Германский вермахт в русских кандалах - Александр Литвинов

— Нет еще, — перестал улыбаться шофер. — На обед мне без щебня нельзя заявляться: я же строюсь. У меня ж там бригада… придет после смены. Люська нынче борща наварила… А что пытаешь, дядя Кузьмич?

— А то, дорогой, что сегодня ты борщ будешь есть, а они вот, — Кузьмич указал на немцев притихших, — не жравши останутся. Им, может, хлеба по норме не выдадут завтра! А все потому, что машины грузили по записочкам разным! Жаль, что я не видал… А твои работяги, видимо, пиво сосут, едрит-твою в корень!..

— Грузчики лес разгружали, дядя Кузьмич, — негромко ответил шофер, поднимая борта, — Лично мне на фундамент под дом вот эта машина нужна позарез. Ну, а раз твои немцы голодными будут… Хрен с ними. Я сюда их не звал! Они, твои немцы, братов моих поубивали, пока я воевал. Всех троих… Двоих на фронте, а Лешку, мальчишку еще, — на дубе повесили и бумажку на грудь прицепили с надписью «Партизан!». А корзинку с грибами к рукам привязали. Потешались над Лешкой убитым, а может, и фотографировались…

Вскочил в кабину, и взревел мотор! И рванулся ЗИС остервенело! И по руинам, поднимая пыль, бортами загремел!

От слов тех горьких, тихо сказанных, и послушания шоферского заходил, затоптался Кузьмич по площадке. И, вскинув глаза вслед пылившему ЗИСу, крикнул с болью свое запоздалое:

— Ну, давай мы их всех перебьем к такой матери! Давай станем немецким зверьем! Поступим так, как они поступали с нами! Легче, думаешь, будет тебе, а?! Эх, солдат…

Немцы, пристально следившие за всем происходящим, после слов Кузьмича, как по команде, перекур устроили.

Иные все еще на Кузьмича глядели и за ЗИСом следили, что, так безжалостно терзаясь на ухабах, пылил между руин, проросших чернобылом. В той торопливости горячей, с которой гнал его водитель, вряд ли немцы разделяли боль обиды горькой и потаенную печаль потерь невосполнимых.

Их просто побуждало любопытство.

Вот замер ЗИС. Осела пыль. Шофер полез на кузов и на крышу кабины лопаты сложил, чтоб не побить их камнями. На землю спрыгнул и выдирать из бурьяна стал некрупные куски кирпичной кладки, войной раскиданные по земле.

— Сынок, — Валерика окликнул Кузьмич. — Сгоняй-ка до ЗИСа. Володьке скажи, чтоб подъехал сюда. Мол, Кузьмич поможет нагрузить…

Улыбаясь от радости, Валерик летел к ЗИСу, напевая: «А назад я поеду в кабинке! А назад я поеду в кабинке!..»

Помочь загрузить щебнем машину подошли Бергер и Шварц.

Фриц какое-то время раздумывал, но, когда за лопату взялся Кузьмич, подошел к машине.

— Фриц, ты видишь какие лопаты у нас? Совковые! — подает ему лопату Валерик. — Это лопаты «стахановские», потому что громадные. Вы такие лопаты возьмите себе в Фатерланд, чтобы машины грузить побыстрей.

Как только кузов загрузили по уровень бортов закрытых, шофер оттаял и даже улыбнулся:

— Душевное тебе спасибо, Иван Кузьмич… Вот, возьми папиросы мои! Не давись ты махоркой!

— Много ты понимаешь! — отмахнулся Кузьмич и полез в карман за кисетом. — Папиросами вашими я не накуриваюсь, да и кашель от них. Угости-ка лучше немцев перед обедом.

— Это щас! — метнулся Володька в кабину ЗИСа и нашел под сидением узелок. В нем водки бутылка и закуска нехитрая: огурцы, лук зеленый, вареные яйца и молодая картошка «в мундире». — Годится, Иван Кузьмич?

— На троих — в самый раз! Отдай Отто. Да не бойтесь: все ушли на обед, а сержант сделал вид, что не видит.

— Большое вам данке шен, мужики! Хватаните-ка перед обедом. Правда, стаканчик один, — суетился шофер, развернув узелок на подножке кабины.

Немцы переглянулись, и Бергер одобрил:

— Гут.

Водку выпили молча и быстро. Поровну лук разделили с картошкой. Съели. Огурцы в карманы убрали, собираясь поесть на ходу.

Кузьмич и Володька курили в сторонке.

— А что ж вы, товарищи немцы, порядки свои нарушаете?

Немцы глянули на Кузьмича и жевать перестали.

— Нарушаете! Работать вздумали в свое обеденное время!

— Нарушаем? Нарушаем, — бесшабашно махнул рукой Бергер. — Потому, что теперь мы больше немцы русские, чем немцы сами по себе…

Письма из Фатерланд

— Фриц, а почему Шварц читает Бергеру свое письмо? Одно и то же письмо. Прячутся за стену, и Шварц читает шепотом, а Бергер слушает и вздыхает, будто это ему написано. Он даже плачет тихонько, когда Шварц письмо читает вон того немца седого о его детях, седому пишет кто-то.

— То Иоганн из Кюстрина.

И Фриц рассказал, как сумел, что дети Иоганна нашлись, а фрау поляки убили палками, когда немцев выгоняли из Польши… Фрау взяла в детскую коляску больше вещей, чем разрешили поляки.

— Вот собаки! И что теперь будет полякам? Расстреляют?

Фриц усмехнулся одной половинкой лица и неразговорчивым сделался, монотонными ударами кирочки сбивая раствор с кирпича, а Валерик стал глазами искать Иоганна.

Ему жаль Иоганна задумчиво-тихого. На Валеркин «гутен так» Иоганн по-русски отвечает с присущей ему тихой вежливостью:

— Здравствуй, сынок.

Его письмо о гибели жены и детях так зачитали, что оно на изгибах протерлось, но Иоганн обклеил изгибы бумажкой прозрачной и снова пошло письмо ходить среди немцев, о правде жестокой рассказывая.

Несколько строчек в письме затушевано было цензурой, но не очень старательно, и немцы сумели прочесть. И теперь знали все, что в замаранных строчках написано было о том, как поляки изгоняли немцев (женщин, стариков и детей) из земель, захваченных Германией по Одеру и Нейсе. Как выгоняли немцев из Кюстрина, снова ставшего польским Кюстшином.

Изгоняли палками с жестокостью мстительной.

Письмо, кем-то написанное от имени детей, потрясло Иоганна. Он стал задумчиво-тихим, неразговорчивым, переживая горе свое в одиночестве тихом. Начал, было, курить, но Бергер его одернул:

— Зачем здоровье убиваешь, Иоганн? Ты хочешь, наверно, чтоб детей твоих Сталин воспитывал!

Ничего не ответил тогда Иоганн, но бросил курить. И Бергера как-то спросил:

— Как ты думаешь, Отто, они убивали ее на глазах у детей?

Бергер не знал, что на это ответить, и только плечами пожал.

Иоганн и не ждал ответа, опираясь на лом, он был устремлен глазами в даль руин и видел сейчас в своем воображении, как разъяренные «недочеловеки» убивают палками его маленькую Эльзу на глазах у визжащих от страха детей.

И почему-то вспомнилась давняя просьба жены, когда он в письме сообщил, что за взятие Харькова награжден Железным крестом первого класса. Эльза просила: «Ты где-нибудь там, на Украине, земли кусочек какой-нибудь хороший подбери. Это нам пригодится для счастья».

А Кузьмич, когда Бергер письмо показал и передал содержание, заметил, почесав под фуражкой затылок:

— Удивляюсь, как наша цензура его пропустила. Письмо это жутко печалит, если ты правильно мне перевел.

— Перевел, перевел! — поддакнули немцы. — Гут перевел.

— Ну, и поляков надо понять. Когда-то и вы не цацкались с ними. Вот у вас и получилось: за что боролись, на то и напоролись. А русский плен, хоть и каторжный, да не ваш Бухенвальд или Освенцим. Так что не гневите Бога, ребята, когда вас тыкают мордой в ваше собственное говно.

Потупив глаза, в молчании хмуром немцы нехотя потянулись к рабочим местам. Не ожидали они от Кузьмича правды такой обнаженной.

— А Отто, письма чужие читает когда, то плачет. А из Дойчланд ему никто не пишет, — пожаловался Кузьмичу Валерик.

— Так до сих пор и не пишут? — насупился Кузьмич. — Дак, наверно, там нету в живых никого. Союзники Гамбург в пыль превратили, едри их в корень! А потерявших семью, как Бергер, в нашем лагере, наверно, половина. А сколько такого горя у нас! Не дай Бог.… А Фриц нашел своих?

— Еще не нашел.

— Дак там же искать, наверно, некому: одни бабы, старики да дети. А запросов мильоны! От каждого пленного, почитай…

Фриц, никогда не читавший на перекурах писем чужих, однажды бережно извлек из кармана нагрудного конвертик, склеенный из обложки тетрадки школьной с таблицей умножения, а из конвертика письмо, в гармошку сложенное и прозрачной бумажкой по изгибам проклеенное.

— А я видел, как Бергер читал письмо это самое с конвертиком синим, когда в траншее сидел, будто прятался от кого-то. Чужое письмо читал и плакал опять. Зачем плакал? — пожал плечами Валерик.

— Зачем плакал! Зачем плакал, — повторил Фриц, передразнивая Валерика. — Дас ист письмо красива девушка!

— Вот если б она прислала тебе!

— Ах, прислала тебе, прислала тебе! Нима «прислала тебе». Фрейлин Анна Мерингу прислала.

Используя свой небогатый русско-немецкий словарь, жесты и мимику, Фриц рассказал, как некоего Меринга Карла разыскала любимая девушка из Франкфурта-на-Одере и прислала это письмо с обещанием ждать его возвращения, чтоб за него выйти замуж.