"Господин мертвец" - Константин Соловьёв

- Дирк!

Тоттмейстер Бергер выкрикнул это вслух.

Слишком поздно заметил угрозу. Видно, его тоттмейстерское тело безотчетно следовало человеческим, а не магильерским привычкам. Дирк крутанулся, поворачиваясь к безвольному телу оберста фон Мердера. Которое уже не было столь безвольным.

Оберст неожиданно обнаружил умение двигаться быстро, и движение, которым он запустил руку в кобуру на бедре, получилось коротким, плавным. Дирк был уже рядом. Щелкни оберст защелкой кобуры на полсекунды раньше, у него еще был бы шанс. Но теперь, когда «Висельник» почти касался его плеча, шансов закончить задуманное у него не было. Человеческие рефлексы бессильны против мертвой плоти, мышцам которой не требуется горячая кровь.

Из кобуры фон Мердера выглянул массивный черный пистолет. Редко кто из штабных офицеров носит «Маузер», но оберст оказался именно таким. Оружие в его руке начало медленно подниматься. Дирк уже знал, в какой точке перехватит его. Ничего сложного. Короткий удар по запястью, главное не переломать старые кости, потом аккуратно подхватить, толкнуть в сторону… Фон Мердер двигался проворно, как для немолодого и давно не бывшего в бою офицера, но все-таки недостаточно проворно для того, чтоб опередить мертвеца. Он не мог успеть.

Но он успел.

Дирк сам не успел понять, как фон Мердер ухитрился это сделать. Вот его рука еще тянет тяжелый вороненый «Маузер» и тусклый свет керосиновых ламп матовыми медузами отражается на ствольной коробке. А вот пистолет уже смотрит вперед и его узкий ствол совершает последнее, едва уловимое движение, точно указывая вытянутым металлическим пальцем в грудь замершего Хааса.

На лицо люфтмейстера упал желтый лепесток отсвета, отчего кожа на мгновенье показалась восковой. Два метра, отделявшие его от оберста, оказались для пули совсем несущественным препятствием, которое она преодолела прежде, чем Дирк успел закончить свой бросок.

Пуля ударила магильера в шею, немногим ниже подбородка. Она бесшумно вырвала ему кадык, плеснув в стороны черной густой кровью, ударила в стену за его спиной и завязла в бревнах внутренней обшивки. Глаза Хааса выпучились и, если бы не крошечный водопад, образовавшийся в его худой костлявой шее, можно было бы подумать, что он увидел нечто удивительное.

А может, и верно увидел. Некоторым своим слугам Госпожа, говорят, демонстрирует что-то особенное.

Вторая пуля вошла в лоб магильера с легким треском вроде того, что издает подломившаяся ножка стула. Девятимиллиметровая пуля «Маузера» оставила над правым глазом Хааса маленькое аккуратное отверстие, обрамленное тонким алым кольцом, а позади его головы на гладко обструганном дереве обшивки – смазанный сизо-карминовый росчерк. Третья и четвертая пули угодили ему в грудь, заставив тело причудливо изогнуться, откидываясь назад. Пятая пробила флягу на поясе, откуда толчком выплеснулось что-то прозрачное, остро пахнущее спиртом. Шестая прошла на расстоянии ладони от Хааса, не задев его, и только тогда стало видно, как дрожит пистолет в руке оберста.

Люфтмейстер опрокинулся на спину и остался лежать без движения, широко открытыми глазами уставившись вверх. Из-за этого лицо у него выглядело удивленным. И, вместе с тем, был на нем скорее угадываемый, чем видимый, отпечаток, говорящий о том, что впервые за всю свою жизнь Хаас сделался спокоен и согласен с окружающим миром. Смерть научила его смирению.

Только тогда Дирк наконец добрался до оберста. Выбивать оружие из его руки уже не было необходимости – «маузер» фон Мердера сухо клацал спусковым крючком, патронов в обойме уже не было.

- Господин оберст… - Дирк осторожно вынул пистолет из дрожащей руки. Пальцы покорно разжались.

Тоттмейстер Бергер покачал головой.

- Этого я и боялся. Как неудачно.

Сгоревший порох оседал рваными, похожими на туман, клочьями. Сквозь них Дирк видел непроницаемое лицо мейстера с поджатыми губами, и оберста, который продолжал смотреть на распростертое тело. «Должно быть, мы похожи на актеров, стоящих на сцене в заключение последнего акта, - подумал Дирк, отбрасывая горячий и уже безвредный «Маузер», - На уставших актеров какой-то невразумительной и нудной пьесы, которые отчаянно пытаются вспомнить свои последние монологи, понимая, сколь фальшивы слова».

- Я должен был это сделать, - сейчас оберст казался беспомощным стариком, даже тон его голоса из обычно невозмутимого стал каким-то извиняющимся, ломким, - Так надо было. Мне очень жаль.

- А мне жаль самого Хааса, - сказал тоттмейстер Бергер, тоже глядя на мертвого люфтмейстера, - Он не был подлецом, он был дураком. А иной дурак опаснее самого хитрого врага. Я старался держать его на расстоянии, видел, в каком состоянии его рассудок. И, что хуже всего, я не разглядел того момента, когда он дал трещину. Постоянное общество мертвецов сказалось на нем. Безумные идеи, мессианство… Чем-то вроде этого и должно было закончиться. Лучше бы он просто застрелился.

- Он сошел с ума из-за ваших мертвецов, - фон Мердер сказал это на удивление спокойно, без упрека. Судя по бескровному лицу и подрагивающим губам, оберст был опустошен настолько, что едва удерживал себя в сознании, - Это все ваши мертвецы, хауптман…

- Живым и мертвым трудно ужиться, - губы тоттмейстера Бергера на миг дрогнули, образовав что-то, что могло быть улыбкой. А могло и не быть ею, - Когда им приходится сосуществовать рядом, это часто становится испытанием. Думаю, Господь Бог не случайно разделил их. Живому никогда не понять мертвого, а мертвое одним фактом своего существования будет внушать живому бескрайний ужас. И только тоттмейстеры обречены находиться посредине. И не думаю, что этот порядок вещей будет когда-нибудь нарушен. А вы как думаете, унтер?

- Желаете знать мнение мертвеца? – спросил Дирк.

- Я и без того его знаю. Но, может, ваши слова успокоят господина оберста.

- Я офицер, а не философ, - неохотно сказал Дирк, - И стараюсь не рассуждать о таких вещах. Но одно я знаю наверняка – живому и мертвому стоит привыкать друг к другу. И, возможно, учиться. Потому что тот, кто не сможет этого сделать, рано или поздно повторит судьбу бедняги Хааса.

- Привыкать к смерти? – вяло спросил оберст. Он так и не смог отвести взгляда от лежащего на полу тела.

- Да, господин оберст. Мы обречены сосуществовать вместе. Госпожа дарит слишком много возможностей, от ее даров никогда не откажутся. Это значит, что тоттмейстеры будут всегда. Они будут по-разному называться и носить разную форму, но они не исчезнут. И мертвецы не исчезнут.

- Однажды, когда мы второй раз стояли на Марне[117], у меня пропал адъютант, - сказал фон Мердер негромко, и Дирку отчего-то показалось, что сейчас оберст обращается именно к нему, а не к терпеливо слушающему тоттмейстеру Бергеру, - Хороший парень, мне было его жаль. Во время контратаки англичане оглушили его гранатой и взяли в плен. Я был уверен, что больше не увижу его. Мы отступили тогда. Прошло больше недели с тех пор, как Гуро всадил штык в живот фон Белову[118], и дозорные вдруг доложили мне, что мой адъютант вернулся. Оказалось, проклятые томми сковали его цепью с другим офицером, но ночью им обоим удалось бежать. Мой адъютант был крепкий малый, но его товарищу повезло меньше. Он истек кровью на его глазах от случайной шрапнельной пули. Умер и остался скован со своим товарищем по несчастью цепью, которую невозможно было снять. Мой адъютант пять дней добирался в наше расположение. Земля была перекопана до самого ада, и ночами он полз через воронки, волоча за собой мертвеца, а днем, спасаясь от обстрела, сидел в воронках со своим мертвым товарищем. Мертвец стал разлагаться, но избавиться от него было нельзя, и живой тащил мертвого, поддерживая его, как собственного брата, иногда прикрывая своим же телом.

- Смелый парень, - сказал Дирк.

- Был смелым, унтер. Когда он дотащил своего невольного напарника до наших позиций, оказалось, что он рехнулся, выжил из ума. Общество мертвеца сломало его, как выразился ваш мейстер. Он беззаботно болтал с покойником, смеялся его шуткам и даже не хотел снимать цепи. И когда вы говорите про живое и мертвое, которое навеки связано, я вспоминаю этот случай. И мне представляется человечество, которое цепью безрассудной жадности приковано к мертвецу и обречено вечно тащить его. Попутчиком или наказанием, но этот спутник будет прикован к нам. И, может, когда-нибудь мы все рехнемся, как мой несчастный адъютант, а может, мы давным-давно все рехнулись… Что будет дальше?

Последний вопрос прозвучал резко и в обычной манере оберста. Он все еще выглядел едва держащимся на ногах, но период душевной слабости миновал, Дирк понял это по блеску его выцветших, как фландрийское небо осенью, глаз.

- Ничего не будет, - сказал тоттмейстер Бергер, легко махнув рукой, - Я буду свидетельствовать перед трибуналом о том, что люфтмейстер Хаас, изобличенный в измене, бросился на вас, из-за чего вам пришлось применить табельное оружие. Этого будет довольно.