Охота на зайца. Комедия неудачников - Тонино Бенаквиста

Не дай Бог ему сделать нечто подобное, иначе, клянусь Катиной головой, я ему устрою такой ад… «Макбет» рядом с ним покажется водевилем. Но пока любое сомнение толкуется в его пользу.

— Приехали. Оставайтесь пока в вагоне, не исключено, что ваш Брандебург приготовил вам теплую встречу.

Он встает на ноги, размышляет секунду и кладет мне на плечо нервно подрагивающую руку. Я слегка отодвигаюсь.

— Не бойтесь, в такое время он не станет слишком рисковать, к тому же прямо посреди вокзала.

Говорю это, чтобы его успокоить, но с подобными типами разве знаешь наверняка…

— Лучше всего было бы, чтобы никто не видел, как вы сходите, — продолжаю я.

— Но как?.. Они же найдут меня в конце концов!..

Я пытаюсь что–то сообразить, придумать какой–нибудь способ, а это вовсе не легко с запуганным типом, который опять начинает что–то бормотать, повиснув на вас всем телом.

— Вы сойдете, когда я подам знак. Если я буду занят, то о вас позаботится мой напарник. Следуйте за ним без разговоров, даже, если он вам скажет через вагоны перескакивать. Делайте все, как он. До скорого.

— Но…

Я не даю ему возможности подыскать какое–нибудь осложнение, их и без того уже предостаточно. Проходя мимо служебного купе, оставляю указания своему приятелю. Я уже знаю, как незаметно вывести отсюда Жан–Шарля, но для этого мне нужна помощь опытного проводника. Частенько мы, чтобы не тащиться по платформе, укорачиваем себе путь, цепляясь к вагонетке уборщиков, которые подбрасывают нас до самого выхода. Единственная проблема — перебраться на другой перрон, для этого надо пройти сквозь соседний поезд, Венеция — Римини, который притиснулся к нашему. Порой трудно отыскать в двух поездах две совпадающие двери, случается и полсостава пройти. Но в конце концов все равно находишь, даже если приходится заняться эквилибристикой.

— Может, на перроне какие–нибудь хмыри окажутся. Не обязательно, конечно, но поди знай… Им мой заяц нужен. Окажешь мне одну услугу?

— Какого рода?

— Акробатического. Если только увидишь, что я толкую с кем–нибудь подозрительным, сразу хватай зайца и тащи его вон с вокзала. Прямо по путям. Только смотри, чтобы он ничего себе не сломал, он на это способен.

— А если уборщики попадутся, можно его к ним в вагонетку посадить?

— Это было бы самое лучшее. Но если я с перрона подам знак, что дорога свободна, выпустишь его вместе с остальными пассажирами.

— О'кей, врубился, выведу со стороны Санта–Лючии. А потом что мне с ним делать, с зайцем твоим?

Хороший вопрос. Поезд почти остановился, и у меня уже нет времени подыскать ему какую–нибудь нору. Придется выбрать самое простое.

— Отведи его в нашу гостиницу. Спроси у хозяйки, есть ли у нее комната всего на одну ночь, скажешь, что это мой приятель. Или пристрой его у нас в номере, минут на десять, пока я не приду.

Без дальнейших разговоров он делает рукой знак, что, мол, все понял. Мне даже не надо обещать ему ответную услугу. Может, пора уже пересмотреть наше приятельство и называть его отныне дружбой?

Первый раз поезд останавливается в двухстах метрах от вокзала, чтобы как следует проверить, к какой платформе ему подойти. И, как всегда, мне приходится бежать к дверям, чтобы помешать людям сойти раньше времени. Ни на секунду нельзя одних оставить. Запираю на висячий замок свою кабинку, готовлю мешок с грязным бельем для фургончика уборщиков, и вот мы уже останавливаемся у перрона рядом с поездом на Римини, который отходит ровно через две минуты после нашего прибытия. Я выхожу первым, но вместо того, чтобы остаться возле подножки своего вагона, как того требуют правила, иду вперед, к голове поезда, со своим мешком на плече. На разведку. Люди ищут друг друга глазами, кричат, обнимаются, ждут. Сам я понятия не имею, кого мне искать, но тоже жду.

— Вы знаете, за кем я пришел?

Резко оборачиваюсь на голос. Синее пальто. Я узнал его раньше, чем лицо увидел. Он лично явился. Теперь–то я знаю. Знаю, что его зовут Брандебург и что у него ужасно четкая организация. У него щупальца по всей Европе, достаточно посмотреть, с какой легкостью он добрался до Венеции раньше меня.

— Я не оценил по достоинству ловкость, с которой вы меня спровадили в Лозанне. Но это сущий пустяк по сравнению с тем, как вы обошлись с моим сотрудником. Знаете, что с ним стало?

— Упал с поезда, — отвечаю я ему в тон.

Он делает легкое движение в сторону моего вагона, и в тот же самый миг туда лезут два каких–то типа. Ришар и Жан–Шарль уже наверняка сошли с другой стороны.

Он продолжает:

— «Упал с поезда…» И это все? А потом? Встал себе преспокойненько?..

Не понимаю, куда он клонит.

— Он… повредил себе что–нибудь? — спрашиваю я чуть слышно.

Тот мгновение колеблется, прежде чем ответить:

— Ему колесом отрезало правую руку.

— …

Я отвожу глаза, раскрыв рот. Дрожь пробрала меня с головы до пят.

— Когда мне об этом сообщили, он был еще жив. Его пытались спасти, но он практически истек кровью.

Секундой позже он добавляет:

— Итальянские железнодорожники собираются начать расследование.

Расследование… Наверняка хочет меня припугнуть после того, что объявил.

— Они быстро выяснят, с какого поезда он упал, вы услышите об этом в Париже, по возвращении. После этого несчастного случая я могу устроить вам массу неприятностей. Отдайте мне Латура, для вас же будет лучше.

Отвращение… Отвращение, если я попытаюсь представить отрезанную руку… отвращение к этому мерзавцу, что говорит со мной. Ему ведь плевать, что один из его людей умер, лишь бы эта смерть сгодилась ему на что–нибудь.

Я ничего не говорю. Чувствуя, как сжимаются мои внутренности, я смотрю на редеющий поток пассажиров. Он нервничает.

— Во что вы впутываетесь и чего ради? В конце концов, если у вас есть веская причина, я готов ее обсудить!

Чуть поколебавшись, я открываю рот:

— Если я и занялся тем, кого вы ищите, то только потому, что ваш американец не сумел этого сделать. В Лозанне я ничего лучшего и не желал, кроме как избавиться от вашего Латура, да контролеры помешали. А если я «спровадил», как вы выразились, того, второго, то лишь потому, что он угрожал мне оружием. Я ему ничего не делал, он хотел запрыгнуть в поезд на ходу… Теперь, если желаете узнать, где находится тот, кого вы ищете, слетайте обратно в Брешию. Я предложил ему на выбор: или уладить дело с контролерами, или сойти с поезда. И я заранее знал, что он выберет.

— Вы лжете. Латур здесь, где–то неподалеку, и я без него не уйду. Вам–то какое дело до всего этого?

— Никакого. Абсолютно никакого. Ищите где хотите, обшарьте вокзал и окрестности, хоть всю Венецию разбейте на квадратики, меня это не касается. Латур в Брешии, а хуже всего то, что он наверняка попытается связаться с вами. Он ведь достаточно взрослый, верно?

Последняя гроздь пассажиров направляется к выходу. Среди них Беттина. Я тоже к ним присоединился, как только заметил ее. Брандебург и бровью не повел — схватить меня сейчас ему все равно невозможно. Не вынимая рук из карманов своего пальто, он бросает последнюю фразу:

— По возвращении в Париж встреч у вас будет больше, чем надо. Еще увидимся.

Беттина только что прошла мимо. Она идет слишком быстро, и я тоже ускоряю шаг. Даже со спины заметно, что она зла на весь белый свет. Она вступает в Венецию не с той ноги, ее первое впечатление будет омрачено, а первое воспоминание останется незабываемо печальным. И это досадно, потому что она даже не подозревает, что ждет ее снаружи сразу по выходе с вокзала. Я вовсе не романтического склада и не цепенею от безупречности линий какой–нибудь полуразвалившейся стены, нет, но я видел достаточно пар глаз в момент выхода в город, чтобы суметь прочесть там кое–что. Нечто такое, что встречаешь нечасто. Венеция–Санта Лючия напоминает все прочие итальянские вокзалы — фашистская прямолинейность и черный мрамор. Но едва ставишь ногу на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей на улицу, как получаешь первую эстетическую оплеуху: панорама Большого канала, пересеченного белым мостом, ведущим к базилике, причальные сваи, раскрашенные голубыми спиралями, так что напоминают гигантские леденцы, швартующийся vaporetto. Бульвару Дидро у Лионского вокзала предстоит сделать еще одно усилие. Быть может, м–ль Бис сожгла еще не весь свой эмоциональный запас? Быть может, ее первое свидание еще не пропало?

Свидание…

Я еще не осмеливаюсь заговорить с ней, она не заметила меня на перроне. Неподалеку проезжает тележка уборщиков, Ришар сидит рядом с водителем, Жан–Шарль наверняка на дне одной из прицепных вагонеток.

Беттина останавливается перед обменным пунктом, колеблется немного: тут очередь, нет, еще успеется. Внимание, сейчас решительный момент, чтобы проверить, сохранился ли у нее интерес к внешнему миру, и если да, то я, быть может, рискну запечатлеться на сетчатке ее глаза, где–нибудь в самом уголке.