На путях к Богу живому - Георгий Чистяков

В силу этого обстоятельства мы (самая читающая нация во вселенной!) сумели прочитать все, что было издано до Октября, почти все напечатанное после революции в СССР, но совершенно не были знакомы с философской литературой последних семидесяти лет, а это почти полностью Бердяев, Булгаков, Франк, Шестов, Федотов и др. В сущности, мы на целых семь десятилетий застряли где‑то в начале 20–х годов или даже в первых числах ноября 1917 года, воспитываясь на философских ("Вопросы философии и психологии") и литературных ("Весы","Аполлон"и т. п.) журналах начала века и на книгах, оставшихся с тех времен. Поэты, писатели и богословы того времени казались нам почти современниками, Вл. Соловьев — недавно умершим, поскольку именно так воспринимали его авторы, которых мы читали чуть ли не ежедневно. Ощущение того, что 20–е годы не кончились, усиливалось и оттого, что в Москве и в Питере оставалось еще немало старых дам, помнивших начало века и кружки (литературные и философские) того времени. Они были уже слишком стары для того, чтобы бояться, и поэтому, как вообще любят пожилые люди, охотно делились с нами своими воспоминаниями.

Они помнили Бердяева, многие помнили, как служил о. С. Булгаков свои первые литургии в храме Ильи Обыденного, помнили Андрея Белого и даже Блока. Среди них были и такие, кто в философских материях почти не разбирался, но зато они помнили антураж, атмосферу, мелочи и детали, анекдоты и курьезы. Благодаря бесконечным разговорам на эти темы мы сами с какого‑то момента до того погружались в эту эпоху, что вообще забывали, что на дворе уже 1970–й или что‑то вроде этого год. Бердяева как человека, его манеры и словечки я знал, как будто жил в его время, а читал только то, что было напечатано до революции. Из‑за границы философов почти не привозили, ибо это было просто невозможно — большие по объему книги сразу обнаруживали на таможне и отбирали. Проникали в основном книги небольшого формата и не очень толстые, ибо их все‑таки можно было спрятать. Или самые нашумевшие — Солженицын. Такие книги привозились дипломатами — разумеется, не советскими, а иностранными.

Прошло одиннадцать лет

Но вот времена изменились. С 1985 года прошло одиннадцать лет. Целых одиннадцать или только одиннадцать? За эти годы в России напечатано абсолютно все, и теперь уже почти невозможно представить себе, в какой ситуации мы жили совсем еще недавно. Сначала публиковать не печатавшихся в Советском Союзе авторов стали толстые журналы. Так, в течение 1986 года почти все без исключения они (а было их в это время не меньше чем 20) порадовали читателя Гумилевым. Потом пришла очередь Ходасевича, Георгия Иванова, Одоевцевой и проч. Вслед за поэтами стали печатать философов, начиная с Бердяева, — сначала в журналах, потом отдельными изданиями за один только год вышли почти все его сочинения. Журналы и книги выходили — читатели с ними не расставались; в 1986–1987 гг. Россия была действительно самой читающей страной в мире, и не просто читающей, но, главное, бурно обсуждавшей прочитанное. Казалось, людям дана возможность прочитать все, что было скрыто от них цензурой, и они с восторгом пользуются этим. И вдруг совершенно неожиданно ситуация изменилась самым резким образом. Стало казаться, что человек потерял интерес к книге, чуть ли не полностью.

Книжные магазины, которых теперь много меньше, чем было при коммунистическом режиме (мало покупателей!), полны великолепных книг. Иногда заходя в Книжную лавку писателей на Кузнецком, я пытаюсь себе представить, что было бы, если бы вдруг я увидел все книги, что имеются здесь теперь, продающимися в годы моей юности. Наверное, я бы сошел с ума: чуть ли не все античные авторы, поэты, русские и иностранные, средневековые и современные, символисты (русские и французские), акмеисты и проч., практически полностью серия"Литературные памятники" — купить книгу из этой серии в советские времена, в особенности в 70–е годы, было ужасно трудно, но все за этими книгами охотились и радовались им как дети.

Тацит, мадам де Сталь,"Рукопись, найденная в Сарагосе"Потоцкого,"Опыты"Монтеня, полный Данте в двух томах, стихи Веневитинова и"Вечерние огни"Фета, Бодлер и двухтомник Тютчева — все это были книги, о которых можно было только мечтать. Тот, кто купил хотя бы что‑то из этого списка во время поездки куда‑нибудь в Карелию или Липецкую область, где такими книгами интересовались мало (в Москве купить книги было просто невозможно!), считал, что он, выражаясь словами М. Кузмина,"богаче всех в Египте". А теперь? Все лежит, все доступно и при этом мало кому нужно. В чем дело? Что случилось, и почему мы потеряли интерес и к книгам, и к чтению?

А что читали в электричках?

Думается, что ответить на этот вопрос мы сумеем, если мысленно вновь вернемся в семидесятые годы и посмотрим, что читал"самый читающий народ в мире"не только в Москве, но и по всей стране, не только столичная интеллигенция, а все двести миллионов.

В СССР читали действительно все или почти все. Не только интеллигенты, не только в Москве, но все и повсюду. В метро, в электричках, в очереди к врачу, даже на пляже. Правда, в провинции не было больших возможностей доставать старые книги, но зато там свободно продавались книги, только что вышедшие из печати, которые в Москве расходились, не достигнув еще прилавка. Много читали классику, отечественную и иностранную. Читали биографии великих людей — поэтов, художников, композиторов. Читали толстые журналы, в которых среди тонн макулатуры можно было найти неплохие вещи; наконец, советские детективы, преимущественно про шпионов.

Особенно много читали научно–популярную литературу — по истории, психологии, географии, биологии и т. д. В этой области не так зверствовала цензура, которая в сфере художественной литературы безжалостно истребляла все оригинальное, и поэтому на все эти темы выходило немало интересных книг. Для так называемой научно–популярной серии Академии наук было написано множество и серьезных, и интересных книг, особенно по археологии, истории, древней литературе и античной философии.

При этом почти не выпускалась литература, в которой просто говорилось бы о человеческих взаимоотношениях, — Виктория Токарева именно потому и стала такой знаменитой, что перенесла действие своих рассказов и повестей на кухню малогабаритной квартиры и заговорила с читателем не о том, как жили люди в Древнем Риме или при Ярославе Мудром (напомню, что одним из наиболее распространенных жанров советской прозы был исторический роман), а о нашей собственной жизни с ее ежедневными проблемами, маленькими бедами, обидами и проч. Но в целом эта тематика не одобрялась. Особенно зверствовал цензор, когда обнаруживал в тексте"любование"бытом, интерес к иностранным вещам — автомобилям, джинсам, мебели, обоям, видеомагнитофонам и т. д. — или слишком большое внимание к личным взаимоотношениям героев — писать о любви (я имею в виду не эротические романы, а именно личную тему в литературе) считалось ненужным, вредным, недопустимым и т. д.

Однако сразу же после упразднения цензуры вакуум, создавшийся в сфере этой тематики, мгновенно заполнился текстами самого низкого пошиба — любовные и почти откровенно порнографические романы, детективы, на самом деле ничего общего не имеющие с криминальным жанром и посвященные почти исключительно описанию быта,"красивой жизни", квартир и дач и, разумеется, интимной жизни действующих лиц, в самые короткие сроки вытеснили все остальное с книжных прилавков.

Подобно тому, как на телевизионном экране"мыльные оперы"из жизни мексиканцев или аргентинцев с бесконечными супружескими изменами, дамскими платьями, интерьерами квартир, вилл и ресторанов с обсуждающими свою и чужую личную жизнь дамами и девушками всех возрастов заменили собою все, что все‑таки иногда можно было увидеть по телевидению раньше, книги такого рода составили круг чтения для большинства из нас сегодня."Дамские"романы всегда в цене, ибо в них человек находит то, чего не хватает в жизни (любовь, уют, комфорт, дачу или квартиру получше или даже много лучше и т. п.), но если там обнаруживается то, чего вообще нет в жизни, правительство их сразу же запрещает раз и навсегда. Именно это произошло в СССР.

Так что же было под запретом?

Теперь, когда у нас за плечами осталось целое десятилетие, прожитое в условиях свободы слова, стало ясно, что запрещены были при советской власти не поэты, не философы и не богословы, а всего лишь невинные романы про то, кто как ест, где живет, во что одевается и с кем занимается любовью. Иными словами, литература о частной жизни. Это не случайно, ибо частная жизнь в ту эпоху тоже была запрещена, о чем говорит хотя бы тот факт, что привезенные из‑за границы модные журналы в советской России зачитывались без преувеличения до дыр. Книжечки о вязании, сборники кулинарных рецептов, разного рода советы хозяйкам были на вес золота и переписывались не только на машинке, но даже от руки.