Плод воображения - Андрей Дашков

Такое с ним случалось всего дважды. Первый раз — в детстве, едва он начал осознавать свой дар (или свое проклятие) и обнаружил, что видит то, что остается для других либо несусветной чушью, либо тайной, либо чем-то таким, о чем не говорят в приличном обществе. Тогда он еще не знал, что такое «приличное» общество, вернее, не умел отличать его от неприличного, и потому жестоко поплатился за слишком длинный язык. С тех пор Параход значительно поумнел, однако особой разницы между человеческими особями, сбивавшимися в более или менее устойчивые группировки, по-прежнему не усматривал, несмотря на декларируемые ими критерии отбора и принципы существования. Различия исчерпывались чисто внешними проявлениями или наведением лоска, который мог обмануть или ослепить только людей, чье стремление к стадности имело силу инстинкта самосохранения, а зачастую его и подменяло.

Второй раз, когда Параходу довелось столкнуться с непостижимой силой, был сравнительно недавно. И тогда он испытывал абсолютно те же ощущения, что и сейчас, — они врезались ему в память, словно тепловыделяющие элементы реактора, которые поддерживают тлеющую реакцию в атомном котле. Вряд ли это было простым совпадением.

Стоило Параходу задуматься о скрытых мотивах своего участия в проекте, и ему сделалось не по себе. Так ли уж он стремился произвести революцию в массовом сознании? Ведь он был абсолютно уверен в том, что всякая революция сначала пожирает чужих детей, а потом принимается за собственных. Значит, истинная цель была другая, только он ничего не знал о ней. Это лишало его точки опоры, превращало в трясину и без того зыбкую почву, на которой он пытался удержаться в мире, давно забросившем в дальний угол идеалы всеобщей любви. Мысль о том, что он может оказаться всего лишь марионеткой в чужих руках, была непереносима. Возможно, именно эта непереносимость теперь толкала его на поиски причин необъяснимой смерти.

Он двинулся по невидимому следу, оставленному мертвецом. След-то был, а картинка, хоть убей, не возникала. Не помог даже астральный косяк, который Параход «потянул» для обострения чувств. Чувства в самом деле обострились: он услышал шорохи насекомых в траве и гул самолета, пролетавшего на многокилометровой высоте, увидел радугу там, где до этого различал только остатки утреннего тумана, унюхал собачий дух, которым несло из переулка, — но, к сожалению, не сумел восстановить цепочку интересовавших его недавних событий.

Создавалось впечатление, что кто-то изрядно купировал хронику происшествия. В результате осталась «запись» о смерти и личности мертвеца, однако вся информация об убийце и способе убийства была стерта. Или не записывалась вообще. Параход допускал, что и такое возможно, хотя прежде ему не доводилось сталкиваться ни с чем подобным. Кошмар развеивается — только жертвы не просыпаются. Это означало владение высшим пилотажем, до которого самому Параходу было как пешком до Луны. Складывалась не слишком благоприятная для него ситуация, но он и не рассчитывал здесь хорошо отдохнуть.

След уводил через частный сектор в сторону окраины. О том, что там находится, Параход начал догадываться задолго до того, как увидел ограды, кресты и скорбящих ангелов. Некротический шлейф Бульдога порой ослабевал настолько, что становился неразличимым; вдобавок на подходах к кладбищу усилился фон от других, менее свежих мертвецов. Параход едва не потерял «своего» в этом загробном хоре и лишь ценой невероятного напряжения схватился за ускользающую путеводную нить толщиной с паутину.

Как водится, пришлось заплатить здоровьем: у него разболелась голова, затем хлынула кровь из носа. Платков в карманах он сроду не держал, да и многовато оказалось кровищи. Он был вынужден сесть на землю, прислонившись к столбу, и несколько минут сидел с запрокинутой головой, пока кровотечение не прекратилось.

Да, пожалуй, это было чересчур для одного дня: сначала оформить отсрочку для сероглазой, а теперь заявиться вынюхивать в законных владениях костлявой. Многовато на себя берешь, чувак… как бы не надорваться.

Кладбищенские ворота были открыты, калитка тоже. Никем и ничем не сдерживаемая растительность вплотную подступила к зданию конторы и уже ломилась в окна. Странное дело — след вел в контору, как будто мертвеца сначала втащили туда, чтобы уладить формальности. И хотя Параход по-прежнему не чуял того или тех, кто убил Бульдога и возился с ним после смерти, он даже в шутку не думал о том, что тот мог проделать свой последний путь без посторонней помощи.

Чистая работа. Настолько чистая, что от этой стерильности становилось не по себе.

В поисках хоть какой-нибудь зацепки Параход зашел в контору. Здесь протекала крыша и, несмотря на открытые двери, стоял затхлый заплесневелый дух. Кабинет директора кладбища производил впечатление чего-то слегка патологического: на видном месте, в рамке под стеклом, висела грамота от городских властей «За предоставление качественных услуг» (хорошо что не за «перевыполнение плана», подумал Параход); на столе и на несгораемом шкафу были расставлены глиняные фигурки и дешевые детские игрушки, причем все они без исключения имели какой-либо недостаток, словно их подобрали такими на свалке или специально калечили — вероятно, для создания особой атмосферы.

Что было в голове у директора, проводившего здесь по несколько часов ежедневно, затруднялся сказать даже Параход. Не исключено, что этот человек (лет сорока, приятная внешность, ноутбук, серый «джип» — всё это Параход увидел во мгновенной вспышке, дотронувшись до коричневой пластмассовой собаки с выпавшими глазами) просто пытался таким образом отвлечься от рутины. Мысль, что это сувениры на память (о ком?! о чем?!), мелькнула вскользь, однако смахивала на правду. Он поспешно ее прогнал.

Параход определил стул — один из пяти, — на который усадили мертвого Бульдога, но зачем и что тут происходило, понять не мог. В зеркальной ловушке грязных окон тоже ничего не задержалось; как назло, в одном из них имелось аккуратное круглое отверстие, послужившее «сливом», через который ушла информация.

Параход, которого уже тошнило от извращенных игрушек, вернулся на крыльцо конторы и посмотрел вглубь кладбища, куда ему предстояло отправиться. Никто его к этому не принуждал; никаких обязательств перед мертвецом у него не было. И тем не менее он знал, что пойдет. В его положении только таким способом можно противостоять странным влияниям, исходящим из «мертвой зоны» — черного непросматриваемого участка собственной судьбы.

32. Розовский: «Чашечку кофе?»

— Принесла? — рявкнул он, уже не скрывая нетерпения.

Ему было не до вежливости — она опоздала на пятнадцать минут, а значит, по его разумению, нарушила пункт правил о точном и обязательном исполнении инструкций «хозяина». Единственное, что ее оправдывало, — она была бабой. Что с них возьмешь. Ни одна на его памяти не могла явиться куда-либо вовремя, даже если находилась в ста метрах от пункта назначенной встречи и при этом имела получасовой зазор и швейцарский хронометр. Ни одна, мать их! Ни разу. Даже Машка всегда опаздывала на минуту или две. Но не на пятнадцать.

А эта вдобавок еще и выглядела не очень. Наверное, жизнь потрепала. Впрочем, его не интересовало, что с ней случилось. Она знала, на что шла, когда посылала заявку на отбор.

В ответ она покачала головой, и он едва сдержался, чтобы не покрыть ее матом вслух. Про себя-то он высказал всё, чего она заслуживала. К тому же его сильно раздражало выражение полнейшего равнодушия на ее лице. Похоже, виноватой она себя не чувствовала. И не осознавала, что его проблемы — это и ее проблемы. А может, уже начала свою игру? Всю сумму мог получить как «хозяин», так и «креатура» — смотря кто останется…

— Ну, и что тебе помешало? Или, может быть, кто помешал? — спросил он, дозируя яд и пытаясь подавить нарастающую злобу.

— Меня опередили.

— Кто?

— Не знаю.

— Ну-ну, подробнее! — повысил он голос. — Какого хрена тянешь?!

— Когда я пришла, сейф уже был пуст. — Ровный голос, безразличный тон. Кукла-автомат, да и только. Послал же жребий «креатурку»! Едва он ее увидел, сразу понял, что легкой прогулка не будет. А приятной — тем более.

Розовский проделал несколько дыхательных упражнений, чтобы успокоиться. Если эта сучка говорит правду, какие к ней претензии? Надо сбавить обороты, найти подход, установить контакт. Умел же он это, когда видел свою выгоду, тем более с бабами. Даже самые закрытые и неприступные из них имеют тайную калитку, обнаружив которую, получаешь доступ в садик их сокровенных чувств. Или в огородик — кому как повезет. А там уже можно и себя педалировать, особенно когда до нее дойдет, что без «садовника» совсем хреново.