Майя Плисецкая. Рыжий лебедь. Самые откровенные интервью великой балерины - Николай Ефимович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сейчас трудно поверить, но Фурцева обвиняла вашу Кармен в чрезмерной сексуальности.
– Когда меня Светлана Захарова спросила, что тут такого ужасно сексуального, я ответила: не знаю. Не так тогда понимали слово «секс». Есть вещи, которые не поддаются объяснению. Это или есть, или нет. В дуэте с Хосе я должна была сесть на шпагат…
– Вы до конца не исполнили задуманное?
– Сверху опускали занавеску и выключали свет! На это нельзя было смотреть! А когда я танцевала в фильме-балете «Фантазия» (по «Вешним водам» Тургенева)… Сейчас, кстати, выходит документальный фильм, где будет фрагмент из «Фантазии». Так вот, на телевидение пришло 2 тысячи гневных писем – это порнография! Я очень рада, что фильм выходит, чтобы сегодняшние люди на это посмотрели. Когда я вижу сейчас голых, таких, сяких на сцене, я радуюсь и потираю руки: вот вам, ешьте! Нам-то ничего не разрешали! Ведь получалось, что коммунисты в шубах делали своих детей…
– Об одной из современных Кармен вы сказали: «Все хорошо, замечательно. Но балерина не понимает, что она танцует».
– Это относится ко многим. Даже не то, что она танцует, а зачем она на сцене. Это так индивидуально, что я не уверена, что это можно внушить, рассказать, заставить… Это человек должен сам. Это как артистичность, музыкальность, способность танцевать музыку. Я столько раз говорила, но меня не слышат.
Как-то сказала Ратманскому: «Какое счастье, сейчас у балерин есть видео! Они могут увидеть себя, могут исправить. Я вот себя не видела, потом смотрела: боже мой! Я бы все сделала не так!» Он спокойно так смотрит и говорит: «Да что вы! Они на себя смотрят с восторгом!»
– Жаль, Ратманский сейчас уехал в Америку.
– Увы!
«Лебедь»-пессимист в Кремле– В советское время Большой был на 99 % партийный. Только три примы не являлись членами КПСС – Семёнова, Уланова, Плисецкая. Как вам удалось?
– Вот удалось. Иногда намекали. Но я делала вид, что полная дура, не понимаю, о чем речь. Я знала – костьми лягу, но никаких партий! Все ведали, что я не очень подчиняюсь. Таких либо уничтожали, либо махали рукой. Я была нужна: хвалились, когда кто-то из лидеров стран приезжал. Так бы они не церемонились.
– А правда, что на кремлевских концертах вам запрещали танцевать «Умирающего лебедя» в финале?
– Все артисты просили, чтобы я была последней: после меня выходить было непросто. Всегда бис. Поэтому я танцевала в конце. Но на ответственных концертах танцевала пятой или шестой при девяти номерах. Потому что упадничество. Нельзя было заканчивать такой концерт на пессимистической ноте. Идиотизм советской власти предела не имел. Мы даже в балете танцевали только оптимизм. Побеждали злого гения. Нельзя, чтобы Лебедь умер…
– Что вам ближе – Лебедь или Кармен?
– Мне нравятся разные роли. То, что не нравилось или просто чувствовала, что это не мое, – не делала. Я с полной самоотдачей относилась к своим ролям. Делала до конца, как считала нужным, что Кармен, что Лебедь, что Анну Каренину, что Китри. Я не любила роли, которые называются «инженю», где нужна детскость: «Тщетная предосторожность», «Коппелия». Это другое амплуа. Кстати, один человек мне говорил: «Так всю жизнь и не могу уяснить, когда надо говорить «инженю», а когда – «неглиже»…
– Бывает разрыв между желаемым и действительным. У вас он случался?
– Я не танцевала такие балеты. «Жизель» не танцевала: она – девочка. Другое дело Джульетта – совсем другая девочка, итальянка! Она уже смолоду не «девочка», не инженю. Человек чувствует роль или нет: я вот не чувствовала, что я кукла в «Коппелии». Делать вид, что ты – такая, не годится, надо быть такой. А я не уверена, что была бы такой вот куклой… Я не считаю, что у меня есть определенное амплуа. Просто никогда не переносила фальши.
– Это счастье – делать то, что хочешь?
– Первую половину своей жизни я делала то, что есть. Мы не выбирали, что мы хотим, нам не разрешали. Не приглашали никогда хореографов со стороны, тем более из-за границы.
– А как же, допустим, Ролан Пети?
– Ролан Пети – друг поэта Арагона, чуть не самого главного коммуниста Франции. Только поэтому разрешили.
– Свой английский вы называете варварским. Как же вы общались?
– У меня всегда были переводчики. Я, к примеру, обнималась-целовалась при встрече с Софи Лорен, которую совершенно обожаю. Она так хотела со мной поговорить, но под рукой не оказалось переводчика.
– А как же с Кеннеди общались?
– Только с переводчиком.
– В таких разговорах немножко не хватает душевности…
– Это не немножко, это совсем ужасно.
– А правда ли, что после вашей встречи Кеннеди еще долго присылал вам цветы?
– Я в книге написала все, что было. Придумывать неохота.
– А, может, стоило выучить язык?
– Если бы не лень-матушка…
– Лень? Но труд балерины не самый легкий.
– Люди немножко преувеличивают, говоря, что это нечеловеческий труд. Делать хорошо все трудно! В любой профессии. Циркачи еще и жизнью рискуют. Преклоняюсь перед цирком. И перед спортом. Для балета, знаете, важен еще хореограф: подходит его стиль вашим ногам или нет. И только для спорта играет роль сам человек. Адский труд – это спорт и цирк.
К спортсменам – особое отношение. Автограф Вячеславу Фетисову.
– Уважаете то, что трудно?
– Я уважаю только то, что трудно. Что легко – все могут. Тогда какой опыт в этом? В балете – тоже трудно. Я люблю балет. Я ведь для людей, не для себя. Кто-то говорит: все делаю только для себя – танцую, пишу, сочиняю… Я выходила на сцену для публики и только для публики.
– Ваш коронный лебединый взмах рукой…
– Все думают, что это балетный взмах. А я это крыло подсмотрела в зоопарке у птиц. И осанка эта оттуда. В «Лебедином озере» – еще и зыбь воды… Она уплывает – это и крыло, и вода. И настроение, и музыка. Скрипка или виолончель, бас или тенор… Масса нюансов. Объяснить это нельзя. А если стараться объяснить – потеряешь все.
Это как анекдот: идет дед бородатый, мальчишки бегут и кричат: «Дед, когда спишь, бороду на одеяло или под одеяло кладешь?» Стал думать и перестал спать. У меня было такое: когда спросили про «Каменный цветок» в старой еще постановке: как ты его зовешь, Данилу?..
– И вы задумались?
– Все. Я больше не могла это повторить. Есть вещи, которые нельзя спрашивать.
– Тогда спрошу не о творчестве: в училище вас называли «рыжая ворона»?
– Я была ярко-рыжая. А великая Ваганова никому не прощала, когда что-то проворонят. Но мне прощала. И называла рыжей вороной… Не то что я ей нравилась. Нет, она видела во мне материал для себя. И этот материал, я знаю, до конца не использован и сегодня.
«Уланова – мой репетитор»– Живет упорный миф, что вы и Уланова чуть ли не враждовали. Как столь ярким звездам удавалось уживаться в Большом театре?
– Как ни странно, мы на ролях не соперничали никогда. Мы же такие разные. Юг – Север. Например, «Каменный цветок» Лавровского. Она была Катериной, я – Хозяйка Медной горы. «Бахчисарайский фонтан»: она – Мария, я – Зарема. «Жизель»: она – Жизель, я – Мирта. Это невозможно сравнивать – амплуа другое. Все разное.
– А как она стала вашим репетитором?
– Уланова являлась официальным репетитором театра. А у меня как раз и репетитора не было, и постоянного педагога. До всего доходила сама. Много было спектаклей, на них и научилась. Я подумала: может быть, она меня «соберет», порепетирует со мной. Уланова была очень дисциплинированной. Мне казалось, что она и меня организует.
– Она с удовольствием этим занималась?
– Она бы не стала без удовольствия.
– Вы писали, что Уланова вам рассказывала даже то, чего никто не знал.
– Специально мы ни разу не посидели. Но в театре на репетициях много разговаривали.
– Говорят, она была закрытым человеком?
– Очень. Безумно боялась людей. Ходила по коридору, опустив глаза. Уланова была настоящей примой, очень мало танцевала.
С Галиной Улановой.
– А у вас никогда не было желания стать репетитором – опыт-то колоссальный?
