Люди на перепутье - Мария Пуйманова

Елена любила с иронией подмечать слабые стороны людей. Старая пани Витова говорила дочери, что та слабохарактерна с детьми (хотя сама баловала их), и упрекала Елену за недостаточную чуткость к матери, «которая только о вас и думает, на вас не надышится» и т. д. В общем, эти слова были так же приятны, как скрежет ножа о тарелку или звук рвущейся материи.

— Неправда, что она жертвует собой ради нас, — возражала бабушке Елена. — Ей это нравится больше, чем нам. Я тоже хочу, чтобы у меня когда-нибудь были дети.

— Смотря какие удадутся, — отрезала бабушка, которая за словом в карман не лезла, и сказала внучке напрямик, что опасается, как бы Елена не выросла бессердечной девчонкой.

— Да нет, сердце у меня есть, послушай, как хорошо бьется, — не осталась в долгу Елена.

Она терпеть не могла сентиментальных, склонных к приукрашиванию людей, не смотревших в корень дела. Зачем воображать, что у меня тяжело на душе, если все дело в том, что я сегодня объелась за обедом? Зачем говорить, что у меня нефотогеничное лицо, когда надо просто прощупать свой уважаемый нос и убедиться, что он похож на грушу? К чему твердить о невезении или сваливать вину за единицу на учителя, если я сама перепутала уравнение? Впрочем, Елене легко было говорить так, математик в ней души не чаял: у нее было ясное мышление, порядок в голове и умение четко излагать мысли. Наружность Еленки отвечала ее натуре: в переходном возрасте, когда девочки душевно и физически формируются, когда они бывают длиннорукими и долговязыми, Еленка оставалась девочкой среднего роста, пропорциональной, без яркого румянца, с плавными движениями. Она была нетороплива, отличалась спокойствием морально здоровых, прямых людей и сохраняла присутствие духа, что часто не удавалось матери.

Сколько было Еленке лет, когда они с матерью заблудились на лыжной прогулке? Едва ли двенадцать. Дело было так. У Неллы ослабло крепление как раз перед спуском с холма. Еленка вернулась к ней, стала на колено, сняла варежку и подтянула крепление. Все остальные уже съехали. Гамза, Станислав и еще несколько лыжников быстро пронеслись вниз. Еленка еще не поднялась с колен, а Нелла стояла, наклонившись к своей лыже, как вдруг налетевшая метель едва не свалила ее с ног. От ветра, ворвавшегося в уши, у нее даже закружилась голова. Прижавшись к откосу, они переждали первый порыв, потом, среди вихря и метелицы спустившись вниз, начали аукать, приложив руки ко рту. Но никто не отзывался. Да разве услышишь при таком-то ветре! Немного погодя ветер утих и повалил густой снег, в двух шагах ничего не было видно. Нелла уже не могла определить, в какой стороне находится Гавелская сторожка, куда они должны были приехать. Они блуждали, споря о направлении, как это обычно бывает с заблудившимися путниками. Неллу охватили нетерпение и усталость. «Почему же они нас не подождали!» — ворчала она. На лыжи налипало все больше снега. «Как это только мы заблудились!»

«Не все ли равно как, — думала Еленка, — главное — выбраться отсюда». Она была уверена, что они идут не в ту сторону, но с матерью трудно спорить. Снег валил с унылым однообразием, небо и земля, казалось, сомкнулись. Быстро смеркалось.

Елена не была певуньей, но теперь она начала петь, сперва тихо и неуверенно (с непривычки, а не от страха), делая над собой усилие, потому что это было нелегко в голубовато-снежном безмолвии леса. Потом она осмелела, голос у нее выровнялся, они шли навстречу снегу и ветру, а она уже пела в такт своим движениям.

— Перестань, застудишь легкие, — твердила мать.

У близорукой Неллы в полумраке начала кружиться голова, перед ней неслись белые хлопья, она уже не чувствовала под собой ног, голова была легкой и чужой. Во всем теле словно развязался узел, который сдерживал его, и оно было готово рассыпаться среди этой белой пустоты.

— Я только минуточку отдохну, — попросила она робко. — Посижу пять минут вот так, обопрусь о дерево, а потом мы опять пойдем.

Как нарочно, у них не оказалось ни кусочка шоколада, ни спичек. Елена вспомнила рассказы о людях, которые, присев отдохнуть, замерзали. Она стояла над матерью, держа ее за локоть, как бы подчеркивая этим краткость привала. Даже лыжные палки она не выпустила из рук.

— Вставай, мамочка, мы все равно не дождемся здесь сенбернара с термосом и булками. Вот бы мы накинулись, а? Я голодна как волк.

Нелла слабо улыбнулась, ей очень не хотелось подниматься на ноги, и, встав, слегка пошатнулась. Елена видела, как изнурена и беспомощна мать. Что ж, значит, должна руководить она, Елена. Эта мысль ее сильно подбодрила.

— Не беспокойся ни о чем и положись на меня, — сказала она не по-детски серьезно. — Если ты сейчас встанешь и мы пойдем хорошим ходом, то через час-полтора уже будем в сторожке. А в крайнем случае переночуем в лесу. Найдем подходящее местечко, а я буду сторожить.

Она уговаривала мать таким же тоном, какой в детстве слышала от нее. Но теперь дочь была старшей, и это было замечательно. Они действительно вышли к сторожке, хотя и не через час, а к девяти часам вечера. Оттуда уже отправились на поиски пропавших. Нелла ожидала, что дочка победоносно войдет в сторожку с возгласом: «Я нашла дорогу! Я вывела маму к сторожке!» Но Еленка не проронила ни слова. С совершенно недетской деликатностью она и на следующий день молчала обо всем, а когда мать всем рассказывала о ее присутствии духа и отец поддакивал, Еленка хмурилась, переполненная скрытой радостью, и говорила: «Ну, подумаешь, что тут особенного!»

«Слава богу, она не в меня», — не раз думала Нелла. Сын был ей ближе, дочерью она гордилась.

Фордик семейства Гамзы привлекал Ондржея больше, чем кто-либо из членов семьи. Отец Ондржея еще мальчишкой любил торчать с приятелями около деревенского кузнеца, с интересом наблюдая, как тот кует лошадей. Мальчику хотелось поддерживать лошади ногу или хотя бы подавать кузнецу гвозди. Он путался под ногами у соседа, когда тот приводил в порядок сбрую и запрягал лошадь. Сколько было радости, когда во время езды по равнине дядя передавал ему вожжи и маленький Вацлав сам управлял лошадьми. А сейчас его сыну, Ондржею, не дает покоя автомобиль во дворе жижковского дома, и так как Ондржея не пускают к машине, он, прильнув к замочной скважине гаража, с наслаждением вдыхает запах бензина и резины. Все просторы мира, все приключения заключены для Ондржея в автомобильном моторе, где спал дух состязания и мужества. Ондржей осматривал и обнюхивал фордик со всех сторон. Это была потрепанная, но еще исправная машина. Когда Гамза купил ее, она уже наездила тридцать тысяч километров. Дети ухаживали за ней: Ондржей поливал из шланга, Станислав мыл громадной губкой, Елена протирала кожей. И машина держалась, машина не сдавала. Как она скрасила первые дни жизни Ондржея в Праге! Пани Гамзова позволяла ему за городом переключать скорости и тормозить ручным тормозом. Когда в машину наливали бензин, Ондржей стоял с серьезным видом, как страж, и придерживал бензиновый шланг. Он старался почаще прикасаться к машине и ко всем ее замечательным приспособлениям. Цветной столбик жидкости в насосе опадал, на циферблате в машине клонилась стрелка, в утробе форда что-то булькало, запах бензина был восхитителен, машина богатырски пила. Хватит, напоили лошадку, немало она набегалась! Если никто не смотрел, Ондржей украдкой гладил машину по крылу. Однажды из машины стало капать масло. Пани Гамзова уже хотела ехать в мастерскую. Они (Нелла и Станислав) всегда спешат, не хватает терпения — не могут хорошенько осмотреть машину. А всего-то пустяки: ослаб болт. Ондржей подтянул его — и все в порядке.

После случая с болтом Ондржей постепенно начал более благожелательно относиться к Нелле; он даже простил ей курение и то, что она похожа на подружку своих детей и так отличается от его матери. Вы помните, Ондржей всегда держал сторону отца, иногда сердился на мать, и они не раз ссорились. Но в оценке внешнего мира мерилом для него была мать, и он не дал бы ее в обиду. Никто не обижал Анну Урбанову, но сын все же был начеку.

Семья Гамзы, мать и дети, относились к нему так хорошо, что он даже удивлялся: они ведь были людьми другого лагеря, это факт. Они были «дачники», и он не доверял им.

Мать Ондржея говорила о Нелле таинственными намеками.

— Каждый знает свою беду, у всякого свой крест, — изрекала она многозначительно и угрюмо и делала паузу. — Вот и у нее…

Анна глубоко вздыхала от жалости и превосходства. Несмотря на шумное сочувствие, причина которого была неизвестна Ондржею, он ясно понимал, что мать не любит Неллу Гамзову, и это было ему неприятно. В то время как мальчик постепенно забывал об отце, Анна все больше предавалась грусти. В погожие воскресные дни она ходила на Ольшанское кладбище, хотя ее муж лежал на Маречковом в Льготке, и часто бывала на чужих похоронах, плача навзрыд. На вопрос знакомых хозяев о том, как ей живется, она обычно отвечала: «Да что там говорить, какая у вдовы жизнь». — «А как старик?» — «Известное дело, у старого человека свои причуды». — «А детишки?» — «Ах, сами знаете: никогда от них нет покоя». Потом Анне вдруг пришло в голову, что сестра с мужем выжили ее из дома, и при мысли об этом ее охватывала злость: вот она, обиженная, живет здесь и, согнувшись на каменном полу, скребет грязь, принесенную клиентами Гамзы! Больше всего ее раздражала разносчица газеты «Красное пламя»; Анна чувствовала отвращение к таким людям: еще занесут сюда бог весть что. Анна недосыпала, у нее болели глаза, ей приходилось, накинув старую шинель покойного мужа, до полуночи ходить отпирать жильцам, все тело ломило, каждый сустав болел от вечной возни с мытьем полов или со стиркой. Нет, не могла она любить Неллу, перед которой на лестнице отодвигала ведро, на которую стирала.