Порожденная иллюзией (ЛП) - Тери Браун

– Похоже, ты была рождена для такой жизни, куколка, – шепчет он.

Я сонно улыбаюсь и поудобнее устраиваюсь на сиденье.

Моя голова мотается из стороны в сторону, и Оуэн пододвигается ближе.

– Можешь положить голову мне на плечо. Обещаю, что не буду кусаться.

Предложение слишком заманчиво, чтобы отказаться, и я с усталым вздохом пристраиваюсь на его плече.

Домой мы попадаем только к часу. Все еще опьяненная успехом мама весело предлагает мужчинам выпить по последнему стаканчику на ночь. К счастью, оба отказываются. Жак отговаривается тем, что маме необходимо выспаться, та улыбается и машет рукой.

Я следую за ней наверх, с трудом переставляя ноги. Когда прохожу мимо квартиры мистера Дарби, он высовывается наружу.

– От этих ночных шатаний недолго и заболеть, мисси, помяни мое слово!

И захлопывает дверь.

Мама зевает:

– Какой странный человек...

Я в ответ сонно улыбаюсь. На самом деле сосед имел в виду: «Будь осторожна, мисси, я не хочу, чтобы ты заболела». Приятно знать, что кто-то заботится о моем благополучии. Но объяснить это маме я даже не пытаюсь.

Глава 12

Я тру усталые сухие глаза, проклиная бессонницу.

Несмотря на то, что вернулась домой уже выжатая как лимон, читаю книгу Гудини до тех пор, пока еще в состоянии сосредоточиться. По крайней мере это помогает не думать о том, кто и почему за мной следил. Уже трижды за прошедшую неделю я чувствовала на себе чей-то взгляд, и уверена: причина не в моей неотразимости. Но не могу уснуть я не только из-за этого.

Я боюсь очередного видения.

Прежде видения всегда были о других людях и событиях – и никогда обо мне или маме. Так почему они вдруг стали касаться нашей жизни? Может, это на самом деле всего лишь сны? Я беспокойно ерзаю. Но если нет, не стоит ли попытаться что-то предпринять? Узнать больше? Но как? Голова пуста. Возможно, ответ в том исследовательском обществе. Однако, как бы я ни хотела найти людей с похожими на мои способностями, все мое существо восстает, стоит только подумать о том, чтобы раскрыть кому-то свою тайну. Как можно выставить на всеобщее обозрение то, что столько лет берег и защищал? Особенно если инстинктивно знаешь: от сохранения этого секрета зависит твое выживание.

Что самое худшее может со мной случиться, если о моих способностях станет известно? Вопрос затрагивает что-то болезненное и примитивное внутри меня, пульс учащается, но я заставляю себя все хорошенько обдумать.

Я никогда не смогу жить нормальной респектабельной жизнью. Люди станут ждать от меня определенных вещей, преследовать меня – и моему уединению придет конец. Пострадает даже моя магия: зрители буду приходить не для того, чтобы увидеть иллюзионистку Анну, а чтобы поглазеть на уродца Анну. И плевать, что сейчас они думают, будто у мамы есть особая сила – я не хочу быть девочкой, которая говорит с мертвыми или предвидит будущее. Не хочу быть медиумом. Да и мама – дыхание перехватывает, – мама никогда не позволит мне стать центром всеобщего внимания.

Я осознаю, что дрожу, и делаю несколько глубоких вдохов. Но какое это имеет значение? Если маме угрожает опасность, я должна рискнуть. Я решаю пойти на лекцию вместе с Синтией и узнать больше.

Выбросив это из головы, приступаю к обдумыванию следующей проблемы: Гудини и его вендетта против медиумов.

Действительно ли наш способ зарабатывать на жизнь под угрозой? Мы всегда должны были держать скептиков в поле зрения, но Гудини делает охоту на медиумов модной. И вероятность разоблачения становится все более реальной. Жак лично поручается за каждого, кого приглашает на наши спиритические сеансы, но могу ли я доверять его слову? Я всегда мечтала отказаться от сеансов и жить нормальной жизнью, но можем ли мы позволить себе остановиться?

Я с замиранием сердца снова проглядываю нашу банковскую книжку. Как всегда, мама прожигает жизнь, доводя наше благосостояние почти до катастрофы, а потом ждет, что я вытащу деньги из шляпы.

Я хороший фокусник, но не настолько.

Согласно книжке, у нас достаточно средств, чтобы не голодать. И даже немного больше. Я хмурюсь. Мама совершала гораздо больше покупок, чем здесь указано, а мое новое платье даже не учтено. Где она брала деньги? Надеюсь, не получала кредит от магазинов... Мне ни к чему еще и такая головная боль.

Я убираю книжку обратно в ящик стола и тяжело вздыхаю. Еще раз посмотрев в сторону спален, пересчитываю собственные тщательно припрятанные сбережения. По-прежнему тридцать восемь долларов. Достаточно, чтобы мы какое-то время не голодали и не скитались без дома, но не более того. Я добавляю еще десятку от доходов с нашего последнего сеанса, а остальное кладу в конверт, чтобы потом отнести в банк. Нерешительно достаю еще десять долларов и тоже убираю в свой тайник. Пятьдесят восемь долларов. Все еще недостаточно.

Ведь я знаю о вендетте Гудини и не разделяю финансовый оптимизм матери.

И это значит лишь одно: я должна не только по-прежнему участвовать в сеансах, но и сделать их достаточно впечатляющими, чтобы заработать больше денег. Должна что-то изменить. Добавить нечто столь удивительное, чтобы люди буквально ломились к нам, и мы могли бы брать запредельную плату. Вот только, что именно? Не знаю... Но как только мы окрепнем в финансовом плане – сможем выйти из игры. И надеюсь, успеем сделать это прежде, чем Гудини или один из других скептиков-линчевателей камня на камне не оставят от нашей репутации. Ведь если нас публично обвинят в мошенничестве, театр «Ньюмарк» разорвет с нами контракт, и все будет кончено.

Но разве правильно продолжать заниматься тем, что мне претит, из чистой корысти? Я вспоминаю слова Гарри Гудини: «Людей, которые недавно понесли утрату, нетрудно убедить в возможности общения с любимыми. По мне, так эти несчастные страдальцы, жадно ищущие избавления от душевной боли, которая неизбежно следует за потерей близкого, – жертвы падальщиков, что зарабатывают на чужом горе».

Это обо мне и маме. Падальщики.

С резким вздохом, я прячу деньги и готовлюсь к визиту к мистеру Дарби. Перед уходом снова тщательно проверяю замки.

Все еще напуганная вчерашним преследованием, решаю держаться поближе к дому, и в конце концов просто заскакиваю в пекарню на углу за сладкими булочками и спешу обратно.

Мистер Дарби открывает дверь прежде, чем я успеваю постучать.

– Как раз вовремя, – ворчит он, – я проголодался. Уже почти одиннадцать.

– А что вы ели на завтрак до моего переезда? Я вполне уверена, что вы не голодали. – Я смотрю на его кругленький живот и улыбаюсь.

– Не дерзи, мисси. Я уже поставил чайник.

Мы идем в кухню, но тут я вижу странную девушку, подметающую пол, и от удивления резко останавливаюсь.

Она смотрит на меня, затем отводит взгляд.

– Я почти закончила здесь, сэр. Хотите, чтобы я отнесла мусор в подвал?

– Нет! – обрывает мистер Дарби. – Держись подальше от моего подвала, слышишь? А теперь уходи. На сегодня ты сделала достаточно, и я не хочу, чтобы ты докучала моей гостье.

Глаза незнакомки бегают, выдавая ее нервозность, и я отмечаю, насколько у нее мягкие и ухоженные для служанки руки. Она спешно покидает комнату, бросая на меня еще один взгляд, и я ставлю корзину на стол.

Мистер Дарби заглядывает в бумажный пакет:

– Сегодня никаких круассанов?

– Нет, я хотела попробовать что-то новенькое. – Я колеблюсь, но наконец спрашиваю: – Кто эта девушка?

Что-то в ней настораживает. Но, к счастью, это всего лишь заурядное «я-не-уверена-что-вы-мне-нравитесь» чувство, а не что-то из моих способностей.

Сосед пожимает плечами и наливает чай:

– Она пришла вчера в поисках работы. Коул сжалился и нанял ее, чтобы каждый день немного прибиралась. Думаю, она шпионка.

– Шпионка?

– Да. Шпионка, засланная соперником-изобретателем.

Я смеюсь:

– Скорее, засланная Коулом. Он, вероятно, собирается сообщать вашим родственникам, чем вы тут занимаетесь весь день в его отсутствие.

Мистер Дарби фыркает:

– Куда интереснее, чем он весь день занимается!

Да, это интересует нас обоих.

Старик нюхает булочку, затем кусает. На лице появляются морщинки сосредоточенности, пока он жует.

– Неплохо. Но, заметь, не так хорошо, как круассаны.

Меня все еще интересует незнакомка, но в то же время любопытно, что находится у соседа в подвале.

– А сегодня можно заглянуть в вашу мастерскую? – спрашиваю, стараясь говорить беспечно.

– Может, да. А может, нет.

«Старый хитрец», – думаю, доедая булочку. Но ничего не говорю. Если выдам свое любопытство, он будет дразнить меня этим, как кролика морковкой.

Я молчу до тех пор, пока мы оба не заканчиваем завтрак.