Открытие Джи - Джи - Татьяна Гнедина

— Разумеется, мистер Томсон, — продолжал Дабл, — мы не можем оставить без внимания световую сигнализацию немецким дирижаблям.

…Немецкий дирижабль — «цеппелин» был самой страшной угрозой для мирных жителей в первые месяцы войны. Бомбардировка Лондона германскими дирижаблями превзошла все ожидания немецкого командования. Появление человеческих жертв, внезапное разрушение домов создало такую панику, что оставило неизгладимое воспоминание в памяти всех очевидцев.

— Сигнализация «цеппелинам»? — повторил побледневший Томсон. — Этого не может быть!

Дабл вынул из кармана газету, в которой было напечатано письмо кембриджского жителя, наблюдавшего систематические вспышки в окне немецкого профессора.

«…Наступили тревожные времена, — писал Томсон своему другу после этого разговора. — В местных газетах появились статьи о профессорах немецкого происхождения, живущих на холме у Шелфорда. Джоан говорит о том, как было бы ужасно, если бы арестовали дядю Ганса. Но при этом ей, по-видимому, все еще кажется, что это веселая шутка…»

А через некоторое время еще одно письмо:

«Пронесся слух о таинственных свечениях. И это так взбудоражило местные власти, что они потребовали королевской резолюции для принятия решительных мер. Однако результаты расследования показали, что эти таинственные вспышки, которые то появлялись, то исчезали, были связаны с исследованиями почтенного немецкого профессора, которому приходилось то включать, то выключать свет».

Фамилию немецкого коллеги Томсон не называл даже в письмах к близким друзьям.

Между тем работа в Комитете адмирала Фишера шла полным ходом. Томсону ежедневно приходилось просматривать кучу писем от изобретателей со всех концов страны. Угрожая научным экспертам обвинением в антипатриотизме, изобретатели предлагали бесчисленные проекты борьбы с «цеппелинами», а также новые, фантастические виды оружия.

Достаточно перелистать письма покладистого Джи-Джи, чтобы увидеть, в какую бездну глупости вовлекла и его так называемая «военная деятельность».

Джи-Джи не любил жаловаться, но даже его мягкого юмора иной раз не хватало на утомительную и притупляющую работу. И, читая кипы полуграмотных, самонадеянных посланий, требующих денежного вознаграждения, он, возможно, вспоминал, как еще в детстве столкнулся с обывательской тупостью в отношении к науке, когда юный Дабл, рассматривавший под микроскопом волос, пытался обнаружить на нем божий номер, проставленный самим господом богом. А теперь, когда ученые выполняли указания «даблов, одетых в мундиры», наука разваливалась. И Джи-Джи с горечью это чувствовал:

«…Я только что написал письмо человеку, занимающемуся вечным двигателем оборонного значения, и поденщице, которая много страдала от дурных запахов при уборке помещений и поэтому считала, что именно зловоние может быть использовано как средство борьбы с немцами…»

«…Я предлагаю, — писал какой-то изобретатель, — использовать водоплавающих птиц бакланов для подрыва германских военных заводов Круппа. Как известно, эти птицы охотно клюют известку. К тому же они поддаются дрессировке, их можно научить выклевывать известь, цементирующую кирпичи в фабричных трубах. Разумеется, трубы развалятся. Мой план состоит в том, чтобы секретный агент выпустил стаю таких дрессированных бакланов вблизи германских заводов Круппа и разрушил таким образом все главное военное производство нашего противника.

Стоимость осуществления проекта — семь миллионов фунтов стерлингов…»

«…Я предлагаю построить кормушки для чаек в виде перископов субмарин. У чаек быстро вырабатывается условный рефлекс, и настоящие перископы тоже станут привлекать их внимание. Таким образом, чайки помогут нам обнаружить вражеские подводные лодки…»

«…Я предлагаю…»

…А в это время Кавендишевская лаборатория занималась изготовлением насосов по военным заказам. С фронтов приходили трагические известия: талантливые воспитанники Томсона погибали в окопах мировой войны. Находился на передовой и его сын Джордж. Отец писал ему часто, как никому в жизни, — ведь он был всегда неаккуратен в переписке.

В это же самое время Эрнст Резерфорд растрачивал свои силы на конструирование звукового локатора для борьбы с немецкими подводными лодками. И не знал, что его лучший друг по Кавендишу, Поль Ланжевен, тот самый, который пел «Марсельезу» на пирушке, занят тем же самым изобретением. Оба ученых независимо друг от друга, конструировали один и тот же детектор субмарин. И оба военных ведомства, английское и французское, потребовали от Резерфорда и Ланжевена, чтобы каждый запатентовал «свой» детектор.

Наука была раздроблена. Переписка распалась. Подозрительность, вражда, национализм проникали и в научные круги. Лишь немногим удалось перешагнуть через это. Томсон и Резерфорд были в числе ученых, сохранявших верность «республике науки». Они были совершенно согласны с Эйнштейном, который называл военный психоз и дикий национализм неандертальством.

Возвращение

Полевой офицер Джордж Томсон возвращался домой.

Отслужил свой срок и Френсис Астон.

Перестал разъезжать на военных катерах около подводных лодок Эрнст Резерфорд. Он снова занялся делами Манчестерской лаборатории.

Физики возвращались…. Но вернется ли прежняя физика?

После четырех лет войны начался новый подъем науки.

Джордж встречался с молодыми европейскими учеными и убедился, что произошли большие перемены. Даже не столько в самих открытиях, сколько в стиле научной работы. Исследования проходят будничнее. Пот явился деловой подход к науке.

Джордж Томсон стоит в толпе, окружающей ворота Тринити-колледжа, и ожидает начала торжественного спектакля — «введение в сан ректора Тринити-колледжа сэра Джозефа Джона Томсона».

Действие происходит 29 мая 1918 года. К запертым чугунным воротам через пустынную площадь идет человек в синей мантии и квадратной шапочке. Часы на башне бьют ровно двенадцать. Человек в мантии стучит в запертые ворота. Этот стук гулко отдается эхом по всему монастырскому двору.

Створки чугунных ворот приоткрываются, и появляется голова главного привратника.

— Кто вы такой? Что вам здесь нужно? — спрашивает он человека в мантии. Этот вопрос принято задавать будущему ректору в начале церемонии.

Человек в мантии протягивает главному привратнику королевский приказ об утверждении его в должности ректора Тринити-колледжа. Привратник берет бумагу и снова захлопывает ворота, а сэр Джозеф остается на улице.

— Подождет, — с удовольствием заметил зеленщик. Он изрядно постарел. И уже не веселится, как в начале войны, а устало стоит, прислонившись к стене своей оскудевшей лавчонки.

Высокий человек в макинтоше тотчас отодвинулся от него и стал рядом с Джорджем.

Все те же действующие лица: ведь это тот самый лорд, который маршировал вместе с Джорджем на плацу в начале войны, лорд, оставленный при министерстве иностранных дел. Он здесь, что весьма лестно для отца. Лорд поклонился Джорджу.

— Я слышал, вы получили боевую награду. Поздравляю. Надеюсь, приятно после фронта присутствовать при чествовании сэра Джозефа?

Джордж кивнул. Этот лорд из тех, кто выиграл войну, выполняя чрезвычайно полезную функцию: всегда быть на виду и сохранять выдержку в политических клубах и кабинетах министерства в трудные минуты. А также устраивать пикники и банкеты, посещать госпитали с благотворительной целью…

— Возвращается! — зашумела толпа.

Привратник широко отворил ворота, и появилась торжественная процессия всех членов колледжа во главе с вице-ректором, который, выступив вперед, протянул руку новому ректору и представил его остальным членам колледжа. Процессия потянулась к часовне: вице-ректор об руку с Томсоном впереди, а остальные в порядке старшинства за ними. Перед часовней был зачитан приказ об утверждении сэра Джозефа ректором, и он произнес ответную речь, в которой обещал соблюдать устав колледжа. Хор запел церковный гимн.

Спектакль кончился. Толпа расходилась.

Присвоенное Томсону звание было одним из самых почетных в британской науке. Он обладал теперь тремя высочайшими должностями: был директором Кавендишевской лаборатории, ректором Тринити-колледжа и председателем Королевского общества.

Ему уже шестьдесят два года.

В 1919 году Эрнст Резерфорд получил от Томсона письмо, в котором Джи-Джи его извещал, что слагает с себя обязанности директора Кавендишевской лаборатории и передает ему, Резерфорду, свою должность.

К тому времени могучая фигура Резерфорда заняла в науке место, с которым может сравниться, пожалуй, только само влияние его открытий на жизнь общества.