Крымская война - Алексис Трубецкой

Не прошло и нескольких дней после переворота, как русский посол в Вене барон Мейендорф[65] встретился с австрийским канцлером князем фон Шварценбергом. Посла интересовало, какую позицию займет Австрия, если Луи-Наполеон станет императором. Шварценберг ответил, что ради «общего мира и спокойствия в Европе» всем великим державам целесообразно признать титул Луи-Наполеона, особенно если принц-президент провозгласит свою приверженность мирной внешней политике. Австрия, по словам канцлера, больше всего хочет избежать шагов, которые могут угрожать существующему равновесию в Европе.

К началу осени стало ясно, что Британия, Пруссия и Россия солидарны с Австрией в нежелании силовыми мерами предотвратить установление во Франции второй империи. В то же время Николай дал понять, что захват императорской короны Луи-Наполеоном будет равносилен узурпации власти. «Император без божественного права таковым не является. Он может фактически исполнять обязанности императора, но не станет законным императором».

В ноябре 1852 года Луи-Наполеон вновь инициировал референдум — на этот раз по вопросу преобразования республиканского строя в наследственную монархию. Подавляющее большинство участников референдума (7 824 000 против 252 000) высказалось за восстановление империи. В соответствии с этим результатом 2 декабря состоялась коронация и президент Луи-Наполеон стал Наполеоном III, императором Франции.

«Для нас не может быть никаких сомнений относительно Наполеона III, — заявил русский царь. — Эта цифра абсурдна. С нашей точки зрения, его следует именовать „Луи-Наполеон, император Франции“ — и только так. Если это вызовет его гнев, тем хуже для него. Если он позволит себе грубость, Киселев[66] покинет Францию». Николай сообщил Нессельроде, что вся подписываемая царем корреспонденция в адрес французского императора не должна начинаться с обычного для монархов обращения Mon frère[67], вполне достаточно писать «Мой друг». Признание порядкового номера «III» предполагало бы и признание некогда отвергнутого номера «II», а также возможных в будущем номеров при имени «Наполеон».

Со дня коронации не прошло недели, как Британия официально признала титул нового французского императора и Виктория начала свое послание к нему обращением «Брат мой». Вскоре пришло подтверждение признания от Франца-Иосифа из Вены, Фридриха-Вильгельма из Берлина, Бисмарка из Франкфурта и правительств других стран Европы. Лишь Санкт-Петербург хранил ледяное молчание — царь упорно отказывался признать самозваного императора. Обида чувствительного Наполеона на Россию росла — такого он простить не мог. Он не только воспринял молчание Николая как личное унижение, но и как оскорбление, нанесенное Франции. Повторяя слова своего великого дяди, Луи-Наполеон провозгласил: «Все ради блага французского народа». А французский народ находился в великом небрежении.

В течение года, который Наполеон потратил на свое восхождение к трону, такие далекие проблемы, как притязания на святые места, отошли на второй план. Поскольку давление из Парижа ослабло, а из Петербурга, напротив, усилилось, султан назначил новую комиссию для рассмотрения непростой ситуации со святынями. На этот раз состав комиссии был не столь расположен к Франции. Среди щекотливых вопросов, рассматриваемых впервые, были: следует ли разрешить католической церкви вернуть на место серебряную звезду, которые православная церковь удалила из Святых яслей? Должны ли католики иметь ключ от главного входа в вифлеемскую базилику Рождества Христова и, если они такой ключ получат, позволительно ли будет для них вставить его в замок? А вставив ключ в замок, могут ли они повернуть его и открыть дверь? Какими бы тривиальными и отвлеченными эти вопросы ни казались, ответы на них вызывали сильнейшую тревогу и могли привести к войне.

В начале февраля комиссия представила султану результаты своей работы. Были составлены два документа, противоречащих друг другу: нота, обращенная к французам, и фирман для русских. В ноте говорилось, что притязания католиков признаны справедливыми и им даются новые привилегии, а фирман подтверждал все существующие права православной церкви и недопустимость изменять сложившееся положение. Абдул-Меджид выразил полнейшее удовлетворение работой комиссии и ее беспристрастным решением, которое должно удовлетворить обе стороны. Французы остались довольны решением, изложенным в полученной ими ноте, а русские с восторгом приняли свой фирман. С точки зрения султана, это утомительное дело пришло к благоприятному завершению.

Однако не прошло много времени со дня принятия этого удивительного решения, как казуистику турок поняли и в Санкт-Петербурге, и в Париже. Стало очевидно, что спор вовсе не закончен. А учитывая плачевное состояние отношений между Николаем и Наполеоном, трудно было ожидать, что дальнейшие переговоры по проблеме святынь будут проходить в дружественном ключе. Каждый из этих монархов преисполнился решимости стать главной силой в делах, касающихся Оттоманской империи, и при этом испытывал острую неприязнь к другому.

«Кое-кто утверждает, что империя означает войну, — с типичной галльской самоуверенностью провозгласил Луи-Наполеон в начале своего правления. — Но я говорю, что империя означает мир… Она означает мир, потому что этого желает Франция, а когда Франция удовлетворена, спокойствие наступает и за ее пределами». Однако мир не приносит стране ни чести, ни достоинства — и уж определенно не способствует обретению величия, которое новый император полагал столь важным для нации и своей династии. Несколькими годами ранее Луи-Наполеон в своем труде Les idées napoléoniennes[68] заявлял, что полагает делом своей жизни восстановление Франции в ее естественных границах. Более того, он посвящает себя освобождению всех угнетенных народов. Вряд ли любая из этих благородных задач могла быть решена мирными средствами. А потому война стала неизбежностью.

Но дело не ограничивалось просто восстановлением границ империи или защитой справедливости в других странах. С момента восшествия на престол Наполеон III опасался возобновления альянса четырех великих держав — Британии, России, Австрии и Пруссии. Именно в таком составе коалиция нанесла поражение его дяде, основателю династии. А потому этот альянс следовало разрушить. «Вопрос о святых местах и все, что к нему относится, не имеет для Франции большого значения, — заявил французский министр иностранных дел Друэн де Люис спустя значительное время после начала войны. — Восточная проблема в целом служит нам средством разрушить европейский альянс, который в течение почти полувека парализует Францию. Наконец-то представилась возможность посеять раздор между членами этой мощной коалиции, и император Наполеон III ухватился за нее обеими руками».

Как только в Париже вполне осознали смысл последнего решения султана, Наполеон приказал своему послу в Порте маркизу де Лавалетту вернуться в Константинополь и потребовать объяснений. При этом император распорядился доставить посла к месту назначения через Дарданеллы на борту трехпалубного девяностопушечного фрегата «Карл Великий». Никакая сила воображения не помогла бы принять этот крупный военный корабль за «легкое судно», прохождение которых по Проливам допускалось конвенцией 1841 года. Как мы говорили, Россия однажды уже выражала решительный протест по поводу подобного нарушения Конвенции о Проливах. Однако турки незамедлительно выступили с заявлением, что «Карл Великий» был приглашен султаном с единственной целью послужить образцом для строительства судов на турецких верфях. Так или иначе, но появление могучего фрегата, который, как писал профессор Темперли, «успешно преодолел стремительные встречные течения Босфора исключительно силою винта, неся на себе всю артиллерию и многочисленную команду», произвело сильнейшее впечатление. Могла ли Франция одержать победу над Россией на море? Да, могла, заключили турки, ибо винтовые суда Наполеона со всей очевидностью превосходили всё, чем располагал русский царь. При таких — новых — обстоятельствах султан решил в третий раз рассмотреть ситуацию с принадлежностью христианских святынь. «Вот так небольшое устройство — винт влияет и еще будет влиять на важные политические события», — писал полковник Роуз, британский поверенный в делах. «Действительно, — добавляет Темперли, — французский винт пришел в движение».

Французский посол в Баварии направил из Мюнхена в Париж полное тревоги послание: «Что означает этот спор о святых местах, который мы ведем в Константинополе?.. Я знаю Восток и могу заверить вас, что Россия не уступит в этом споре. Для нее это вопрос жизни и смерти, и очень важно, чтобы в Париже понимали всю опасность происходящего и отдавали себе отчет в последствиях, если они хотят довести дело до конца». Понимал ли Наполеон, что для Николая вопрос о святынях настолько важен, вряд ли имеет сколько-нибудь серьезное значение. Французский император твердо решил «довести дело до конца» и продолжал наращивать давление. Уверенный в успехе, он даже заказал новую серебряную звезду для Святых яслей. На звезде красовалась надпись по-латыни и стояла дата: 1740.