Повернуть судьбу вспять - Анастасия Вихарева

Ну, палочки получались кривыми не у нее одной — и Любка терпеливо выводила одно и то же снова и снова. Она исписала в тетради уже пять листочков, почти половину тетрадки.

— Если уж нельзя, ладно, закрою дома, — вздохнула мать. — Что, совсем у нее не получается?

— Ну что вы! Девочка учится, старается! Никаких особых трудностей у нее нет. Разве что, когда начинает нервничать…

— Тина, чего ей дома одной сидеть… Пиши заявление, что согласна и разрешение даешь, — махнула рукой завуч. — Чтобы у нас потом проблем не было.

Мать посадили за стол директора, дали ручку и бумагу. А спустя час, забрав Николку из садика, Любка и мать шли по полю домой. Мать долго молчала.

— Вот чего втемяшилось в голову, то и творишь! — похоже, она не знала, обругать ее или поставить поступок в заслугу. — Как же ты умудрилась-то?! Кто надоумил?!

Любка не ответила. Она надеялась, что мать ее похвалит, будет гордиться, но этого не произошло. Зато теперь она первоклассница на законном основании, и можно не прятаться от Нинки и Ленки, и с благодарностью вспоминала волшебников, которые, знай они, непременно бы за нее порадовались. Она еще несколько раз ходила к тому месту, где нашла дорогу, изучила каждый кустик, но дорога так и не появилась. И что бы ни говорили взрослые, выдумкой она волшебников не считала.

И вспоминала темный мрак, который постоянно напоминал о себе. Теперь он обязательно обнаруживала его на человеке, который был врагом, даже если хотел казаться другом — и сразу начинались неприятности. Мрак оказался хитрым и коварным, как будто знал, чего она боится. Порой он нападал даже учительницей, которой Любка из последних сил старалась понравиться. Любка уже начала понимать, что и в этой школе ей придется несладко.

Оказывается, интуитивно она и раньше его чувствовала…

Но не будешь же с кулаками бросаться на взрослого дяденьку или тетеньку! Чего доброго, в тюрьму посадят! И про приступы уже все догадались, начиная сторониться, или специально дразнить, чтобы увидеть, как это происходит. Сначала о болезни разболтали по всей школе Нинка и Ленка. Как-то вдруг, в один день, вокруг стало пусто, а девочки перестали с нею разговаривать. А если она на перемене к ним подходила, смотрели с ужасом, будто заразная.

Зато она останется дома, с матерью и Николкой! И нет забора, через который не перелезешь!

Глава 5. Огонь, вода и медные трубы…

Любка с тоской смотрела на звезды. Крупные, они равнодушно взирали на то, что творилось в подлунном мире. Два волшебника ушли, а вместе с ними все, о чем она могла мечтать. Но каждый раз, как проходил слушок, что видели волков, невольно прислушивалась, обращая внимание на все мелочи.

У нее не осталось на память даже портфеля, который кто-то изрезал бритвой!

От воспоминаний защемило сердце, навернулась непрошеная слеза. Она уже не верила в придуманную ею сказку. И снова Любка подумала, что в жизни нет ничего, за что бы она могла держаться. Ни в школе, ни дома… Пожалуй, она уже верила матери, которая говорила, что стало бы легче, если бы не было ее. А если и не верила, как могла доказать, что это не так? Каких только обидных слов не придумывала мать, чтобы плюнуть в нее, а потом могла спокойно начать разговаривать, как будто ничего не случилось. А она в это время лишь смотрела на нее, потому что в груди не оставалось жизни, только боль и отчаяние.

Любка размазала слезы. Сидеть в сугробе было холодно. И голодно. И с тоской подумала о том, что мать с Николкой уже, наверное, истопили печку и испекли картошку, и ждут ее, укрывшись теплым одеялом. Ей пока к ним было нельзя, свет в окне еще не погас. А значит, отчим не уснул — и в любой момент может пойти их искать.

Теперь они жили в другом доме, недалеко от центра села. Переехали сразу после смерти бабушки. Любка как раз начала ходить во второй класс. Дом стоял недалеко от центра, на другом конце села. Без бани, без колодца, старенький и маленький, с покосившимися окнами и гнилыми бревнами — много хуже того, который они продали. Колодцев тут никто не копал, пользовались колонками, а воду качали из подземного озера. А бани у них и в старом доме не было, ходили к дяде Андрею, пока бабушка была жива. Но в последнее время мыться приходилось дома. Здесь до бани было близко, минут пятнадцать. Она Любке понравилась, воды навалом, и мойся хоть целый день.

А будто бы произошло это оттого, что Любка слишком часто бегала к дяде Андрею и невестке…

Даже пройти через их огород на поле, по которому она ходила в школу, в последнее время стало считаться, будто она пришла в гости. Этого понять Любка никак не могла, по их огороду тоже нет-нет, да ходили, но ни матери, ни ей в голову бы не пришло поставить это соседям в вину. Просто так было ближе. А то, что двоюродные братья и бабушка ее угощали, так ведь сама ничего не брала, к тому же, она, наверное, угощала их чаще, таская из дома шаньги.

И чтобы не говорила людям мать, Любка была уверена, просто дядя Андрей потребовал вернуть долг…

Но зачем же чернила ее? Теперь уже на новом месте, все так и думали, посматривая на Любку с неприязнью, будто ждали, что она обязательно начнет доставлять им неприятности.

Она выгораживала дядю, чтобы думали, будто она живет с ним дружно. Тогда почему она продала свой дом и смогла купить только этот, который и домом-то не назовешь? И снова жаловалась, что нет денег.

Отчим появился в доме на первое мая позапрошлого года, она ка раз заканчивала третий класс — а на девятое он принес свои вещи…

Привела его все та же Нинкина мать, которую Любка ненавидела всею своею душою, как и Нинку. После того, как они переехали, переехала и Нинка — и теперь они жили на соседней улице в финском доме, построенном из камня. Отчим только что вернулся из тюрьмы, жить ему было негде. В тюрьму его посадили на десять лет, но вернулся он на два года раньше — выпустили за хорошее поведение. А посадили за то, что убил человека табуреткой. Но сам он этого не признавал, жалуясь, что тот на него набросился, а он только защищался, и его оболгали.

Мать поначалу не то, чтобы обрадовалась, но как-то расцвела, все же теперь в доме был мужик. Старалась создать уют: повесила новые шторы, помыла окна и прокопченные бревна, намекая, что надо бы обить их фанерой, чтобы было теплее, и поклеить обоями, как у людей.

Отчим никогда не говорил матери ни да, ни нет, лишь раздражался…

Любка тоже первое время гордилась, теперь у нее как бы был отец. Уже год, как в школе начались неприятности, и она все еще пыталась наладить с ребятами отношения. И то, что за нее есть кому заступиться, придавало ей уверенности. Сначала все так было — бить ее перестали. Раза два отчим купил им с Николкой яблоки, подшил сапоги. Конечно, пьяный отчим ее настораживал, ей было стыдно, что он пускал слюни, совсем, как она во время приступа, скалил рот и жаловался, что жизнь не удалась — но старалась не показывать вида. Во-первых, она тоже болела, а во-вторых, отца у нее никогда не было — но она видела, что многие пьяные ведут себя так же, а в-третьих, мать теперь сама попивала вместе с ним и иногда Любку хвалила, чтобы она отчиму тоже понравилась.