Громила - Нил Шустерман

Подлетаю к Брюстеру, заношу кулак... Нет, я не могу ударить того, кто и так уже измочален до последней степени. Поэтому я только впиваюсь в него лютым взглядом, обвиняюще наставляю палец и рычу:

— Чтоб ноги твоей больше не было ни на одной моей игре!

— Но ты же выиграл, ведь так?

— Нет! Не я! Это ты выиграл! — выкрикиваю я, поворачиваюсь и устремляюсь прочь. Все вокруг стоят с разинутыми ртами.

Катрина пытается перехватить меня:

— Что с тобой, Теннисон? Что-то не так?

Но я не в духе.

— Мне нужно назад, к команде. — Отмахиваюсь от неё и выскакиваю на поле, стараясь убежать как можно дальше от Брюстера Ролинса.

32) Раскаяние

— Ну, прости, я виноват, признаю! — повторяю я уже в десятый, а может, и в двадцатый раз.

— Это ты не мне — ему скажи! — отвечает Бронте.

— И скажу! В понедельник.

— Никаких понедельников! Отправляйся к нему домой немедленно!

— Не хочу я к нему домой! Больно мне охота столкнуться с его полоумным дядькой!

Глубоко вздыхаю и принимаюсь мерить комнату шагами. Мама ещё не вернулась домой, и я ничего не могу с собой поделать — всё время думаю, не на Планете ли Обезьян она сейчас обретается. Папы, который в последнее время, можно сказать, не вылезает из университета, тоже нет дома. Не стану утверждать, что так уж позарез хочется видеть их именно сейчас, но и то, что они где-то болтаются, мне тоже не нравится.

— Я не дам тебе покоя ни днём, ни ночью, пока ты не извинишься!

Ух, с каким удовольствием я сейчас придушил бы сестрёнку! Но стараюсь держать себя в руках. Моя учительница в подготовительном классе говорила: «Теннисон, ну у тебя и характерец! Смотри, не доведёт он тебя до добра». Даже досадно, что я до сих пор это помню — вплоть до её писклявого голоска. И ещё более неприятно то, что она права.

— Мне надо во всём разобраться, подумать, понимаешь? — говорю я Бронте, пытаясь придать своему тону хоть какую-то убедительность. — Если я попрусь сейчас туда, то даже если извинюсь, боюсь, мы с ним ещё больше погрызёмся.

— Почему? Что такого ужасного он сделал?

Ну почему она не может посмотреть на всё это дело с моей точки зрения?!

— Он чувствует вместо меня! — возмущаюсь я. Такое ощущение, что мои права жестоко нарушили. Хотя, по-моему, это так и есть. — Ведь это меня дубасят там, на поле! А вся боль уходит к нему! Это ненормально!

Бронте улыбается, и не просто улыбается, а язвительно так, с подковыркой:

— Наконец-то! Дошло!

— Заткнись!

— Ты ему нравишься, Теннисон. Похоже, ты у него первый настоящий друг.

— Ну и что? Это ещё не даёт ему права лезть в мои внутренние дела! Может, тебе это и по душе, потому как ты его девушка и всё такое, но я-то — нет!

— Но он же не нарочно, он не может иначе. Просто это происходит — и всё.

— Он должен был предупредить меня! Или вообще свалить с игры!

— Он не захотел. Это был его собственный выбор — остаться.

— А мне, значит, выбора не положено?!

Мой голос срывается на крик, когда я опять вспоминаю матч. Не скрою, это здорово — купаться в лучах славы, когда она досталась по праву. А если нет? Тогда это всё равно что обман! Может, у других парней и сносит крышу, когда им оказывают внимание, пусть и незаслуженное, но я ведь не из их числа!

— Я только говорю, — продолжаю я, — что когда занимаешься таким жёстким видом спорта, то приходится считаться с угрозой травм. Знаешь, как в поговорке: «Не срубишь дубка, не надсадив пупка». То есть, если нет боли, то и радости тоже нет!

Бронте обдумывает мои слова и наконец кивает, хотя бы частично признавая мою правоту.

— Отлично. Вот и объясни это ему.

— И объясню, но только когда перестану бурлить!

И вот тут Бронте, благослови Бог её сердечко, хоть она и противная, произносит фразу, от которой весь мой пыл мгновенно гаснет. Она тяжко-тяжко вздыхает и говорит:

— Нет, нас послушать — мы в точности как мама с папой!

А поскольку мне совсем не улыбается подражать ссорам наших родителей, моя злость улетучивается, и единственное, чего хочется — это надуться, как малое дитя, и забиться куда-нибудь в уголок.

— Ну что, договорились? — спрашиваю я.

— Да. Но не сердись на него, пожалуйста. Это ранит его больнее, чем любой лакросс.

33) Затухание

Сперва дома появляется мама, за нею, минут через пятнадцать — папа. Оба купили экзотическую еду на обед: мама — китайскую, папа — индийскую. Странновато, когда родители в сепарации, но продолжают жить под одной крышей. Как и раньше, мы с Бронте питаемся фаст-фудом, но только теперь его в два раза больше: и мама, и папа считают каждый своим долгом кормить нас. Ещё ничего, когда обеды прибывают один за другим; но когда это происходит одновременно, как сейчас, то положение создаётся не из лёгких. Чью еду выбрать? Не будет ли это расценено, как будто мы выбираем не только обед, но и сторону в конфликте? А может, съесть и то и другое? Если не стошнит, конечно. Да, скажу я вам, уж если пара спрингроллов[17] вызывает кризис — дела совсем плохи.

В ту ночь я растягиваюсь на постели с чувством, что вот-вот лопну. Я съел за обедом столько, что хватило бы накормить весь Индокитай. Мозг мой тоже раздулся, обленился, и заставить его осмыслить события этого дня оказалось трудновато.

Я не из тех, кто проводит бессчётные часы, копаясь в собственных переживаниях — Бронте занимается этим за нас обоих. Когда наступает время вот таких рвущих душу размышлений, я становлюсь твёрдым приверженцем веры в так называемый «эффект наблюдателя», который гласит: всё, что подвергается наблюдению, изменяется благодаря самому факту наблюдения. Вот как я это понимаю: если ты рассматриваешь свои чувства под микроскопом, максимум того, что тебе удастся выяснить — это как они меняются под направленным на них увеличительным стеклом.

Лёжа в постели и прислушиваясь к идущей в моих кишках войне Индии с Китаем, я пытаюсь понять эмоции, захлестнувшие меня под конец матча. Может, это просто «эффект наблюдателя» и моё восприятие событий изменяется именно потому, что я внимательно рассматриваю их, но мне кажется, что моя злоба по отношению к Брюстеру — она только на поверхности, а под ней есть ещё кое-что, чего я пока не могу ни осмыслить, ни объяснить. Что-то вроде скрытого подводного течения, тянущего тебя в море тогда, когда прибой несёт к берегу.

Дело в том, что произошло вот что: мой гнев и досада внезапно испарились, как будто их что-то загасило — мгновенно и полностью. И случилось это как раз в тот момент, когда я налетел на Брю. Я не мог заставить себя рассердиться на него как следует. К тому времени, когда я вернулся к своим друзьям по команде, я уже совершенно успокоился и чувствовал, что жизнь хороша и всё у меня в порядке. Но ведь это же неправильно! Какое там «в порядке»! Это опять обман!

Я видел, с какой яростью Брюстер устремился прочь от поля. Сердился ли он на меня за то, что я набросился на него, или тут что-то другое?..

Вот почему мне не хочется пока встречаться с ним лицом к лицу. Потому что я не уверен: то ли я заблуждаюсь, то ли это скрытое подводное течение — лишь первый признак куда более мощной стихии...

34) Траектория

Случается, мы с папой идём побросать мяч в кольцо. Он делает это с удовольствием, потому что баскетбол — единственный вид спорта, в котором у него есть передо мной маленькое преимущество: он пока ещё выше меня ростом. Утром в воскресенье забегаю к Брю и зову его с нами. Это у меня такой способ извиняться. Мне ужасно тяжело выдавить из себя «прости меня», ну разве что я говорю эти слова Бронте. Похоже, я вечно за что-то перед нею извиняюсь.

Мы стоим на веранде, потому что дядя Хойт спит — он всю ночь укатывал асфальт. Коди носится по их заросшему огороду, пытаясь запустить дешёвого пластикового змея; вот только сорняки такие высокие, что мальчишке никак не удаётся как следует разбежаться и набрать скорость.

— Считай это следующей стадией наших совместных тренировок, — внушаю я Брюстеру. — Баскетбол развивает ловкость и подвижность. Со штангой этого не достигнешь.

— Вот как? И тебя не беспокоит, что ты можешь ободрать себе локти... вернее, ободрать мне локти?

На что я отвечаю:

— Вот как? Ты, значит, считаешь, что я — увалень, повернуться толком не умею?

И тут-то до меня и доходит, почему он так страшно устаёт после наших тренировок, а я — как огурчик. И ведь никогда даже словом не обмолвился! Ладно, не буду ему ничего говорить. Не хватает опять поцапаться.

— Спасибо за приглашение, — произносит Брюстер, — но я не могу. Дядя считает, что выходные человек должен проводить в кругу семьи.

Ну и смехота! Ведь этот самый поборник семейных ценностей продрыхнет весь день!