Синдром мотылька (сборник) - Ольга Литаврина

Что он там вякнул насчет «неплохой врачихи»? Неужели Нина Колосова сделалась Ниной Лимановой? Похоже на то. Да-а, породнились так породнились! После замечания Байдина я решительно встряхнулся и с заинтересованным видом включился в мужскую беседу. Расстались мы лучшими друзьями – вот спасибо капитану! Доливая остатки коньяка из бутылки, я успел еще узнать и адрес Лимановых. Правда, Байдин предупредил, что лишний раз, да еще в таком «расхлябе», не стоит туда и соваться – родные, поминки и все такое…

Зато он успел ввернуть пару слов о самом Лиманове, «общем», так сказать, супруге: средней руки бизнесмен, в свое время сделал деньги на фарце, еще в Советском Союзе, и деньги-то небольшие – не чета, конечно, Абрамовичу. Сильно любил и порядком-таки раскрутил Зару. Правда, долго потом судился при разводе и к Нине пришел уже не в таком «поряде». Но все-таки дело его, небольшие строительные работы, шло неплохо. Денег у него хватило бы, чтобы молодую жену освободить от работы. Он бы и освободил, – да тут несчастье с Зарой. Не успели вылезти – Нина… На мужика просто смотреть жалко.

Напоследок мы выпили за здоровье Лиманова, пожали друг другу красные горячие лапы и разошлись.

И я опять, как последняя редиска, не сумел спросить поделикатнее – не вспомнил, и все тут! – как зовут тебя, мой спаситель, козырной валет, капитан Коротков.

Глава 14

Все чужее и роднее

Читатель, не вспомнишь то время, когда я еще спокойно сидел на веранде комендантского «коттеджа» вместе с Ерохой и размышлял о том, как лучше привести в порядок денежные дела Бесс?

По-хорошему, следовало бы сделать генетическую экспертизу, по ее результатам оформить отцовство и начать переписку с заграницей – отделить собственный «наследный» счет Бесс от счетов ее формального отца, Ричарда Сименса. Агенты из-за границы давно уже связались со мной как с опекуном для полного оформления наследства. А я все отговаривался ее болезнью. А на самом деле никак не решался на окончательный разговор с ней – по поводу меня и Майки. И не успел я еще настроиться на упомянутый разговор, как… жизнь опять заложила крутой вираж и затянула в очередное расследование мою азартную, беззащитную перед чужим горем, душу.

И вот – недели не прошло, как я, бодрый и полный сил, вновь ношусь по Москве, и поймать меня и мои мысли не могут ни Венька, ни Марина Марковна, ни даже заботливая милиция!

Совсем недавно я заметил, что, когда веду «расследование» (громко сказано, правда?), течение времени для меня меняется. То есть оно не течет, как обычно: встал утром, наметил план действий, поехал в редакцию, обсудил план, расписал тематику срочных статей, посидел на планерке, поехал по намеченным адресам… Прошлындал весь день, накопал, набрал материала, выхожу к вечеру на «вариативный» досуг: еду к Вэну в Красково, вижусь с дочурой и напиваюсь в компании старого друга, или еду домой, никого не вижу и напиваюсь один. Добротно и без спешки.

В момент же расследования все идет иначе: мысли мои заняты целиком и полностью, распорядком жизни управляет некий невидимый рок событий, а ночь (и иногда – вечер) становятся лишь досадным перерывом, концом очередного кадра в длинной захватывающей ленте с нескончаемым сюжетом. Таким образом, пролетают дни, недели, иногда месяцы, – и я «выныриваю» из сценария невидимого и неведомого режиссера лишь тогда, когда таинственным образом вверенное мне дело доходит до логического конца – хорошо, если благополучного…

Но не будем об этом. Встреча и беседа в ГИБДД заняла у меня весь день – и не только потому, что я немало-таки «набрался» в ее процессе, но и потому, что, добравшись (простите, гаишники!) на верном «Лэндкрузере» до дома, я первым делом набросал на бумаге отдельные ветки, так сказать, генеалогического древа Лимановых. Правда, перед этим я усосал еще полбутыля, но, как с удовлетворением убедился на следующее утро, на мои умственные способности выпитое повлияло не сильно. По древу получалось, что Зара Захарьевна Лиманова, ныне лет примерно сорока четырех, в девичестве носила фамилию Руденко, будучи дочерью харьковского инженера Захария Иваныча Руденко. Но своим сценическим псевдонимом предпочла сделать фамилию второго мужа. Не хотела, чтобы ее сравнивали с модной в то время певичкой, Беллой Руденко, и считали дочерью сталинского генерального прокурора с такой же фамилией.

Второй же муж звезды от самого своего рождения жил в столице, тоже в семье обычных московских инженеров, и носил довольно редкую фамилию – Лимонов, от слова «лимон». А вот в сорок пять, меняя паспорт на «окончательный», не уследил за паспортисткой и получил еще более редкую фамилию – «Лиманов». Чем, кстати, привел свою половинку – Зару – в восторг и укрепил ее в решении принять свою фамилию. Заре в звучании фамилии Лиманов слышалось нечто южное, одесское: «высокие каштаны, знакомые лиманы…»

Так и получилось: она поменяла фамилию и приобрела псевдоним сознательно, а муж – по свойственной ему инертности и нелюбви к бумагам. Не исключено, что именно эта редкая и звучная фамилия и принесла Заре Захарьевне, на тот момент не слишком известной да уже и не юной провинциальной певичке, столь ошеломительный успех.

А может, не только и не столько фамилия, сколько усилия второго мужа. Ведь ради жены Борис Лиманов, по сути, перестроил всю свою жизнь – не каждый способен на такое!

Поженились они лет пятнадцать назад. Сорокалетний Борис, после окончания «бауманки» окунувшийся в сферу строительного предпринимательства, пленился очаровательной и небесталанной тридцатилетней Зайкой сразу и бесповоротно. Его искреннее, по-русски щедрое и безоглядное поклонение пролилось настоящим бальзамом на ее порядком израненное в столице провинциальное самолюбие. И Зая, хоть и не разделила до конца чувства будущего супруга, весьма дальновидно согласилась разделить его судьбу. И не прогадала. Обладая связями в Москве и будучи «нужным человеком» для избалованных комфортом и достаточно прижимистых (не по доходам!) деятелей шоу-биза, Лиманов моментально пристроил супругу. Сначала она подвизалась на известной московской радиостанции, затем на телевидении – ведущей женской программы. А уж после качественного и недорогого ремонта вальяжных московских апартаментов Фаины Вербицкой – попала в самый вожделенный и рейтинговый «Анонс», «настоящий», как уверяли СМИ, «питомник российских талантов». Невольно следуя тому самому року событий, Зара и Фаина моментально нашли общий язык на почве мучительной ностальгии по «малой родине» – Харькову – и сумели, избежав соперничества, ревности и зависти, всем на удивление сохранить хрупкий женский союз на долгие годы. Сохранить – и вырастить на его прочном фундаменте пышное здание небывалого, даже для всего повидавшей Москвы, Зариного успеха. Не сказать, чтоб Лиманова не отличалась ни малейшими способностями. Наоборот, ее персонажи действительно «росли» из жизни, трогали сердца и в провинции, и даже в столице, и далеко обогнали известнейших сатириков противоположного пола. Но без связей мужа и Фаины, равно как и без постоянной финансовой подпитки, Лиманова легко могла бы затеряться в том бурлящем море талантов и талантишек, что вливается в столицу ежегодно, будто через шлюзы канала имени Москвы. И – увы – ежегодно же уходит прочь, оставляя мусор и мутную пену…

Вот как раз на мысли о мутной пене я и раскрыл мои притягательные и такие бесценные для кого-то невидимого школьные общие тетрадки, исписанные торопливым, точно летящим, почерком.

«Ах, КВН, КВН, КВН, музыка, песни, гитары и пляски… Именно в вузе, годам к двадцати трем, я вышла на первый план. И прямо белый свет мне застила главная проблема: почему – и на TV, и в командах соперников – во всяком случае, издали – все девицы стройные, грудастые, льняноволосые, 90-60-90; и только я – плоская дылда (174), с первым ушитым, с вечной тревогой о густоте волос – да такой, что я даже стрижку носила самую короткую – чуть отрастишь подлиннее, – и волосы уже остаются в горсти! Шея – слишком длинная, нос – слишком крупный, глаза – слишком маленькие, без макияжа стеснялась даже дома ходить! И только когда забывала о внешности – стоило, например, сесть за свою писанину или «репетировать» своих любимых героев, то сразу понимала где-то внутри, что дано-то мне намного больше, так, что даже и разговаривать иной раз с однокурсницами (90-60-90) бывает не о чем. В то время я увлеклась Робертом Стивенсоном – помните «Остров сокровищ»? – тоже знававшим одиночество и некрасивость – да что там, он даже провел годы прикованным к постели! – и набрела у него на фразу, которую помню и теперь: «А знаете, многие люди подобны красивым и некрасивым домам с закрытыми наглухо ставнями. Только в одних за этими ставнями проходит бесконечное празднество души, а у других – нет ничего…» Тогда же я, видимо, и привыкла ответы на все свои вопросы искать не у людей, а в книгах. Может, еще и потому, что людей, хранящих праздник за закрытыми ставнями, мне тогда не попадалось. Ни одного. Я встречала их в книгах. И чем серее и непригляднее казалась мне юность, чем нежеланней я становилась в своей семье – для матери, а тем более для отчима, – тем больше хотелось уйти в мир книг – как сейчас уходят в мир виртуальный – и подольше не возвращаться к себе самой – тощей, нескладной, вихрастой и заумной. Почему-то особенно обидным для меня надолго оставалось одно воспоминание.