Хорея - Марина Игоревна Кочан

годами его жизни. Ничего общего с одиночеством и болезнью. Презентацию мы запускаем на проекторе. Фоном играют песни Новеллы Матвеевой и Аллы Пугачевой — это мамины любимые певицы. Люди, собравшиеся на похоронах, — бывшие сотрудники папы по радиобиологии, мамины подруги. Смерть моего отца — мимолетное возвращение в общество, связь с которым он утратил много лет назад. Люди говорят о прошлом отце. Красивом и статном, умном и элегантном. О том отце, которого я забыла.

Пришел в отдел радиоэкологии в начале восьмидесятых и был принят научным сотрудником в лабораторию радиофизических и радиохимических исследований.

В год поступления на работу им был заложен крупномасштабный эксперимент по изучению поглощения многолетними травами тяжелых естественных радионуклидов.

Он был потрясающе умным сотрудником.

Мог за несколько часов написать тезисы для международной конференции или за несколько дней — прекрасную статью в профильный журнал.

В совершенстве владел английским языком.

Сам переводил все материалы, предназначенные для иностранных журналов.

Был интереснейшим человеком.

Капитан волейбольной команды.

Мог часами вести беседы на любые темы.

Всегда давал ценные советы и никогда не ошибался.

Возглавил лабораторию.

Чернобыльская катастрофа дала новуютему — миграция изотопов плутония в разных почвах.

Вы помните, он еще и разработал приставку к альфа-анализатору.

Всегда поддерживал все праздничные мероприятия, проводимые в отделе.

Щедрый, у него всегда можно было занять до получки.

Прекрасная семья. Две дочери-красавицы.

Как он их любил!

— И как он любил меня. До последнего ведь, уже когда весь больной был, провожал меня до дверей. Советовалась с ним, что мне надеть, — вступает в разговор мама.

Речь — последнее, чем папа перестал управлять. Он любил рассказывать. Знания его, сотканные из тысяч энциклопедических страниц, разворачивались, как бесконечный папирус. Один из последних, коротких, монологов я хорошо запомнила. На кухне еще висело старое пожелтевшее радио, оно тихонько работало круглые сутки, белый кухонный шум. Я стояла и мыла посуду, папа сидел позади меня на диване. Когда я приезжала, он всегда старался быть просто рядом, в зоне видимости, до тех пор пока я его не выгоню под предлогом каких-нибудь важных дел. Он сидел в углу, то вжимаясь в кожаный диван, то отстраняясь от него, словно качал пресс сидя. Из радиоприемника доносился чистый и звонкий, пронзительный детский голос.

— Это Робертино Лоретти, — сказал неожиданно папа, плохо артикулируя каждое слово и отрывая слова друг от друга, как куски скотча. — Это Робертино Лоретти, — повторил он, кивнув самому себе. — Когда он был ребенком, у него был невероятный голос. Он стал очень знаменитым певцом. Но когда его голос начал ломаться, о нем все забыли.

— Ясно, — только и сказала я.

У монологов отца не могло быть продолжения. Он никогда ничего не спрашивал.

Когда на поминках подходит очередь сестры говорить, она вспоминает, как папа учил ее кататься на лыжах в парке за домом. Он шел за ней след в след по узкой лыжне, давая ей право первенства. На середине рассказа голос ее срывается, она начинает рыдать. И я тоже плачу, а мама вскидывает руку с рюмкой в воздух.

— Мы были чудесной семьей, — говорит она. — Папу они просто обожают.

Она говорит о нем так, словно он все еще живой.

Я уехала обратно в Питер, не дожидаясь девятого дня. Уже через неделю после похорон я гуляла на свадьбе. Мы с сестрой обсуждали в чате занятия английским, мама участвовала с докладом в конференции. Когда я звонила ей по вечерам, мне не удавалось застать ее трезвой.

— Сегодня он опять ко мне прилетал, — сказала она как-то.

— Кто, мам?

— Да голубь же. Я тебе говорила. Он стал появляться после его смерти. Бродит там, в вентиляции на кухне, и курлычет. А там же нет решетки. Я боюсь, что он сможет залететь внутрь. Это точно он.

Для мамы отец не умер. Она видела его в знаках. Говорила с ним. Он скрипел половицами по ночам и звякал пустой бутылкой на кухне. Он приходил к ней во сне. Всегда здоровый и пол-ный сил. Во сне они были идеальной парой.

Первый Новый год после смерти папы мывстречали на кухне. Бабушка уже не вставала сама с кровати, не ходила, и мама прикатила ее на старом компьютерном кресле. За последние несколько месяцев, что я не видела ее, она скукожилась и стала еще меньше, чем обычно. Черты лица заострились, глаза провалились и стали темными ямами. Костлявые пальцы крепко держали подлокотники, словно бабушка боялась упасть. Она, кажется, не очень понимала, где она вообще находится и по какому поводу мы все собрались. Все время молчала и загадочно улыбалась.

В тот год бабушке исполнилось восемьдесят шесть, но мама по-прежнему шутила, что та еще всех переживет, как будто не замечая того, что с ней происходит. Участковый врач диагностировал у бабушки деменцию.

Деменцию мама всегда приписывала отцу, но когда это касалось ее матери, была твердо убеждена — та здорова и просто притворяется.

— Она все это специально делает, чтобы меня довести. Ну-ка, вставай и поешь, — говорила онастрогим тоном каждое утро, принося ей завтрак в комнату. — Хватит лежать, належишь себе пролежни.

Она вливала бабушке в рот коньяк из маленькой ложки, чтобы поднять давление.

После ужина мы переместились в гостиную. Все осталось на тех же местах. Те же продавленные кресла и диван, все тот же ковер, весь в пятнах от пролитой жидкости и оброненной еды, «папин» журнальный стол — последняя приобретенная им вещь, старый телевизор и бордовый торшер с бахромой, та же унылая картина с увядшими розами, роняющими лепестки.

У мамы был заготовлен маленький фейерверк на стержне, такой обычно вставляют в торт на деньрождения. Мы думали, во что бы его воткнуть, и тогда мама принесла с кухни желтый кусок сыра, размером с полкирпича, положила его прямо посередине комнаты на ковер, освободила от пленки. Когда петарда начала фонтанировать серебристыми искрами, я сняла на камеру, как смешно визжат сестра, мама и мои племянницы — они сидели вокруг этого маленького фонтана, словно у костра. Бабушка застыла в компьютерном кресле, в ее глазах отражались искры.

В ту зиму я спросила у мамы, какую музыку любил отец. Я ни разу не видела его читающим книгу или слушающим пластинки.

— Любимой группой папы были «Ди перпл» и эти, как их, «Юрайе хуп», — сказала она.

Папа тоже не знал, какую музыку я любила. Мы оба