Маршал Шапошников. Военный советник вождя - Рудольф Баландин

Итак, отдав без боя городок Кельце, русские отошли для передислокации, готовясь к сражению.

«Первый бой, — писал Шапошников, — для каждого военнослужащего в частности и для соединения в целом является большим событием в жизни и предопределяет собой дальнейшее поведение на известный период в ходе войны. Поэтому во всей дивизии было напряженное положение. Штаб дивизии расположился за центром спешенных частей. Телефонная связь была установлена со всеми полками и батареей на ближайшей высоте.

Около 12 часов дня наблюдатели батареи обнаружили, что к северной опушке леса подходит большая колонна конницы противника. Старший офицер на батарее по привычке мирного времени спросил, можно ли открыть огонь. Он получил разрешение, и батарея беглым огнем обстреляла на предельном прицеле голову колонны. Неожиданно попав под артиллерийский огонь, конница австрийцев скрылась в лесу. Впоследствии через пленных офицеров этой дивизии выяснилось, что сразу же был ранен начальник дивизии генерал Корди».

В ответ три батареи противника ударили по нашим артиллеристам, стоявшим на открытой позиции, а также по высотам, где стояли наши части. К счастью, стрельба велась неточно. Пришлось срочно переместить четыре орудия в лес.

86

Во второй половине дня примерно одна рота австрийских самокатчиков (вооруженных велосипедистов) направилась из Кельце в сторону расположения русских. Когда они приблизились к нашим позициям, по ним открыли огонь два орудия и четыре пулемета. В панике вся рота, бросив велосипеды, побежала в город, теряя убитых и раненых.

Снова подала голос артиллерия противника, но наша конница продолжала оставаться в укрытиях без потерь. С наступлением темноты части остались на своих местах. К ним подтянулись кухни и повозки с зернофуражом. На фронте велась ближняя разведка. На высотах выставили малые прожектора (использованные в первый и последний раз).

Было решено атаковать австрийцев на рассвете. Рано утром, в сумерках, штаб дивизии расположился близ фронта. «Над полем боя висел еще густой туман. Высланные вперед к востоку от Кельце два эскадрона улан и драгун, завязав перестрелку с разъездами противника, основных сил его уже не нашли. Захваченные пленные показали, что дивизия ночью отошла на юг. Так огневым боем и закончилось первое столкновение двух кавалерийских дивизий, не один десяток лет в мирное время стоявших на границе друг против друга. Причина отхода 7-й австрийской дивизии осталась непонятной».

Это был первый бой 14-й дивизии. Желаемых результатов — разгрома врага — он не дал, но послужил неплохой школой и проверкой боеготовности. Подполковника, командовавшего батареей, перевели в отдел снабжения артиллерии: он оказался плохо подготовленным и в тактике, и в стрельбе.

От разведки поступили сведения, что вдоль левого берега Вислы на север медленно движется австрийская пехота. По-прежнему совмещая разведку с нападениями на противника, передовые части 14-й дивизии заставили его отступить.

ГАЛИЦИЙСКАЯ БИТВА

Эта крупнейшая стратегическая операция, состоявшая из нескольких сражений, продолжалась с 18 августа по 21 сентября 1914 года. Она завершилась победой русских войск, стоившей немалых потерь. Наибольший урон был нанесен австро-венгерской армии.

Шапошников, принимавший непосредственное участие в этой битве, находясь на фронте, очень подробно в воспоминаниях опи-

87

сывает ее ход главным образом на своем участке. Ему довелось впервые руководить действиями 14-й кавалерийской дивизии. Конечно, свои указания он обязательно согласовывал с непосредственным начальством. Однако обстановка была такова, что приходилось рассчитывать главным образом на свои силы, опыт и знания.

«Начальник дивизии генерал Новиков не имел намерений держать в твердых руках управление частями. Он был рад передать эти функции более деятельному, да к тому же с известной долей нахальства, начальнику штаба дивизии полковнику Дрейеру. Сам Новиков всегда соглашался с предложениями своего начальника штаба, а в трудные минуты только молчал и вздыхал. Особенно молчалив был Новиков, когда дело доходило до столкновения с противником или в предвидении такового. Но зато, когда колонны дивизии шли на ночлег, тут заговаривало “кавалерийское” сердце генерала, и он покрикивал на солдат, совершенно не учитывая, что эти солдаты сделали 45-километровый переход, а те из них, которые еще были в разведке или дозорах, сидели в седле чуть не полные сутки. В таких случаях я, боясь не сдержаться, всегда уезжал в хвост колонны штаба дивизии, чтобы не слушать окриков Новикова при “наведении порядка”. Обстановкой овиков мало интересовался и даже отдавал свои карты начальникам разъездов. Когда я докладывал, что запас карт в штабе ограничен, то Новиков удивленно смотрел на меня и говорил: “Ну, скажи, пожалуйста, на что мне карты, когда у меня два офицера Генерального штаба!” Теперь, может быть, читающему это покажется и анекдотом, а между тем это факт.

Руководство боевыми действиями фактически было в руках штаба дивизии. Обычно по приходе на ночлег Дрейер заходил ко мне в комнату, и мы совещались, что предпринять назавтра. Затем он шел к Новикову, чтобы доложить ему о принятом решении, а я садился писать приказ, отдавая предварительные распоряжения о времени выступления полкам дивизии. Когда я приносил приказ к Новикову, он обычно подписывал его не читая. Организация разведки лежала всецело на мне».

В дальнейшем Борис Михайлович стал вместе с Дрейером выезжать к войскам, оставляя Новикова в тылу на командном пункте. Они отдавали приказания от имени генерала, избегая излишней волокиты.

Немало проблем возникало из-за отсутствия постоянной связи со штабом корпуса и соседними дивизиями. Порой секретные сообщения передавались по телеграфу открытым текстом. В об-

-1ЙГ- щем, однако, больших недоразумений не было, ибо противник проявлял осторожность, а то и нерешительность. Судя по всему, наша разведка действовала активней и организованней, чем австрийская, что давало немалые преимущества 14-й дивизии. Нередко удавалось брать в плен не только австрийских солдат, но и офицеров.

Шапошников требовал, чтобы эскадроны разведчиков не уклонялись от боя, смело атаковали противника. Только так можно было добыть более или менее достоверные сведения, подтвержденные конкретными доказательствами: взятыми в плен солдатами и офицерами, погонами убитых врагов, захваченными документами. А то нередко бывало, что встреченный огнем противника разъезд поворачивал назад и докладывал, что наткнулся на пехоту, атаковать которую в конном строю неразумно. Таких же правил придерживались австрийцы и немцы. Наши разведчики, действовавшие по указаниям Шапошникова, обязательно предоставляли штабу дивизии фактические данные, а не домыслы и слухи.

Но случались и казусы. «Около двух часов ночи на 14 августа дежурный по штабу дивизии офицер разбудил меня и доложил, что один из двух мотоциклистов, приданных конной сотне пограничников в Радоме, привез плохие вести. Я приказал ввести ко мне этого мотоциклиста. Вошел гусар без фуражки, без пояса и без оружия и сразу начал горячо говорить: “Что там было! Ох, что там было! Что там было!” Наконец эта болтовня мне надоела, и я, строго прикрикнув на него, приказал рассказать, как он удрал из Радома. Гусар сразу пришел в себя и рассказал, что батальон 72-го пехотного Тульского полка убежал в панике в Ивангород, а пограничники остались в Радоме. На вопрос, почему он в таком растрепанном виде, мотоциклист доложил, что он, бросив в темноте мотоцикл, прискакал на верховой лошади. Выругав его за то, что он бросил свою машину и второго мотоциклиста, я встал и пошел доложить о случившемся, направив на автомобиле офицера, чтобы выяснить там обстановку».

Вернувшись на следующее утро, офицер доложил, что западнее города Радома разъезды пограничников «отгоняли» немецких разведчиков. Но часть населения, губернатор и полицейские двинулись из города на подводах на восток. С ними последовал пехотный батальон. В сумерках они вошли в лес и увидели движущиеся навстречу по сторонам дороги конные разъезды. Приняв их за немцев, полицейские открыли стрельбу и бросились наутек. Их паника передалась пехоте.

89

История имела продолжение. Днем к штабу подъехала крестьянская подвода, на которой сидели мрачный офицер и унтер-офицер. Шапошников подошел к ним и спросил, кто они. Оказалось, что это офицер гусарского Дубенского полка, а его спутник, по его словам, — все, что осталось от разъезда, который был окружен в лесу и уничтожен пехотой противника.

Борис Михайлович понял, что перед ним командир того самого разъезда, который напоролся на запаниковавших полицейских и батальон наших пехотинцев. К счастью, и те и другие отделались испугом.