Зуи - Джером Сэлинджер

- Мне показалось, что наружная дверь...- Она умолкла и стала внимательно разглядывать Зуи.- Ч_т_о с тобой? Это ты так в_с_п_о_т_е_л?

Не дожидаясь ответа, она взяла Зуи за руку и повела его - скорее, переставила, как будто он был легкий как щетка,- поближе к свету, падавшему через открытую дверь только что выкрашенной спальни.

- Так и е_с_т_ь - вспотел.- Она не могла бы говорить более удивленным и придирчивым тоном, даже если из пор Зуи выступала бы неочищенная нефть.- Что такое ты там делал? Ты же только что в_ы_к_у_п_а_л_с_я. Что ты такое д_е_л_а_л?

- Я опаздываю, Пышка. А ну-ка посторонись. Высокий филадельфийский комод, вынесенный в переднюю, вместе с миссис Гласс преграждал путь Зуи.

- Кто поставил сюда это чудовище? - спросил он, окидывая комод взглядом.

- Почему ты так вспотел? - требовательно спросила миссис Гласс, глядя сперва на его рубашку, потом на него самого.- Ты говорил с Фрэнни? Ты откуда идешь? Из гостиной?

- Да, д а, из гостиной. Кстати, на твоем месте я бы заглянул туда на минуту. Она плачет. То есть плакала, когда я уходил.- Он похлопал мать по плечу.- А ну-ка. Давай. Посторонись...

- Плачет? Опять? Почему? Что случилось?

- Не знаю я, боже милостивый,- я спрятал ее книжки про Винни-Пуха. Слушай, Бесси, дай пройти, пожалуйста. Я спешу.

Миссис Гласс, не сводя с него глаз, отступила в сторону. И сразу же метнулась в гостиную с такой скоростью, что едва успела бросить через плечо:

- Переодень рубашку, молодой человек!

Если Зуи и слышал эти слова, то не подал виду. Он прошел через всю переднюю и вошел в спальню, где когда-то вместе с ним жили двое братьев-близнецов; теперь, в 1955-м, она безраздельно принадлежала ему. Но он задержался в своей комнате минуты на две, не больше. Потом вышел, все в той же мокрой от пота рубашке. В его внешности произошло, однако, небольшое, но отчетливое изменение. Он раздобыл сигару и успел ее раскурить. И по неизвестной причине он накрыл голову носовым платком - может быть, чтобы отвести от себя бурю, или град, или пепел огненный.

Он прошел напрямик через переднюю в ту комнату, которую раньше занимали его старшие братья.

Впервые за семь лет Зуи, если употребить подходящее к случаю высокопарное выражение, "переступил порог" комнаты Симора и Бадди. За исключением одного мелкого случая, который запросто можно сбросить со счета: года два назад он методически прочесывал всю квартиру в поисках потерянного или "украденного" пресса для теннисной ракетки.

Он очень плотно затворил за собой дверь, всем своим видом выражая недовольство тем, что в дверях не оказалось ключа. Войдя в комнату, он почти не смотрел вокруг. Он сразу же обернулся и решительно встал лицом к листу некогда белоснежного картона, который был основательно приколочен гвоздями к внутренней стороне двери. Лист был громадный, почти во всю дверь. Должно быть, этот лист своей величиной, белизной и гладкостью некогда взывал о черной туши и печатном шрифте. И если взывал, то не вотще. Вся видимая поверхность листа, до последнего сантиметра, была занята разбитыми на четыре весьма импозантных столбца цитатами из произведений мировой литературы. Буквы были мелкие, но черные как смоль и неистово отчетливые, и если кое-где и встречались причудливые росчерки, то клякс и помарок не было. Работа была выполнена с не меньшей тщательностью даже в самом низу, возле порога, где оба каллиграфа, должно быть, по очереди лежали на животе. Не было сделано ни малейшей попытки распределить афоризмы или их авторов по каким-либо категориям или группам. Так что, читая цитаты сверху вниз, столбец за столбцом, вы как бы пробирались между койками на спасательной станции в районе, пострадавшем от наводнения: например, Паскаль без всякой фривольности улегся рядом с Эмили Дикинсон, а Бодлер и Фома Кемпийский, так сказать, поставили свои зубные щетки в один стакан.

Зуи, стоя достаточно близко, прочел верхние строчки в левом столбце и продолжал читать сверху вниз. Судя по выражению его лица, или, скорее, по отсутствию такового, можно было подумать, что он в ожидании поезда от нечего делать читает на доске объявлений рекламу супинаторов д-ра Шолля.

Итак, да будет у тебя устремленность к делу, но никогда к его плодам, да не будет плод действия твоим побуждением, и да не будет у тебя привязанности к бездействию.

Каждое действие совершай, сосредоточившись в своем сердце на Высшем Владыке. Пребывая в йоге, совершай дела, оставив привязанность, равный (подчеркнуто одним из каллиграфов) в успехе и неудаче. Равновесием именуется йога.

Работа, совершенная ради награды, много ниже той, которая вершится без страсти, в безмятежности самоотречения. Ищи спасения в познании Брахмана. Несчастен тот, кто трудится ради своекорыстных интересов.

"Бхагавадгита".

Оно любило осуществляться.

Марк Аврелий.

О, улитка,

Взбираясь к вершине Фудзи, Можешь не торопиться!

Исса.

Что же касается богов, то есть люди, отрицающие само существование божественности; другие считают, что она существует, но не волнуется, не заботится, не предопределяет ничего. Третьи допускают и существование, и предопределение, но только в отношении великих событий, небесных дел, а не земных. Четвертая школа признает значение земных дел наравне с небесными, но только вообще, а не в отношении к каждому в отдельности. А пятая, к которой принадлежали Улисс и Сократ, это те, кто восклицает:

"Не сделаю ни шага без ведома Твоего!"

Эпиктет.

Любовная история в ее высшем развитии наступит тогда, когда мужчина и дама, незнакомые друг другу, разговорятся в поезде, возвращающемся на восток.

- Ну-с,- сказала миссис Крут - а это была именно она,- как вам понравился Каньон?

- Пещерка что надо,- ответил ее спутник.

- Какая оригинальная манера выражаться! - отвечала миссис Крут.- А теперь развлекайте меня.

Ринг Ларднер ("Как писать рассказы").

Бог вразумляет сердце, но не мыслями, а страданиями и препятствиями.

Де Коссад.

- Папа! - вскрикнула Кити и закрыла ему рот руками.

- Ну, не буду! - сказал он.- Я очень, очень... ра... Ах! Как я глуп...

Он обнял Кити, поцеловал ее лицо, руку, опять лицо и перекрестил ее.

И Левина охватило новое чувство любви к этому прежде чуждому ему человеку, старому князю, когда он смотрел, как Кити долго и нежно целовала его мясистую руку.

"Анна Каренина".

"Господин, мы должны объяснить людям, что они поступают неверно, поклоняясь в,храмах статуям и картинам" .

Рамакришна: "Так вы привыкли, жители Калькутты: вы хотите поучать и проповедовать. Вы хотите раздавать миллионы, сами питаясь милостыней... Неужели, по вашему мнению, Бог не знает, что именно ему поклоняются перед статуями и картинами? Даже если молящийся впадет в ошибку, не кажется ли тебе, что Бог узнает о его намерениях?".

"Завет Шри Рамакришны".

"Не хотите ли к нам присоединиться?" - спросил меня как-то знакомый, повстречав меня после полуночи в почти опустевшем кафе. "Нет, не хочу",ответил я.

Кафка.

Счастье общения с людьми.

Кафка.

Молитва св. Франциска Салъского:

"Да, Отче! Да, и вовеки веков, да!"

Цюй-жань ежедневно обращался к самому себе: "Учитель!"

Потом сам себе отвечал: "Да, господин". Затем продолжал: "Протрезвись". Опять отвечал: "Да, господин".

"И с этих пор,- продолжал он,- не давай никому ввести тебя в грех".

"Да, господин, да, господин",- отвечал он.

"Мю мэнъ гуань"

Ввиду того что картон был исписан довольно мелким почерком, последнее изречение находилось в первой трети левого столбца, наверху, и Зуи мог бы читать этот столбец еще минут пять, не сгибая колен. Но он не захотел. Он неторопливо отвернулся, прошел к письменному столу своего брата Симора и сел, выдвинув небольшой стул с прямой спинкой, как будто проделывал это ежедневно. Он положил сигару справа на край стола горящим концом наружу, оперся локтями о стол и закрыл лицо ладонями.

Два окна, слева, у него за спиной, с наполовину задернутыми шторами, выходили во двор - неприглядный бетонно-кирпичный проход, по которому в любое время дня серыми тенями проходили прачки или рассыльные из лавок. Саму комнату можно было назвать третьей главной спальней в квартире, и по более или менее устоявшимся в манхэттенских многоквартирных домах стандартам она была и тесновата, и темновата. Двое старших сыновей Глассов, Симор и Бадди, заняли эту комнату в 1929-м, когда одному было двенадцать, а второму десять лет, а освободили ее, когда им было двадцать три и двадцать один. Она была обставлена в основном предметами из "гарнитура" кленового дерева: две кушетки, ночной столик, два детских письменных столика, под которыми не умещаются ноги, два шкафчика, два полукресла. На полу лежали три сильно потертых половика с восточным орнаментом. Почти все остальное пространство, за малым исключением, занимали книги. Книги, "которые должны быть под рукой". Книги, "которые вечно забывали дома". Книги, "которые неизвестно куда девать". Но вс? книги, книги. Три стены в комнате были заняты высокими стеллажами, забитыми до отказа и еще сверх того. Избыток книг кучами громоздился на полу. Места оставалось достаточно, чтобы можно было пройти, но расхаживать было негде. Гость, склонный к описательной прозе, популярной за коктейлем, мог бы сказать, что на первый взгляд комната казалась заброшенным жилищем двух подростков, которые пробивают себе дорогу на поприще науки или юриспруденции. И в самом деле, по немногим малозаметным признакам, не предпринимая пристального изучения наличной литературы, трудно было догадаться, что обитатели этой вполне детской комнаты достигли избирательного возраста. Правда, там был телефон - тот самый пресловутый личный телефон,- он стоял на столе у Бадди. И на обоих столах было множество прожженных сигаретами пятен. Но другие, более красноречивые приметы совершеннолетия - коробочки для запонок, картинки со стен, характерные мелочи, которые скапливаются на верхних полках шкафов,- все исчезли из комнаты в 1940-м, когда молодые люди "отделились" и переехали на собственную квартиру.