КГБ в Англии - Олег Царев

Я должен ехать туда и взять за горло эмигрантов».

Вот в таком состоянии «экзальтации» Быстролетов высадился в Батуми и провел там без денег и без еды несколько дней в ожидании какого-нибудь иностранного парохода. Когда таковой появился, он проскользнул через кордон пограничников и спрятался в вентиляционной трубе, просидев в ней без пищи и почти без воды на протяжении всего пути до Константинополя. В Константинополе он подкрепился отбросами из мусорных ям и на крышах поездов пересек Турцию, Грецию, Болгарию, Сербию, Венгрию, добравшись наконец до Праги. «Я был тощий как скелет и воспринимался окружающими как не вполне нормальный, — вспоминает Быстролетов. — Я явился в консульство и рассказал все, как есть. Консул с удивлением меня выслушал и заявил: «Вы если не шпион, то сумасшедший. Уйдите из консульства, иначе я позвоню в полицию!»

Эмигранты отнеслись к Быстролетову иначе. Узнав, что он приехал из СССР, их руководство предложило ему выступить с докладом и рассказать о голоде и о зверствах ЧК. Быстролетов согласился. Он решил сделать первый шаг в перетягивании эмиграции на свою сторону. В день выступления зал был набит битком — желающих увидеть и послушать «беженца из СССР, похожего на живой труп», было много.

«Я обрисовал истинные размеры голода, а затем сказал, что страна крепнет и будет крепнуть, что все эмигранты должны вернуться и искупить свои грехи перед СССР, иначе за границей они заживо сгниют. Враждебные же элементы должны быть раздавлены, — вспоминал позже свою наивную прямолинейность Быстролетов. — Разразился ужасный скандал, меня поволокли к дверям и наверняка убили бы, если бы не возникшая там сутолока, но так как каждый хотел меня ударить, то все друг другу мешали, и я остался жив (только получил рану ножницами)».

У отвергнутого советским консульством Быстролетова не оставалось другого выхода, как поселиться в эмигрантском общежитии, куда его определили чехословацкие власти. Он работал гробовщиком на кладбище и начал учиться на медицинском факультете Пражского университета. Но спокойной жизни у него не получилось. В общежитии его всячески преследовали, избивали, будили ночью электротоком, тыкая оголенными проводами в тело, и даже пытались выбросить с четвертого этажа («спасли меня длинные ноги, которыми я упирался в боковины окна»). «Я стал скрытным, — пишет Быстролетов, — сгруппировал вокруг себя единомышленников и повел активную борьбу с эмиграцией. Ярость охватила меня, я жил ненавистью».

Полпредство СССР в Праге обратило внимание на Быстролетова. Ему предоставили возможность получить советское гражданство. Он стал одним из руководителей Союза советских студентов в Чехословакии. Несомненно, что интерес к Быстролетову проявила прежде всего резидентура Иностранного отдела ОГПУ, одной из главных задач которого была работа по «белой линии» — разложение враждебно настроенной белой эмиграции и перетягивание колеблющихся на сторону Советского Союза. «Моей борьбой стали руководить, поверив в мою честность, — вспоминает Быстролетов. — Борьба из уличной и яростной стала более спокойной, но и более серьезной — мы стали разлагать эмигрантские организации изнутри нелегальными методами».

В 1924 году чехословацкая полиция дважды пыталась выдворить Быстролетова из страны, так как кое-что из его действий получило огласку. Чтобы не потерять полезного человека, резидент ИНО ОГПУ Днепров устроил Дмитрия Александровича на работу в Торгпредство. Быстролетов по всем своим данным и начальному опыту оперативной работы, видимо, весьма заинтересовал советскую разведку, и Днепров рекомендовал зачислить его в ряды кадровых сотрудников. Удобный случай познакомиться с ним представился Центру в апреле 1925 года. В Москве проходил 1-й Съезд пролетарского студенчества, на который Быстролетов и был командирован Полпредством в качестве зарубежного представителя. «К тому времени мне было лишь известно, — пишет Быстролетов, — что второй секретарь посольства — сотрудник ЧК и что Главное управление ЧК находится в здании на Лубянке».

Сам Быстролетов считает началом своей работы в разведке памятную для него беседу с Артуром Артузовым и Михаилом Горбом в конце апреля 1925 года. Он подробно описывает ее в своих неопубликованных воспоминаниях:

«В Праге меня предупредили, что в Москве со мной будут беседовать очень важные лица. И действительно, в конце апреля меня отвели в бывший долгоруковский особняк, в маленькую комнату, где на диване лежал одетым усталый сонный мужчина средних лет, а рядом, оседлав стул, положив руки на его спинку, сидел и курил мужчина помоложе, брюнет, с раскосыми глазами. Потом мне сказали, что лежал А.Х. Артузов, а сидел М. Горб. Рядом стоял еще один стул, и мне предложили сесть. Я не знал, кто эти люди и что они от меня хотят, но чувствовал, что это большие начальники и что от разговора с ними зависит моя будущая судьба. Мне шел тогда 25-й год, я был недурен собой и одет в свой лучший костюмчик, что особенно бросалось в глаза на фоне толстовок и тапочек московских студентов. На лице Горба отразилось явное недоброжелательство, он окинул меня мрачным взглядом и отвел глаза в сторону. Артузов, напротив, с видимым интересом принялся разглядывать меня и мой костюм, не скрывая доброжелательную улыбку.

— Ну, давайте знакомиться. Рассказывайте все о себе. Не тяните, но и не комкайте. Я хочу знать, из какой среды вы вышли.

Я рассказал все честно и прямо о своем предполагаемом незаконном происхождении от графа Алексея Толстого, о злоключениях в эмиграции. Горб нахмурился и окончательно помрачнел. Артузов расхохотался при рассказе о комичных эпизодах из жизни деда со стороны матери — казака, а насчет отца [я] уточнил, что я его не знаю, сам ему не писал, от него писем не получал, но воспитывался на его деньги, передаваемые тетей, Варварой Николаевной Какориной.

Выслушав мой рассказ, Артузов обратился к Горбу:

— Ладно, ладно, Миша, все проверим, все в наших руках. Но товарища мы к делу пристроим. Испытаем в работе, а там будет видно.

Горб молчал.

— Пустим его, Миша, по верхам. Ты понял меня? По верхам. — Артузов поднял руку к потолку и, все еще лежа на диване, пошевелил в воздухе пальцами. — Посмотрим, чего он стоит. — И, обращаясь уже ко мне, спросил: — Где вы хотели бы у нас работать?

— Я не знаю… — начал я, но, поняв, что робость не произведет хорошего впечатления, добавил, выпятив грудь: — Там, где опаснее!

Артузов улыбнулся, Миша отвернулся.

— Опаснее всего вербовать друга в стане врагов! — сказал Артузов. — Работа вербовщика считается у нас наиболее опасной.

Я не имел никакого представления об этой работе, но храбро сказал:

— Ну, что ж, я хотел бы быть вербовщиком.

— Ладно. Ладно, идите. Посмотрим, — закончил разговор Артузов. — Желаю успеха.

Так я вернулся в Прагу сотрудником Иностранного отдела, и с этого времени в графе «стаж работы» всегда проставлял в анкете именно эту дату».

Интересными представляются мотивы прихода Быстролетова в советскую разведку. Соображения идеологического характера если и присутствовали, то они носили сугубо умозрительный, неосознанный характер, возможно, на уровне интуиции, во всяком случае на первом этапе.

Скорее их следует искать в психологии молодого Быстролетова. Отсутствие отца невольно побуждало его к поиску и обретению старшего наставника и надежной опоры. Таким наставником мог стать и его первый контакт в Праге — Днепров, и даже Артузов, который, судя по описанной Быстролетовым беседе с ним, произвел на молодого человека неизгладимое впечатление. Такой обобщенной личностью «отца» могла для него стать и вся разведывательная организация, дававшая ему, возможно, ощущение и надежности (опоры), и причастности к большому, серьезному делу. На фоне преследований и отвержения его белоэмигрантской средой это чувство могло только усилиться и стать преобладающим в психологической характеристике Быстролетова. Необходимо также учитывать природную склонность Дмитрия к авантюризму, подпитываемому романтизмом и жаждой приключений.

По возвращении в Прагу Быстролетов вновь связался с резидентом Днепровым, который свел его с двумя другими сотрудниками резидентуры — Вильнером и Горским. Первые задания Быстролетова были по линии экономической разведки. Он осуществил несколько вербовок в деловых кругах и на заводе «Шкода».

Чтобы иметь больше времени для работы в разведке, он перешел с медицинского факультета на юридический и в 1928 году защитил диссертацию на тему «Зарождение и становление права в свете учения Маркса, Энгельса и Ленина», получив диплом доктора права. Вскоре он был назначен на должность руководителя информационного отдела советского Торгпредства.

Первый контакт Быстролетова с англичанами произошел при довольно забавных обстоятельствах. Один из его контактов, которого Дмитрий Александрович упоминает только как «сына тайного советника МИД», сообщил ему, что в Праге имеется центр по обучению русскому языку и «советским манерам» для иностранных офицеров, готовящихся для шпионажа в СССР. В этой своего рода разведывательной школе преподавал бывший царский генерал Иностранцев, на квартире которого и проходили занятия. Быстролетов и один из его товарищей установили наблюдение за квартирой и ее посетителями, выяснили их адреса, всех сфотографировали и даже раздобыли их отпечатки пальцев. «Особенно мне запомнился один ученик, — пишет Быстролетов в своих мемуарах, — надменный старший лейтенант флота Его британского Величества Янг. Он решил отправиться в СССР, взяв в качестве связистки жену… Иностранцев сразу перекрестил их в Эдгара Реджинальдовича и Джеральдину Фоминичну и обучал их выражениям типа: «дай пять!», «гони барахло!», отборному мату, а также хулиганским манерам, которые, по мнению старого генерала, совершенно необходимы для жизни в СССР». По словам знакомого Быстролетова, который под благовидным предлогом познакомился с вышеупомянутой английской четой, те для полной адаптации к российскому быту приобретали у белогвардейца, служившего буфетчиком в Торгпредстве, дешевенькое советское барахло, которое тот в свою очередь скупал у приезжавших из СССР студентов.