Обитатели миража (пер. Д.Арсеньева) - Абрахам Меррит

— Да, — с надеждой, но и с сомнением сказал я. — А как же ведьма?

— Ты видел похожую в своих снах, но забыл. Я думаю, что мое объяснение верно. И это, Лейф, беспокоит меня.

— Я тебя не понимаю.

— Не понимаешь? Подумай. Если все загадки объясняются внушением старого жреца, что еще он внушил тебе? Ясно, что он что-то знал об этом месте. Предположим, он предвидел, что ты его отыщешь. Что ты тут станешь делать? Что бы это ни было, готов поклясться, что он поместил его глубоко в твое подсознание. Ну, и что же ты станешь делать, когда ближе познакомишься с рыжеволосой ведьмой и теми несколькими счастливыми джентльменами, которые разделяют с ней этот земной рай? У меня нет ни малейшего представления, и у тебя тоже. И если тут не о чем беспокоиться, скажи, о чем же есть. Пошли, пора спать.

Мы пошли в палатку. Мы уже заходили в нее с Эвали. Тогда тут было пусто, только у стены лежала груда шкур и шелка. Теперь таких груд стало две. Мы в полутьме разделись и легли. Я посмотрел на часы.

— Десять часов, — сказал я. — Сколько месяцев прошло с утра?

— Не меньше шести. Если будешь мешать спать, я тебя убью. Я устал.

Я тоже устал; тем не менее я долго лежал, рассуждая. Я не был убежден разъяснениями Джима, какими правдоподобными они бы ни казались. И не верил, что проспал много столетий в каком-то внепространственном аду. Не верил я и в то, что был когда-то древним Двайану. Существовало и третье объяснение, которое нравилось мне не больше первых двух. У него тоже масса неприятных последствий.

Недавно знаменитый американский физик и психолог объявил о своем открытии: средний человек использует только десятую часть своего мозга; ученые в целом согласились, что это так. Самые глубокие мыслители, разносторонние гении, как Леонардо да Винчи или Микеланджело, могли использовать чуть больше. Всякий человек, который сумел бы воспользоваться всем своим мозгом, правил бы миром, — но, вероятно, он не захотел бы. В человеческом черепе располагается вселенная, исследованная едва на одну пятую часть.

И что же находится в этой terra incognita — неисследованных восьми десятых?

Там, например, может находиться склад памяти предков, памяти, уходящей в прошлое вплоть до покрытых шерстью обезьяноподобных первобытных людей, и даже дальше, до тех созданий с плавниками, которые выбрались из древних морей и начали свой путь к человеку, и еще дальше, к тем, что сражались и размножались в парящих океанах, когда рождались континенты.

Миллионы и миллионы лет памяти! Какой резервуар знаний, если бы человек смог зачерпнуть из него!

В этом нет ничего невероятного: физическая память расы может содержаться всего в двух клетках, с которых начинается цикл рождения. В них заключена вся информация о человеческом теле — о мозге и нервах, о мышцах, костях и крови. В них и те особенности, которые мы называем наследственными, — семейное сходство, сходство не только лица и тела, но и мысли, привычки, эмоции, реакции на окружающее: нос дедушки, глаза прадедушки, вспыльчивость прапрадедушки, скверный или, наоборот, хороший характер. Если все это могут передать сорок семь или сорок восемь крошечных стерженьков в первичных клетках, которых биологи называют хромосомами, этих загадочных богах рождения, которые определяют с самого начала, каким гибридом предков станет мальчик или девочка, почему же они не могут содержать и аккумулированный опыт и память этих предков?

Где-то в человеческом мозге может находиться секция записей, аккуратно выгравированные дорожки воспоминаний, ждущие только, чтобы их коснулась игла сознания, пробежала по ним и оживила бы.

Может, сознание время от времени касается этих дорожек и читает их. Может, существуют люди, которые по случайности обладают способностью черпать эти знания.

Если это правда, объясняются многие загадки. Голоса предков Джима, например. Моя собственная необычная способность к языкам.

Предположим, я происхожу прямо от этого Двайану. И что в неведомом мире моего мозга, в моем сознании, которое сегодня есть я, могут храниться воспоминания этого Двайану. Может, эти воспоминания сами оживают и входят в мое сознание. Когда это произойдет, Двайану проснется и будет жив. И будут ли тогда жить рядом Двайану и Лейф Ленгдон?

Не знал ли об этом старый жрец? Словами и ритуалами, а может, и внушением, как предполагал Джим, он вторгся в эту terra incognita и пробудил воспоминания, которые были — Двайану?

Они сильны, эти воспоминания. Они спали не полностью; иначе я не изучил бы так быстро уйгурский… и не испытывал бы эти странные, мгновенные приступы узнавания еще до встречи со старым жрецом…

Да, Двайану силен. И я каким-то образом знал, что он безжалостен. Я боялся Двайану, боялся тех воспоминаний, которые когда-то были Двайану. Я не мог вызывать их и не мог контролировать. Дважды они перехватили мою волю, отодвинув меня в сторону.

Что если они станут сильнее?

Что если они станут… мною?

11. БАРАБАНЫ МАЛОГО НАРОДА

Шесть раз зеленый свет Земли Теней превращался в бледный мрак местной ночи, а я не видел и не слышал ничего о женщине-ведьме и о тех, кто живет на другом берегу белой реки. Эти были исключительно интересные шесть дней и ночей. Мы с Эвали обошли всю охраняемую территорию золотых пигмеев; мы ходили среди них и одни совершенно свободно.

Мы смотрели, как они работают и играют, слушали их барабаны и с восхищением следили за их танцами — танцами такими сложными, такими необычными, что они больше напоминали многоголосые хоры, чем просто шаги и жесты. Иногда рррллия танцевали небольшими группами по десять или около того человек, и тогда это было как простая мелодия. Но иногда они танцевали сотнями, переплетаясь, на ровной поросшей травой танцевальной площадке; и тогда это были симфонии, переложенные средствами хореографии.

Они всегда танцевали под звуки своих барабанов; другой музыки у них не было, да им она и не была нужна. У малого народа были барабаны различнейших форм и размеров; они охватывали все десять октав и производили не только знакомые нам полутона, но и четверти, и восьмые тона, и даже более мелкие деления, которые странно воздействовали на слушателя — по крайне мере, на меня. По высоте они различались от глубочайшего органного баса до высокого стаккато сопрано. На некоторых пигмеи играли пальцами, на других ладонями, а на третьих палочками. Барабаны шептали, гудели, смеялись и пели.

Танцы и барабаны, особенно барабаны, вызывали странные мысли, странные картины; барабаны били у входа в другой мир, и время от времени этот вход раскрывался достаточно широко, чтобы можно было увидеть летучие, странно прекрасные, странно беспокоящие образы.