Приговор - Отохико Кага

Знаешь, я никогда в жизни не бывал так счастлив. У меня установились более чем доверительные отношения с матерью, у меня есть такой замечательный друг, как ты, умеющий превращаться в птичку и навещать меня в моём уединении, я вполне здоров, если не считать случайных и незначительных головокружений… Чего ещё желать? От детства у меня не осталось никаких светлых воспоминаний, во время войны жизнь была ужасной, а в послевоенные, студенческие годы — ещё хуже. Правда, я никогда не чувствовал себя таким счастливым. И мне приятно сообщить об этом мадемуазель Эцуко.

Судя по всему, движение на скоростной магистрали стало более интенсивным. Ежеминутно слышится шуршание мокрых шин по асфальту. Скоро отбой. А, вот уже и сигнал…

Поверка позади. Приходил зонный. Вчера он тоже у меня был. Небось, с воскресенья так и не уходил домой. Да, начальству тоже нелегко приходится.

Завтрак… Что ты думаешь нам дали? Картофельный суп, мой самый любимый. И — такая удача! — там было целых три картофелинки. Размял и съел. Объедение!

Ну, а теперь — за работу.

Часть седьмая

Наг и возвращусь

1

Отворилась дверь. Даже не столько отворилась, сколько вдруг оказалась открытой. Он не слышал ни шагов, ни звона ключей, настолько был поглощён чтением. С трудом оторвавшись от книги, Такэо поднял голову и растерянно захлопал глазами.

В дверном проёме — начальник воспитательной службы, зонный Фудзии и старший надзиратель Таянаги. Первый круглый, как шар, второй — длинный, как каланча, третий — здоровый, как бык. Комическое трио.

— Кусумото, на выход, — скомандовал Фудзии и привычно улыбнулся. Такой же деланной улыбкой он улыбался совсем недавно во время поверки.

— Слушаюсь. — Такэо захлопнул книгу, стал подниматься, но тут же пошатнулся и снова опустился на пол. Лодыжки затекли и стали ненадёжными, как разношенные, падающие с ног туфли.

— Что это с тобой? Давай, живо! — снова улыбнулся Фудзии.

— Сейчас. Зачитался, — улыбнулся в ответ Такэо и, ухватившись руками за щиколотки, сделал ступнями несколько вращающих движений.

— Можешь не переодеваться, — распорядился начальник зоны, увидев, что Такэо достаёт другие брюки. Оставшись, как был, в затрапезных, Такэо сунул ноги в пластмассовые шлёпанцы. Начальник зоны двинулся вперёд, своим крупным торсом перекрывая всё поле зрения. За ним последовали Такэо и начальник воспитательной службы, тело которого, тучное, всё в жировых складках, колыхалось, словно пузырь со льдом. Вернувшийся на свой пост Таянаги по всем правилам отдал им честь, и Фудзии, аккуратно согнув в локте длинную руку, ответил ему тем же.

Такэо, которого неожиданно выдернули из состояния покоя, никак не мог приспособиться к движению, в голове вертелись фразы из «Святого Иоанна Креста», книги, которую он только что начал читать. «Душа, в момент когда Бог помещает её в тело, — словно дощечка гладкая и чистая, на которой ничего не написано, и если чего не познает при помощи чувств, то другим путём обычно ничего не получает. Пребывая в теле, она подобна человеку в тёмном узилище, который видит мир только через окно того узилища. Ежели через окно чего не увидит, то ничего не будет видеть. Потому-то и душа, если не получает впечатлений посредством чувств, которые суть окна её телесной темницы, то не приходит к познанию никакой иной дорогой. В ней воцаряется тёмная ночь». Интересно, что есть ночь в понимании Иоанна Креста? Нагая, лишённая желаний душа? Недоступный разуму путь во мраке? Поддерживающее наш зримый мир антибытие? Не в силах отключиться от мыслей о прочитанном и стараясь при этом не отстать от Фудзии, Такэо с улыбкой спросил начальника воспитательной службы:

— А куда мы идём?

— Тебя вызвал начальник тюрьмы.

— Слушаюсь.

Такэо знал, что дальше расспрашивать бесполезно, всё равно ответа не будет. Собственно, в самом вызове не было ничего особенного, его и раньше вызывали то в воспитательную службу, то в канцелярию зоны, то в медсанчасть, то к начальнику тюрьмы. Другое дело, что начальник тюрьмы вызывал его совсем недавно, в прошлый вторник. Вряд ли он успел просмотреть текст для «Мечтаний», отосланный сегодня утром, это почти немыслимо. А значит… Сердце Такэо вдруг пронзило страшное предчувствие. Значит, пришёл его черёд? Странно было уже то, что Фудзии, приходивший к нему не далее как вчера, сегодня сам проводил утреннюю поверку, и уж вовсе беспрецедентным было его появление всего через два часа после неё… Вот и выход из нулевой зоны. Фудзии толкнул тяжёлую, забранную толстой металлической решёткой дверь, и они вышли в широкий коридор. За следующей дверью, которая запиралась на замок, находилось самое сердце тюрьмы, там располагались кабинеты начальника тюрьмы, начальника канцелярии, начальника воспитательной службы. Караульные, стоявшие слева и справа от двери, разом отдали честь. Первым в кабинет начальника тюрьмы вошёл начальник воспитательной службы.

— Такэо Кусумото доставлен по вашему приказанию.

Фудзии подтолкнул Такэо, тот вошёл в кабинет и с трудом устоял на ногах — слишком уж непривычными были и бьющая в глаза яркость пунцового ковра, и ощущение пушистой мягкости под ногами. За большим столом сидел начальник тюрьмы и сквозь очки изучал какие-то бумаги. Такэо тут же узнал собственное личное дело. По обеим сторонам, словно министры у трона короля, стояли начальник канцелярии, начальник службы безопасности, начальник общего отдела. Обстановка весьма торжественная, далёкая от той непринуждённости, с которой его принимали на прошлой неделе. К тому же тогда ему сразу предложили сесть, а на этот раз оставили стоять. Да, никаких сомнений. Пришёл его черёд.

Мощное зубчатое колесо, до сих пор крутившееся где-то в стороне, внезапно пришло в соприкосновение с шестерёнкой по имени Такэо и вовлекло её в неумолимое по своей силе, скорости и точности движение. И упираться, отбиваться — бесполезно. Так было на суде, так было в баре «Траумерай», когда он набросил провод на его шею… Он поднял глаза на начальника тюрьмы. Чёрные, как смоль, словно крашеные, волосы, лицо в глубоких морщинах и пигментных пятнах, мутноватые, в красных прожилках, увеличенные очками глаза. Никакого начальственного вида, просто усталый старик. Такэо стало его жалко. Он даже ощутил некоторую гордость при мысли, что сам-то он ещё молод, здоров, полон сил. Вот только стыдно, что предстал перед начальством в старых, плохо отглаженных брюках. Надо было всё-таки переодеться ради столь торжественного случая.

— Ну как, ты ещё что-нибудь написал для журнала?

— Да.

— Да? Когда же? Ты уже сдал текст?

— Да, я отослал его вам сегодня утром.

— Сегодня утром? А, значит, мне просто ещё не успели передать. Ну а как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, хорошо, — ответил Такэо, чуть склонив голову, потом, подумав, что начальник, только что прочитавший его личное дело, и так уже всё знает, поспешно добавил: — Правда, дня два назад у меня было небольшое головокружение.

— Головокружение? — Начальник снова уставился в личное дело и, очевидно найдя там соответствующий отчёт, кивнул.

— Надо запросить мнение главврача.

— Я уже связался с ним, — поспешно пояснил Фудзии. — А что касается приступов головокружения, я консультировался с нашим психиатром, доктором Тикаки, он сказал, ничего серьёзного нет, так, лёгкое нервное расстройство.

— А, ну тогда ладно. Сейчас-то ты как, в порядке?

— Да, вполне.

— О твоём душевном состоянии в последние месяцы мне известно по запискам из «Мечтаний». А как ты себя чувствуешь сейчас? На прошлой неделе мы с тобой разговаривали только о журнале, я как-то не успел ни о чём тебя расспросить.

— А что конкретно вы хотели бы знать?

— Ну, каковы твои впечатления о жизни в тюрьме… Ты ведь сколько уже здесь?

— Если считать со времени ареста, то ровно пятнадцать лет и четыре месяца. Можно сказать, без малого шестнадцать лет.

— Долго. Целая эпоха.

— Мне хотелось бы знать, с каким чувством ты оглядываешься назад на эти годы? К примеру, не страдал ли ты от скуки?

— От скуки? — Столь неожиданный вопрос удивил Такэо. Но на лице начальника тюрьмы не было и тени иронии. Без очков его глаза приобрели немного растерянное выражение, они были похожи на жуков, копошащихся в центре расходящихся концентрическими кругами морщин. Какая там скука! Все эти годы Такэо постоянно был чем-то занят, каждый день был до отказа заполнен разными делами. Скорее он мог пожаловаться на нехватку времени, скучать же или маяться от безделья ему пока не приходилось. Однако слово «скука» пробило брешь в оболочке его души, и оттуда словно потянуло каким-то лёгким застарелым дымком. Он вспомнил письмо, которое в январе написал Эцуко. О том, что до своего сорокалетия, которое будет в апреле, планирует заниматься чтением, затем около года у него уйдёт на правку рукописи «О зле». А потом? Потом ему нечего будет делать. И потекут дни пустые, сумеречные, скучные…