романс, творение Гайдна, безыскусное, но исполненное невероятного очарования. Я думал, что остался один, но это было не так. Недалеко от дороги стоял дом лесника. Девушка-служанка, подметавшая пол в конюшне, услыхала мой голос. Желая узнать, кто же это так чудесно поет, она бросила работу и побежала в лес — туда, откуда доносилась песня.

Я так увлекся, что не расслышал ее шагов. Ее появление было для меня как гром среди ясного неба. Лицо, неожиданно возникшее среди ветвей. Пленительная улыбка. Я взглянул на нее и застыл на месте. Как она была прекрасна, отец Стефан! Изумрудные глаза, полные чувственные губы. Русые волосы волной ниспадали на плечи и заканчивались на бедрах.

Я прекратил петь, подошел к ней и протянул руку. Она приняла ее с улыбкой, без колебаний и жеманства, и мы, углубившись в чащу, опустились на мягкую траву, скрывшись от посторонних глаз в густых зарослях орешника. И стоило мне заговорить с ней, как свершилось чудо. Мне показалось, что я знал ее всегда, что моя душа отражается в ней, словно в зеркале.

Ее звали Мартина, и ей было шестнадцать лет. Она рассказала, что никогда не знала своих родителей. Ее мать забеременела, будучи девицей. Чтобы избежать порицания, сразу же после рождения дочери она оставила ее в сиротском приюте; такова участь многих детей из простонародья, рожденных матерями-одиночками от неизвестных отцов.

Марта всегда знала, что ей на роду написано либо до конца своих дней томиться в монастыре, либо наняться в услужение богатому крестьянину. Когда ей исполнилось четырнадцать, она выбрала второе. И вот уже почти два года она жила в доме лесника, где с ней обращались как с бессловесной скотиной, поручали самую черную работу, наказывали за малейшую провинность.

С тех пор не проходило и дня, чтобы мы не встретились. Я назначал ей свидания в самых неожиданных уголках леса, и она шла туда, откуда доносился мой голос, всегда безошибочно находя меня. Мы скрывались в густых зарослях и, взявшись за руки, несколько часов увлеченно болтали обо всем на свете. Я влюбился в Мартину без памяти. Ни запах, ни внешность, ни манера выражаться — ничто не вызывало во мне отторжения. Пусть руки ее огрубели от постоянной работы, тело впитало зловоние конского стойла, говорила она как простолюдинка и манеры ее оставляли желать лучшего, но в груди ее билось золотое сердце, голос ее журчал как весенний ручеек, а каждое слово, сорвавшееся с ее уст, было исполнено удивительного спокойствия и благородства.

Я никогда не прерывал ее. Я упивался звучанием ее голоса, невинного, но в то же время возбуждающего самые сокровенные желания.

Мне хватило недели, чтобы решить, что я никогда не расстанусь с Мартиной, что она будет моей подругой, невестой, женой. Тогда я был еще слишком молод и совсем потерял голову от любви. Тот, кто помнит жар первой страсти, знает, что я имею в виду, святой отец. Тебя охватывает чувство настолько глубокое и совершенное, что ты способен обнять мир. В моем случае буйное цветение страсти совпало с расцветом моего дара.

В своих мечтах я видел себя не просто мужем, но и избавителем Мартины. Я хотел спасти ее доброе имя от грехов непутевой матери, назвать ее свой супругой, подарить ей жизнь без лишений и голода. Но вот что удивительно, святой отец, этот благородный порыв не нашел в ней понимания. Мартина была счастлива там, где я бы чувствовал себя несчастным; она с улыбкой принимала нищету, которая повергла бы меня в уныние, она благодарила Господа за те мелочи, которыми я пренебрегал. Корыстные помыслы были ей чужды. И если она отвечала на мои чувства взаимностью, то лишь потому, что сама любила меня. В моих глазах это возносило ее на недосягаемые высоты.

Я решил сохранить неожиданно вспыхнувшее во мне чувство в тайне и ничего не рассказал тете Констанции, ведь та в первом же письме сообщила бы обо всем моей матери. Мартина тоже скрывала наши встречи от хозяев. Я знал, что отец никогда не примет в нашем доме сельскую сироту, работающую на скотном дворе, но ничто не могло меня остановить, ведь для меня Мартина была той единственной, сочетавшей в себе детскую невинность и страсть зрелой плоти; и я, Людвиг Шмидт фон Карлсбург, не собирался мириться с несправедливостью жизни. Я решил, что сразу же после окончания консерватории сообщу отцу о намерении связать себя узами брака с Мартиной, а если же он по каким-либо причинам посмеет воспротивиться этому, навсегда порву с ним всякие отношения. Ничто не может стоять на пути между божеством и его любовью!

То случилось на вторую неделю наших встреч. Солнце медленно клонилось к закату. Мы с Мартиной уединились в лесном алькове, и в тот вечер жар любви грозил сжечь меня дотла. Я желал любить Мартину. Мне было семнадцать, и я до сих пор не знал женщины. Я был в полном расцвете сил, и переполнявшее меня желание искало выхода. Вы же знаете, отец Стефан: подросток, вступая в пору полового созревания, выглядит в глазах всего общества опасным преступником. Он превращается в необузданного самца. Бюргеры прячут от него своих дочерей, боясь, что он покусится на их невинность. В этом отношении Дрезден ничем не отличался от любого другого города, мне никогда не удавалось остаться наедине с девушкой, дать волю своим страстям.

Внезапно улыбка Мартины пробудила звук любви, дремавший в моем естестве. Он раздавался во мне и рвался наружу. И тогда, поймав восторженный взгляд девушки, я запел. Зазвучал напев, родившийся той роковой ночью, когда меня чуть было не лишили мужского естества. Нет, я вовсе не хотел совратить девушку, ведь было ясно, что она любит меня так же, как я ее. То был мой ответ на ее желание. Мой дар Мартине.

Она затрепетала, а я продолжал петь, не сводя с нее глаз. Разбуженный зовом плоти, магический звук любви переплавился в песню, прекрасней которой еще не знала земля. И я понял, что Мартина покорилась моей власти. Не то ли случилось и с господином директором? Ведь что есть любовь, как не путеводная звезда желания? По мере того как звук любви проникал в Мартину, ее воля слабела, послушная моей воле. Мы оба поднялись с земли, и ее взгляд говорил мне: «Возьми меня, я желаю этого, желаю больше всего на свете! Я твоя!»

Вот он нежно улыбнулся…Тихо взор открыл прекрасный…О, взгляните! Видно вам?Все светлее он сияет,Ввысь летит в мерцанье звезд…Видно вам?В сердце гордом сколько жизни!Полным счастьем грудь трепещет,И дыханье, чуть дрожа, кротко веет на устах…Тише… Смотрите!.. Иль не ясно вам?Иль одна должна я слышать этой песни чудной звуки —Плач блаженства, все сказавший,—песню мира, голос друга,Лаской дивной вдаль манящийи меня с собой вознесший?Звуки всюду плещут, тают…То зефиров тихих волны?Или слезы туч ароматных?Нарастают сонмы звуков…Мне вздыхать ли или слушать, упиваться,Вглубь спуститься иль с эфиром слиться сладко?..В нарастании волн, в этой песне стихий,в беспредельном дыханье миров —Растаять, исчезнуть, все забыть…О, восторг!!!

И эта бедная девушка, которой не раз приходилось испытать унижение, позор, бесчестье, закрыв глаза, распустила ленту корсажа, и платье упало к ее ногам. Ее сосцы затвердели, они звали меня. И все преграды рухнули. Я подошел к ней, обнял и прижался губами к ее губам.

— О, Людвиг, это было чудесно, ничего прекраснее я еще не слышала, — беззвучно прошептала она.

Это был первый раз, когда я совокуплялся с женщиной. Мои движения были резкими, поспешными, словно я боялся, что она ускользнет из моих объятий.

Меня обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, я сгорал от нетерпения, с другой, мной овладела странная робость. Я желал, но стыдился. Стыдился собственной неловкости. Я не знал, куда деть руки, как двигаться, и смертельно боялся ошибиться. Оттого движения мои были скованными. Каким смешным я, наверное, выглядел, когда царапал ногтями ее гладкую кожу, ласкал неумелыми пальцами ее лоно. Все это походило скорее на схватку диких зверей, чем на любовные ласки. Мартина играла роль жертвы, что бьется в объятиях хищника, но эта притворная агония должна была вскоре обернуться для нас триумфом страсти. Большие зеленые глаза, живые, полные неги, они ускользали от меня, чтобы я не смог разглядеть в них ее истинные помыслы. Потому что в те волшебные мгновения Мартина была не крестьянкой, униженной и обесчещенной сиротой. Она не искала спасения и не молила о пощаде, нет! В тот миг она была обычной женщиной, это читалось в ее взгляде, который она пыталась скрыть от меня.