Вечная любовь - Шелли Такер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он перекинул мешок через плечо и направился к двери.
Дрожа от отчаяния, в полном изумлении, Авриль последовала за ним:
— Неужели вы в самом деле хотите держать меня здесь? Вы должны дать мне возможность вернуться к моему ребенку!
Он обернулся на полпути:
— Авриль…
— Вы же не варвар! Если бы вы были варваром, вы бы позволили мне умереть там, в Антверпене. Похоже, у вас есть свой кодекс чести или рыцарский кодекс, которому вы следуете в жизни.
Он ничего не ответил.
Авриль потупилась, стараясь выглядеть смиренной. Она была готова на все, лишь бы вернуться к своей малышке.
— Хок, — тихо произнесла она, — вы хотите, чтобы я умоляла вас? Тогда я умоляю: пожалуйста, во имя всех богов, которым вы поклоняетесь, будьте милосердны! Моей маленькой Жизели всего три года. Когда я уезжала в Антверпен, то сказала, что вернусь не позже, чем через десять дней. — Слезы навернулись ей на глаза. — Малышка не понимала, что значит десять дней. Тогда я дала ей десять пирожков с изюмом и велела съедать по одному в день, и когда она съест последний, мама вернется…
Голос у Авриль сорвался. Съела ли уже Жизель последний пирожок? Наверное, смотрит на Селину и Гастона глазами, полными слез, и спрашивает, почему мамочка не возвращается, почему мамочка нарушила свое обещание.
— Она… она всего лишь маленький ребенок. Она любит красные цветы, любит шлепать по лужам, запускать волчки. — Подняв голову, Авриль увидела; что Вэлбренд напряженно смотрит на нее, и не смогла сдержаться: слеза скатилась у нее по щеке. — Игрушка, которая была у меня в руке тогда, в Антверпене, ну та, которую я выронила, когда мы с вами столкнулись… Я купила ее для дочурки. Я обещала ей привезти волчок с ярмарки. Она называет их «хорошенькие волчики». — Еще одна слеза выкатилась у Авриль из-под ресниц. — Неужели вам не жаль невинное дитя? Неужели вы способны отнять у него мать?
С минуту Хок молчал, словно окаменев.
Потом посмотрел куда-то в сторону, в темноту, и ровным, ничего не выражающим голосом ответил:
— Я уже сделал это.
— Будьте вы прокляты! — Размахнувшись, она с силой ударила его по щеке, оставив на ней красный отпечаток всех пяти пальцев. — Будь ты проклят, норманн! Если ты попытаешься удержать меня здесь, клянусь, я…
— Убьете меня? — Странное выражение появилось у него я на лице, словно он насмехался над самим собой. — Сомневаюсь. — Повернувшись, он зашагал прочь.
— Помните, о чем я вас предупреждал, и не осложняйте своего положения еще больше, Авриль. Я вернусь через два или три дня. А пока — желаю всего наилучшего.
С этими словами он вышел и захлопнул за собой дверь. Авриль, открыв рот, не веря своим глазам, продолжала смотреть на то место, где он только что стоял. Лишившись объекта своего гнева, она какое-то время не могла тронуться с места. Когда способность двигаться все же вернулась к ней, она обвела взглядом огромную пустую комнату с оплывшими свечами и безмолвно пляшущими по стенам тенями.
Потом бросилась к двери и проверила задвижку.
Та была открыта. Он не потрудился запереть Авриль в доме.
Это свидетельствовало о том, что он был абсолютно уверен в сказанном: с этого острова нельзя убежать.
Авриль беспомощно прислонилась к двери. Черное, всепоглощающее отчаяние навалилось на нее. Изо всех сил она ударила кулаком по стене — бесполезный жест, только руку ушибла.
Спазм сжимал ей горло, она почти не могла дышать.
Авриль закрыла глаза и как наяву увидела свою дочку, ее румяные щечки, иссиня-черные кудряшки, блестящие на солнце, растопыренные пальчики, когда она махала маме на прощание.
— Жизель! — с рыданием вырвалось у Авриль заветное имя. — Сладкая моя Жизель!
Решительно тряхнув головой и отказываясь верить в то, что говорил Хок, Авриль заставила себя оторваться от двери. Если нет надежды на то, что ее спасут, она должна спастись сама.
Сейчас слишком темно, чтобы предпринимать рискованную вылазку, но как только рассветет, она начнет искать пути для побега.
— Я вернусь к тебе, мое дитя, — поклялась она. — Даже если для этого мне придется своими руками построить корабль!
Хок брел по освещенной луной тропе. Кровь стучала у него в висках так же громко, как волны прибоя там, внизу, в темноте. Вцепившись пальцами в кожаный ремень мешка, он почти не ощущал на плече его привычной тяжести, не замечал ни камней. отскакивающих из-под ног, ни холодного ночного ветра, освежившего его разгоряченное тело.
Он вообще ничего не видел и даже не мог ни о чем думать, ощущая лишь невыносимую усталость, острое желание и безысходность, затуманивавшие мозг. Во имя черных воронов Одина, единственное, чего он хотел от этой проклятой ночи, так это чтобы она наконец закончилась, не принеся новых страданий.
Вы же не варвар, сказала она. Дьявол, он еще никогда не чувствовал себя настолько варваром. Останься он с ней еще чуть-чуть, и повалил бы свою прелестную молодую жену навзничь, и доказал бы, как она ошибается, изнасиловав ее как какой-нибудь необузданный разбойник.
Как ей удалось так быстро завладеть его сердцем? Разве всего час назад, в альтинге, он не поклялся себе никогда не прикасаться к ней, не допускать се в свою душу? Кажется, его не хватило и на одну ночь. Он с трудом удерживался, чтобы не прикоснуться к ней. Ему начинало нравиться даже то, как безрассудно-отважно она противится ему, как проклинает его.
И уж совсем добили его ее слезы.
Хок на ходу перекинул мешок на другое плечо. Он старался прогнать воспоминание об этих двух блестящих слезинках, катившихся у нее по щекам. На один ужасный миг ему показалось, что он тонет в них.
В тот миг он увидел совсем другую Авриль — не дерзкую и буйную, а нежную, добросердечную, безоглядно преданную тем, кого она любит… и совершенно беззащитную.
Он не мог избавиться от неприятного ощущения — будто проглотил целую миску шипов.
Чувство вины.
У меня есть дочь. Трехлетняя девочка.
Его щека все еще хранила след пощечины Авриль, но ощущение было такое, словно каждым своим словом она наносила ему ножевой удар в живот. О боги, ему и в голову не приходило, что у нее может быть маленькая дочка, которая ждет ее во Франции, как и муж!
Но она к ним не вернется.
Ни теперь, ни когда бы то ни было.
Хок поднял глаза к черному, усеянному звездами небу и послал ему проклятие за то, что оно поставило ее на его пути там, в Антверпене. Если бы она оказалась на том углу несколькими мгновениями раньше или он несколькими мгновениями позже, если бы Келдан не настоял, чтобы они догнали ее, если бы она не подняла руку на Торолфа…
Нет, теперь поздно сожалеть. Что сделано — то сделано. Он не может рисковать благополучием Асгарда ради одной женщины.