Письма любви - Мария Нуровская

— Желаю вам, пани, и вам, пан коллега, счастья. Вы его заслужили, как никто…

Если бы профессор знал обо мне все, разве такими были бы его слова? Может, тогда он сказал бы: «Нужно уметь себя прощать». Только самого себя он простить не мог. Он привез сюда свой американский ад, который его убивал, — угрызения совести…

Втроем мы отправились на свадебный обед в «Бристоль».

Нас обслуживали официанты. Михал неуверенно брал себе на тарелку еду с блюда. Я с волнением смотрела на него.

— Ну вот, черт побери, собрались одни Кожецкие вокруг меня, — говорил мальчик, желая скрыть стеснение.

— Михал, — сделал ты ему замечание.

Ты сидел от меня по правую руку. Михал — по левую. Вы оба были рядом. Именно этого я и хотела, когда в мае сорок четвертого открыла тебе дверь. Чего мне еще желать? Все исполнилось…

Вечером, когда мы лежали в постели, я подумала, что это событие стало для меня переломным, теперь в моей жизни появилось больше правды. Но ложь продолжала идти со мной одной дорогой. На свидетельстве о нашем браке появились фальшивая фамилия и фальшивые имена родителей. Ложь невозможно так легко уничтожить. Она прилепилась ко мне сильно, и я могла только отскребать ее по кусочку. Я радовалась, что, представляя меня, ты можешь сказать «Моя жена» без обычной прежде фразы «А это моя Кристина», которой предшествовала легкая пауза. Теперь тебе было проще. Как-то на рассвете ты мне сказал:

— Ты мудрая женщина. — Интонация твоего голоса не позволила мне ответить шуткой. — Если бы тогда я увез Марысю под Краков, то после ее смерти не смог бы себе этого простить…

Я знала это с самого начала и, может быть, соглашаясь с такой ненормальной ситуацией в доме, думала больше о себе. Смерть Марыси за стенами нашего дома разделила бы нас навсегда.

Вскоре после нашей женитьбы, поменяв работу, я стала преподавать французский язык в Варшавском университете. Я измучилась от необходимости всегда быть под рукой у шефа, от ночных вызовов и твоего постоянного недовольства. Ты не мог согласиться с тем, что «они» стоят у власти. Как-то воскресным утром мы сидели за завтраком. По радио передавали музыку, потом раздался голос диктора:

— А теперь воспоминания о профессоре Артуре Эльснере.

Я почувствовала болезненный укол в сердце, как от острого ножа. Отца вспоминали его сотрудники и студенты. Некоторые фамилии я помнила. Фамилию «моего студента» я так и не услышала. Может, его уже не было на свете. Кто-то незнакомый говорил:

— Профессор Эльснер переехал в гетто осенью сорокового года со своей пятнадцатилетней дочкой Эльжбетой. Нет никакой информации, пережила ли она войну. Ее мать, которая сейчас находится в Израиле, ничего о ней не знает.

А, значит, она уехала туда. Это на нее похоже. Но, с другой стороны, абсолютно непонятно. Неужели ее тоже мучили угрызения совести?.. Не замечая, что со мной творится, ты спокойно просматривал газеты. Скорее всего, вообще не слушал, что говорят о каком-то там еврее. Тем евреем был мой отец. В эту минуту я почувствовала себя за столом совсем чужой. Я была не твоей Кристиной, не твоей женой, а Эльжбетой Эльснер. Может, именно поэтому где-то через месяц мне напомнили об этом?

Я возвращалась из университета, время было послеобеденное. Светило солнце, видимо, поэтому я решила пройтись пешком. В какое-то мгновение я заметила, что за мной едет черный «ситроен». Остановилась у витрины, водитель притормозил; пошла быстрее — прибавил скорость. Эта игра продолжалась до самых Уяздовских Аллей. Когда я повернула к Пенькной, машина поравнялась со мной. Кто-то открыл дверцы.

— Садитесь, — услышала я.

С заднего сиденья высунулся мужчина. Это был полковник, которому я обязана снятием с тебя вины, оказавшейся «настолько малой», что они смогли о ней забыть. Я не могла не принять приглашения. Шел пятьдесят второй год. Я села в машину, и полковник приказал водителю трогаться, не называя адреса. Я считала, мы едем к дворцу Мостовских, и очень удивилась, увидев, что направляемся совсем в другую сторону. Полковник искоса посмотрел на меня, пронзив холодным взглядом. Я привыкла к твоим ясным глазам, а его глаза были темные, мрачные. И в целом он оставался для меня личностью загадочной, словно сошедшей со страниц романов Достоевского. Да и все происходящее вокруг могло бы служить иллюстрацией к его произведениям. Ничтожность человеческой судьбы, преступление и жертвы преступления… Мы остановились у блочного дома. Полковник вышел, кивком показав, чтобы я следовала за ним. Водитель остался в машине.

— Куда мы идем? — спросила я, но ответа не получила.

Он шел первым, я еле успевала за ним. На третьем этаже мужчина открыл дверь своим ключом. Поколебавшись, я вошла следом, считая, что эта какая-то служебная квартира. Однако увидела обычную меблированную комнату.

Полковник не предложил мне ни присесть, ни снять пальто.

Сам он тоже стоял в расстегнутом плаще. Молчание продолжалось.

— Где я? — наконец спросила я.

— В моей квартире, — медленно ответил он, глядя мне прямо в глаза.

— С какой целью вы привезли меня сюда?

— Допустим, чтобы переспать с вами.

Внутренняя дрожь, которую я ощущала с самого начала, неожиданно прошла.

— Во-первых, вы должны получить на это мое согласие, — ответила я спокойно.

— Оно у меня имеется с первой минуты.

Я рассмеялась ему прямо в лицо. Я уже была у дверей, когда меня остановил его вопрос:

— Куда это ты, Эльжбета Эльснер?

Слова прозвучали как выстрел в спину.

— Чего вы от меня хотите?

— Я вам уже сказал.

— Один раз?

— Пока вы мне не надоедите.

Мы стояли друг напротив друга.

— Почему только сейчас? — спросила я, чтобы выиграть время. Еще не осознавая до конца, чем обернется его осведомленность относительно того, кто я на самом деле есть, а точнее, кем была.

— С секретарем Товарища было как-то неудобно. Вот я и не спешил.

Я знала, что имею дело с беспринципным человеком и не могу рассчитывать на элементарную порядочность. Такие, как он, не мучаются угрызениями совести.

— А если откажусь?

— Ну, тогда у нас будет два выхода. Или упечем мужа за решетку, или сварганим донос о том, кто его жена, вернее, кем она была в гетто.

Выходит, он знал обо мне все. Я смотрела на него и не верила своим глазам: разве человек может быть способен на такую подлость?! Мне даже трудно было это охарактеризовать.

— Я могу обратиться за помощью к Товарищу.

— Теоретически — да, только вы этого не сделаете. Хотя бы потому, что как-нибудь ваш муженек найдет на своем столе анонимку, одну, другую…

— Перестаньте, — грубо прервала я полковника. — И не называйте его муженьком. Он прекрасный человек, а вы… вы мелкий шантажист.

— Но тот прекрасный человек не знает, кем была его прекрасная жена. Интересно, как бы он отреагировал? Может, и простил бы. По сути, он — несчастный неудачник.

— Я запрещаю вам говорить о нем!

— Ладно. Продолжайте любить его чистой любовью. Меня интересует только ваше тело. Оно возбуждает, как ничье другое. Может, я намеренно оттягивал этот момент. Во мне есть охотничья жилка…

— Не сомневаюсь, — с ненавистью ответила я.

— Мне так нравится, что его вы будете любить, а меня — ненавидеть. Эти чувства очень близки между собой, их трудно разделить.

Неожиданно я сказала:

— Мой муж все знает.

На секунду глаза полковника потемнели, потом он рассмеялся:

— Неужели?

Мы измерили друг друга взглядами, и я, к сожалению, проиграла. Мы оба это почувствовали. Со злостью я стала раздеваться. Он поглядывал на меня с издевательской усмешкой и в какое-то мгновение подошел и сильно обнял за плечи.

— Чулки я сниму сам, — сказал он и толкнул меня на твердую кушетку, застеленную пестрой тканью.

Почти как у врача, промелькнуло у меня в голове. Я решила так к этому относиться. Он начал медленно снимать чулки, сначала с одной ноги, потом с другой. Меня охватило странное чувство. Тело словно отдалялось куда-то, я теряла над ним контроль. Прикосновение рук этого человека я принимала с внутренней дрожью, а когда ощутила его язык, то услышала свои стоны. Меня это поразило гораздо больше, чем сама ситуация. Я чувствовала себя невольницей, не могла освободиться от разгоравшегося внутри огня. Не могла защититься. Меня охватила дикая страсть, я сгорала от нетерпения:

— Ну же… ну…

— Подожди, — отвечал ненавистный голос.

Он довел меня до того, что я корчилась в конвульсиях, охваченная только одним желанием. Наконец его голова вынырнула из-под моих ляжек, он подтянулся, и я почувствовала его в себе. Буквально через секунду наступил оргазм, который сделал меня абсолютно безвольной. Но он продолжал оставаться во мне и, приподнявшись на локтях, разглядывал мое растерянное лицо. Оргазм еще сильнее обострил черты его лица. Глаза стали гораздо темнее, мышцы лица застыли. Никакой слабости, на которую я, обладая опытом, рассчитывала. Встал, оделся, закурил сигарету.