Хроника духовного растления. Записки офицера ракетного подводного крейсера «К-423» - Николай Мальцев

Путь от студента в матросы срочной службы

В феврале 1962 года мы сдавали зачет по физкультуре в виде десятикилометровой лыжной гонки на время. Я имел к этому времени третий разряд по лыжам, участвовал во всех школьных и межшкольных соревнованиях Сабуро-Покровской средней школы, и пробежать десять километров было для меня парой пустяков. Кто толкнул меня под ногу? Не знаю, но я вдруг на близком схождении лыжной трассы сознательно срезал отрезок длиной километра в три и не спеша ждал, когда меня догонят остальные лыжники. Пришел я в середине группы, но кто-то тут же сообщил преподавателю, что я «срезал» дистанцию. Преподаватель собрал нас всех вместе и другие «обиженные» сокурсники, которые честно прошли всю десятикилометровую трассу, нехотя признались, что Мальцев «срезал» километра 3 трассы. Преподаватель поставил мне двойку и сообщил о происшествии директору техникума Кривошеину. Директор вызвал меня «на ковер» и, не вдаваясь в подробности, приказал «завтра же» привести в техникум моего отца. Теперь-то мне ясно, что после взятия «на поруки» я был на особом контроле, и руководство техникума просто ждало случая, чтобы от меня избавиться. Это тяжелое чувство вины перед своими родителями до сих пор не прошло и является тем несчастным моментом моей жизни, за который я постоянно прошу в молитвах Богу прощения у своих умерших родителей. В молчании и тревоге, вместе с крайне подавленным и растерянным отцом на второй день мы приехали на пригородных поездах из Сабурова в Тамбов, а затем из Тамбова в город Котовск. В своем кабинете директор усадил отца на стул и что-то долго говорил со своего директорского кресла. Может быть, он ждал, что отец попросит прощения за мой проступок и даст гарантию, что сын исправится, но отец не проронил ни слова. Я совершенно не переживал за себя, но переживал за отца. Таким униженным и потерянным отца я никогда не видел. Думаю, что в этот момент он решил не поддерживать меня и не вмешиваться в ход событий. Так и не дождавшись от отца ни слова, директор подписал заранее заготовленный приказ о моем временном, сроком на один год, отчислении из училища. Мое восстановление обуславливалось положительной трудовой и комсомольской характеристикой с Котовского порохового завода, где я и должен был работать в течение всего годичного срока моего трудового перевоспитания. Директор вручил нам копию приказа, и мы покинули его кабинет. Коварство такого решения я осмыслил значительно позже. Отчислили меня в марте, а в апреле 1962 года мне исполнилось 19 лет, и как бы хорошо я ни работал и каким бы примерным комсомольцем ни был, но в ноябре меня обязаны были «забрать» в армию. По конституционному закону о всеобщей воинской обязанности.

Работа на военном химическом заводе

По рекомендации директора меня быстро оформили на военный завод (почтовый ящик № 33) Котовска и дали заводское общежитие. Работал я очень честно. Вот запись в трудовой книжке: март, 23, 1962. Принят рабочим 3 разряда в цех № 3. Следующая запись гласит: май, 2, 1962. Переведен аппаратчиком 4 разряда в цехе № 3. Вот и последняя запись моей трудовой книжки: ноябрь, 2, 1962. Призван в Советскую Армию. О работе на пороховом заводе у меня остались самые лучшие воспоминания. В коллективе меня полюбили как своего воспитанника. Учили трудовым навыкам обращения с химической аппаратурой и тайной производства пороха из чистого химического пироксилина. Взрослые рабочие, ввиду крайне вредного для человеческого здоровья химического производства цеха № 3, работали только одну шестичасовую смену в день. Как малолетка, не достигший девятнадцати лет, я работал по облегченному режиму, и по закону моя смена продолжалась только четыре часа. Не помню сколько, но получал я ежемесячно за свой труд просто «бешеные» деньги, которые «не снились» не только колхозникам, но и железнодорожным рабочим. В это время в стране шел этап подготовки хрущевского коммунизма и во всех городских и заводских рабочих столовых, на обеденных столах лежали горки черного и белого бесплатного хлеба. Всем рабочим третьего цеха, в том числе и мне, для профилактики профессионального заболевания бесплатно выдавали по полному 250-граммовому стакану натурального и цельного коровьего молока. Если кто хотел, то мог и повторно выпить стакан бесплатного молока. Я редко брал копеечные, но очень вкусные и калорийные обеды в заводской столовой. Двух стаканов молока и пяти-шести ломтиков свежего белого хлеба было достаточно, чтобы почувствовать себя сытым. К тому же не хотелось терять рабочее время. Из-за круглосуточного непрерывного производственного цикла официального перерыва на обед не было. Кто хотел воспользоваться комплексным заводским обедом, тот приходил до наступления рабочей смены или заходил в столовую после работы. Сейчас я отчетливо понимаю, что в 1962 году в городах для работающего населения и даже пенсионеров реально существовал примитивный коммунизм. Никто не мог умереть с голода или даже остаться голодным. Работающий городской человек имел всегда резерв «карманных» денег и массу свободного времени. Привыкшие к совместному общинному проживанию молодые рабочие семьи с крестьянскими корнями, поселившись в пятиэтажных «хрущобах», иногда даже не врезали замки во входную дверь. Заходи, кто хочет. Да и врезанные в хилые двери замки были настолько примитивными, что открывались отжатием ножом или стамеской. Но ведь никакого воровства в этих «хрущобах» не было, и это тоже неоспоримый факт духовной чистоты и порядочности первого крестьянского поколения обитателей «хрущоб» образца 1962 года.

Вовсе не материальное положение угнетало меня в этот переломный год моей жизни, а страшное одиночество и духовная тоска. Я просто не знал, куда истратить свое свободное время. Кроме сна у меня оставалось 12 часов свободного времени. Обитатели общежития отслужили в армии и были значительно старше меня. До меня им не было никакого дела. Пойти к своим бывшим сокурсникам-студентам я не мог из чувства обиды за явное предательство. Я часами бродил по Котовску в полном одиночестве и уставал так же, как я в школьные годы уставал при однодневных поездках в Тамбов. Скоро и сам Котовск стал для меня каким-то чужим и враждебным городом. На уровне инстинкта, познакомившись вплотную с вредной производственной химией, я уже потерял желание продолжать учебу в Котовском индустриальном техникуме. Повестка в горвоенкомат для прохождения медицинской комиссии показалась мне не очередным несчастьем, а спасательным кругом, который поможет мне выплыть из этого болота тоски и одиночества. Надо заметить, что сейчас личное одиночество, независимость и самодостаточность, я ценю как самые высшие блага земного человека. А вот в молодости одиночество казалось мне непереносимым злом, просто потому, что в деревенском детстве всегда, когда появлялось желание общения, я шел к сверстникам и находил с ними общий язык и взаимопонимание. Город принудил меня к одиночеству, и поэтому я и сейчас равнодушен к городским развлечениям и не могу полюбить его, как я любил и люблю свою малую родину. В военкомате тоже поработал вездесущий директор техникума. Не успел я до конца пройти медицинскую комиссию, как меня признали «особо» здоровым и зачислили в команду «К-90». Как потом оказалось, под этим кодом числились будущие матросы срочной службы для подводных лодок. В отличие от солдат матросы служили не 3, а 4 года. Так в ноябре 1962 года моя гражданская жизнь закончилась и началась флотская служба в качестве рядового матроса. По неисповедимым путям военной бюрократии попал я не в моряки-подводники, а на надводные корабли опытовой бригады, которая зимой базировалась в Ломоносове Ленинградской области, а в весенне-летний период ходила по Ладожскому озеру и обеспечивала испытания новых советских торпед. В военный коллектив я вписался без всяких психологических потрясений. Могу констатировать, что никакой «годковщины» и «дедовщины», которая бы применяла ко мне физическое насилие и унижала мое человеческое достоинство, в период 1962–1964 годов на наших кораблях не было.

Служба на надводных кораблях

Из-за Карибского кризиса «годки» служили фактически вместо четырех пять лет, но никто никогда даже пальцем не прикоснулся ко мне и не сорвал на мне свою злобу. Да и не было этой злобы. Пошедшие на пятый год службы «годки» на словах и на деле «жалели» молодого матроса и даже подкармливали меня доппайком. Стоя дежурным по кораблю, старослужащий старшина 1-й статьи Иван Середа, из воронежских казаков, жарил по ночам на двоих огромную сковороду картошки с мясом и тайно поднимал меня часа в 4 четыре утра, чтобы я разделил с ним эту шикарную трапезу. Но жажда знаний неожиданно так одолела меня, что я накупил пяток справочников по самостоятельной подготовке для поступления в вузы и стал с железной методичностью изучать физику, математику и другие науки для поступления в технический вуз. Что явилось причиной такой старательности по отношению к уровню собственной технической подготовки и багажу полученных знаний? Объясняется все просто. Уже в 1962 году я сделал окончательный выбор, полюбил Первушину Валентину и решил на ней жениться. Обучение в техникуме дало мне уверенность в собственных силах. Но мне уже не хотелось возвращаться в техникум. Я твердо решил получить высшее техническое образование и очень торопил время, но перейти из матросов в солдаты невозможно. Четыре года срочной службы давили на меня не своими тяготами исполнения матросских обязанностей, которые исполнялись мной легко и непринужденно, а своей временной протяженностью. Жениться на первом курсе вуза при очном образовании – значит, пять лет жить в полной нищете. Но и ждать четыре года до окончания службы было для меня невыносимо тяжело. И главная причина заключалась в любви и человеческой жажде получения скорейшей финансовой независимости для создания семьи. Я еще раз отмечу, что не из-за любви к морю, не за морской романтикой и не из-за любви к офицерской морской форме или к военной дисциплине я решил в 1964 году поступать в высшее военно-морское училище радиоэлектроники, а только из сугубо личных интересов любовного и семейного свойства.