Белая ворона. Повесть моей матери - Владимир Фомин

Летом 1994 года он впервые не приехал ко мне в гости, наверное, не было денег на дорогу, так как перестали выплачивать пенсии, а помощь он ни от кого не принимал, так как не хотел быть обузой. К нему стал ездить Володя. Последний раз он приехал к Лёне в женском платье. Я представляю, что он чувствовал и думал. Он понял, что сын пошёл по его стопам. Затем пришли телеграммы, извещающие о смерти. Телеграмма. ‹http:atheist4.narod.rusvf19.htm›

Лёню не сразу обнаружили, никто не заглядывал в его убогую хижину, его нашли уже разложившимся. Он повесился на двери каким-то странным образом.

За несколько дней до телеграммы вдруг ни с того ни с сего Володя заговорил о самоубийстве, грех это или не грех. Он принимался рассуждать об этом несколько раз и не мог решить. Наконец, решил, что это не грех. Я согласилась и сказала, что это лёгкий выход из безвыходного положения, когда человеку бывает очень тяжело. Одновременно с этим мне приснился причал на Волге, где мы с Лёней кружились в вальсе на палубе большого парохода. Мы должны были расстаться, только было непонятно, кто кого провожал: он меня или я его. Нам было хорошо. Раньше, когда мне снилось, что я получаю от Лёни письмо, через три дня он приезжал сам. "Значит, скоро приедет", – подумала я, но вместо этого пришла телеграмма.

Говорят, что души умерших в годовщину смерти покидают нас навсегда и прощаются стуком в дверь или в окно. Я ждала, но стуков не было. Проснувшись среди ночи, я увидела на внутренней стороне предплечья светящееся пятно, которое сразу же исчезло. Это мой Лёня распрощался со мной и теперь уже навсегда.

"Господи! Прости нас, и если это в твоей власти, то дай нам ещё раз родиться на Земле. Мы встретимся ещё раз и обязательно узнаем друг друга по ощущению родства, независимо от того, в какой бы оболочке мы не появились Мы не совершим больше всех этих ошибок и будем жить по твоим заповедям".

9. Детство Володи и его любимая няня.

Когда Лёню насильственно госпитализировали в психиатрическую больницу, я осталась одна с десятидневным ребёнком, и заботы о нём спасали меня от депрессии. А Володя спал и пил молоко, смешанное с горечью слёз и отчаяния. Бабка Груша, которая уже несколько лет водилась со студенческими детьми, называла его золотым ребёнком. Она приходила водиться с ним на четыре часа и ложилась спать на мою кровать. Я приходила с занятий и будила Володю, чтобы покормить, и будила бабку, чтобы отпустить домой. Таких детей ни у кого не было. У других студентов дети капризничали, и даже одной девушке пришлось сдать ребёнка в дом малютки, так как он кричал дни и ночи, никому не давая спать. Другие спали по очереди и справлялись с ребёнком, потому что их было двое. Мой ребёнок спал сутками, никогда не капризничал и плакал только тогда, когда я задерживалась с кормлением, как бы говоря: "Дайте мне только поесть, и больше мне от вас ничего не надо". Пелёнки он не марал, а ждал, когда утром его распеленают и положат газету под попку или подержат его над тазиком. Он быстро прибывал в весе, и в три месяца весил как восьмимесячный. Мы взвешивались регулярно, и врачи, наблюдая рекордную прибавку веса, собирались поставить его на учёт, предполагая начинающийся диабет, но они ошибались. У него был спокойный характер, хороший аппетит, а я вырабатывала жирное молоко.

Моя мама, ставшая бабушкой, перенесла свой материнский инстинкт теперь на внука, но уже в удвоенном размере. Приехав за ним в роддом, она воскликнула: "Внучек мой! Он мой!" и, оттолкнув нас с Лёней локтями, схватила его в охапку и не отпускает его уже сорок лет. Она рычала, как медведица, если Лёня приближался к нему.

Была ещё одна женщина, которая обезумела от любви к моему ребёнку. Это Мария Васильевна – младшая дочь прабабушки Анны Михайловны. Фото. Мария Васильевна. ‹http:atheist4.narod.rusvf20.htm›

Получив в детстве тяжёлую травму, она сильно хромала. Калек в деревне замуж не брали, а только здоровых – таков был вековой порядок. Мария Васильевна была старой девой, у неё не было прогулок с любимым под луной, её сердце никогда не замирало от поцелуя, и всю силу чувств, нерастраченных на мужчин, она обрушила на ребёнка. Не задумываясь, она могла бы умереть за него. Мария Васильевна была старше моей мамы на девять лет и нянчила её в детстве, затем нянчила меня, жила всегда с нами и была главной в семье по старшинству, и мама ей подчинялась. Фото. Вот в такие надёжные руки я отдала своё сокровище. ‹http:atheist4.narod.rusvf22.htm›

Ребёнок жил в Заречном у нянек, а я на работу в Кинешму летом справлялась на пароходе, зимой бегала пять километров через Волгу по льду, в распутицу ночевала прямо в больнице. Я работала на полторы ставки. Уходила утром – Вова ещё спал, приходила вечером – уже спал. Виделись только в выходной день, если в этот день не было дежурства. Через четыре года я получила квартиру в Кинешме, и Вова с няней приехали ко мне.

Я отказалась от алиментов ради Лёни, чтобы у него было больше шансов найти себе жену, так как не каждая пойдёт за алиментщика. Мария Васильевна получала пенсию 16 рублей, как инвалид детства. Я должна была содержать троих и продолжала работать на полторы ставки. Кроме этого я стирала, мыла, убирала, ходила в магазин, шила, вязала и ребёнка почти не видела; он постоянно был со своей заботливой няней.

Ребёнок был спокойным, не бегал, не прыгал, никуда не лез, не капризничал, ничего не требовал. Он никогда не говорил слово "дай", потому как он ещё не успевал подумать, что ему нужно, так у него уже всё это было. Он никогда не бросил на пол и не изломал ни одной игрушки, не вцепился в волосы, не тыкал пальцем в глаза, как иногда делают маленькие дети. Такой ребёнок очень устраивал няню, которая с трудом ходила и, естественно, души в нём не чаяла.

У ребёнка были некоторые таланты от природы. Обладая абсолютным музыкальным слухом, сразу же в пять лет, как только бабушка, откладывая 13-ю зарплату, купила пианино, стал подбирать мелодии по слуху безо всяких усилий. Что услышит – сразу же играет. Возьмёт дудочку или детскую гармошку – и из них извлекает мелодию, натянет нитку – и на ней исполнить что-нибудь простенькое. Володя очень быстро научился читать. Как только выучил буквы – сразу же начал читать по слогам, и к шести годам читал уже целыми словами выразительнео, останавливаясь на знаках препинания. Особенно хорошо запоминались стихи.

Он жил по своей программе и был не похож на других детей. Уже в детском саду он получаил звание "дурака ненормального", так как орал и бился в истерике, привлекая внимания равнодушной воспитательницы, не потому, что его обижали, а потому что ребятишки в невинном неведении давили дождевого червяка и отрывали крылья бабочке. "Неадекватная реакция, бунтует по пустякам", – считала воспитательница. Дома Вова объяснял, что если бы он подошёл к воспитателю, попросил её подойти к ребятам и остановить их, то, пока бы он шёл туда и обратно с воспитателем, червя бы уже убили, и поэтому быстрый способ спасти червя – это закричать сразу же.

В садике Вове было скучно. У нас происходили беседы следующего содержания:

– Что сегодня делали в детском саду?

– Катались на санках с горки.

– И ты катался?

– Нет.

– Почему?

– Мне не достались санки.

Сразу же мы покупали санки, и он в выходные катался досыта с горы на своих санках.

– Чем сегодня занимались?

– Катались на качелях.

– И ты катался?

– Нет.

– Почему?

– Мне не досталось.

На другой день мы шли в детский городок, и там Вова катался на качелях.

Когда в детском саду появился металлофон, все дети столпились вокруг и брякали, кто как мог. Вове очень хотелось извлечь музыку из этого удивительного инструмента, ведь он был музыкантом, но его не подпустили и близко. На вопрос, почему ему не доставались игрушки, Володя спокойно и разумно отвечал: "На всех не хватит". Металлофонов в магазинах Кинешмы не было, нам его привезли из Ленинграда.

Ему также не предоставлялась возможность прочитать стихи на праздниках, хотя он знал наизусть все стихи, которые на праздниках с запинкой читали другие дети. В отличие от других родителей я посещала все праздники в детском саду, и всё ждала, когда же мой-то выступит, но не дождалась, а просить об этом воспитателя стеснялась, думая, что та сама догадывалась, для чего я посещаю все праздники.

До сих пор болит сердце, когда в памяти встаёт такая картина. Однажды утром я шла с Володей в детский сад, и он, как всегда, буквально тащил свои ноги, как дряхлый старик. Дети в саду поливали цветы на клумбах. Вдруг, вот счастье, мы увидели свободную, никому ненужную лейку. "Беги скорей, хватай лейку", говорю ему. И тут мой старик преобразился и даже побежал, как настоящий ребёнок вприпрыжку и схватил лейку, собираясь поливать цветы, как и все. Наконец то, ему повезло, лицо его сияло радостью. Но тут раздался низкий, раздельно выговаривающий каждое слово, твёрдый голос воспитательницы: "Это ещё что такое! А ну положи лейку на место!" Он сник, превратился снова в старика и понуро поплёлся на свою лавочку. Тут воспитательница заметила меня и, немного смутившись, сказала: "Я боюсь, что он обольётся, он такой неловкий". Я онемела и могла сказать ей только "здравствуйте", кивнула и пошла домой. Мне стало очень плохо от острой жалости к сыну, но я не осмелилась учить её, во-первых, потому, что с детских лет уважала воспитателей и учителей, привыкла их слушаться, во-вторых, она была старше меня, в третьих, по привычке, выработанной с детства: я ставила себя на место другого и рассматривала ситуацию как бы со стороны. Я представила, как эта воспитательница придёт в мой кабинет и станет давать мне замечания по лечению больных: значит, и я не должна учить её. Сердце болело, я плакала и тут же купила сыну лейку. А Нина Николаевна вскоре скончалась от инсульта в возрасте 39 лет. Я не жалела о ней нисколько.