Переписка 1826-1837 - Александр Пушкин

Е. Вибельман [?]

Одесса, 26 декабря 1833.

Я должна в скором времени выехать в Киев, повтому прошу вас (если вы удостоите меня ответом) адресовать ваше письмо и милостыню, которую вы пожертвуете одесским беднякам, госпоже Зонтаг (Анне Петровне) через вашего издателя Смирдина, который состоит с нею в переписке.

Пользуюсь случаем сообщить вам, что мои поиски рукописи графа Ивана Потоцкого оказались безуспешными. Вы, конечно, понимаете, милостивый государь, что я обратилась к первоисточнику. У его родных нет ее; возможно, что, так как граф Иван Потоцкий окончил жизнь одиноким, в деревне, рукописи его были по небрежности утеряны.

923

о трех повешенных

924

Письмо повреждено грызунами, нижняя часть листа отсутствует.

925

Описка, вместо 1834-го

926

Переделано из моего

927

В подлиннике: Христофоровичу

928

Переделано из Кнерцеру; описка, вместо Кренцера

929

Переделано из из коих три [?]

930

В подлиннике: будеть

931

в буквальном смысле.

932

Край листа поврежден грызунами.

933

Край листа поврежден грызунами.

934

Край листа поврежден грызунами.

935

Край листа поврежден грызунами.

936

Край листа поврежден грызунами.

937

Край листа поврежден грызунами.

938

Край листа поврежден грызунами.

939

Край листа поврежден грызунами.

940

Край листа поврежден грызунами.

941

Край листа поврежден грызунами.

942

Край листа поврежден грызунами.

943

Край листа поврежден грызунами.

944

Край листа поврежден грызунами.

945

Край листа поврежден грызунами.

946

Край листа поврежден грызунами.

947

Край листа поврежден грызунами.

948

Вот „Анжель“, граф. Моя жена одолжила ее госпоже Хитровой — прошу вас извинить меня и очень вас благодарю.

Шлю вам привет от всего сердца.

А. Пушкин.

30 января

Графу Дмитрию Нессельроде.

949

Край листа поврежден грызунами.

950

Край листа поврежден грызунами.

951

Край листа поврежден грызунами.

952

Край листа поврежден грызунами.

953

Край листа поврежден грызунами.

954

Край листа поврежден грызунами.

955

Край листа поврежден грызунами.

956

Край листа поврежден грызунами.

957

Край листа поврежден грызунами.

958

Край листа поврежден грызунами.

959

Край листа поврежден грызунами.

960

Край листа поврежден грызунами.

961

Прожжено.

962

Прожжено.

963

Прожжено.

964

Прожжено.

965

Прожжено.

966

Представляя его величеству том II Пугачева, приемлю смелость обратиться к вашему сиятельству по поводу обстоятельств, меня касающихся, и прибегнуть к вашей обычной благосклонности.

Разрешая напечатание этого труда, его величество обеспечил мое благосостояние. Сумма, которую я могу за него выручить, даст мне возможность принять наследство, от которого я вынужден был отказаться за отсутствием сорока тысяч рублей, недостававших мне. Этот труд мне их доставит, если я сам буду его издателем, не прибегая к услугам книгопродавца. 15000 было бы мне достаточно.

У меня две просьбы: первая — чтобы мне разрешили отпечатать мое сочинение за мой счет в той типографии, которая подведомственна г-ну Сперанскому, — единственной, где, я уверен, меня не обманут; вторая — получить в виде займа на два года 15000—сумму, которая даст мне возможность посвятить изданию всё необходимое время и старание.

У меня нет другого права на испрашиваемую мною милость кроме тех благодеяний, которые я уже получил — и которые придают мне смелость и уверенность снова к ним прибегнуть. Покровительству Вашего сиятельства вверяю я мою покорнейшую просьбу.

Остаюсь, граф, вашего сиятельства нижайший

967

Переделано из comme

968

Переделано из les

969

В подлиннике aurait

970

Край листа поврежден.

971

Любезности Смирдина обязан я, милостивый государь, чрезвычайным удовольствием, только что испытанным мною, удовольствием столь живым, что я не могу не взяться за перо и не выразить его под свежим впечатлением. Уступая моей просьбе, Смирдин доставил мне две первые главы вашей повести: я перечитал их три раза, столько нашел я в них прелести. Я совсем не знаю продолжения повести, но эти две главы — верх искусства по стилю и хорошему вкусу, не говоря уже о бездне замечаний, тонких и верных, как сама истина. Вот как нужно писать повести по-русски! Вот, по крайней мере, язык вполне обработанный, язык, на каком говорят и могут говорить благовоспитанные люди. Никто лучше меня не чувствует, каких основ недостает нам, чтобы создать хорошую литературу, а главнейшая из них, жизненная, без которой нет настоящей национальной литературы, основа, которой совершенно не существует в нашей прозе, — это язык хорошего общества. До сих пор я встречал в нашей прозе только язык горничных и приказных. Загоскин, писатель особенно мною любимый, не за слог, которого у него нет, но за язык и за способность к выдумке, даже Загоскин, всякий раз, когда выводит лиц из высших кругов общества и особенно женщин, заставляет их говорить языком, какой употребителен только в разговоре между барыней и горничной. Да если хотите, настоящего русского языка хорошего общества еще и не существует, ибо наши дамы говорят по-русски только со своими горничными, но нужно разгадать этот язык, нужно его создать и заставить этих самых дам принять его; и слава эта, вижу ясно, уготована вам, вам одному, вашему вкусу и прекрасному таланту. Я не могу опомниться от этих двух глав: они прелестны, прелестны, прелестны! Ради этих двух глав продолжайте! Вы создаете нечто новое, вы начинаете новую эпоху в литературе, которую вы уже прославили в другой отрасли. Я замечаю совсем новый [феномен] метеор. По некоторым страницам „Монастырки“ уже можно было как бы предчувствовать тот язык, который я ищу повсюду, но не нахожу в наших книгах, однако автор не сумел удержаться и впал в вульгарность. Впрочем, он не гений, а человек, лишенный гениальности, не создан для того, чтобы пролагать новые пути в литературе. Вам, вам всё возможно, всё вам досталось по праву. Повторяю вам, и без лести, — ибо, слава богу, наши отношения не таковы, чтобы мне нужно было унижаться до лести, которая, к тому же, была бы и бесцельна, как она никогда не имеет оправдания среди порядочных людей, — повторяю вам, [что] — вы положили начало новой прозе, — можете в этом не сомневаться. С энтузиазмом любви к искусству говорю это, а такой энтузиазм может быть только искренним и не должен даже оскорблять вашу скромность. У Бестужева, спору нет, много, много достоинств; мысль у него прекрасна, но ее выражение всегда фальшиво: не ему создать прозу, которую все [могли бы], от графини до купца 2-й гильдии, могли бы читать с одинаковым удовольствием. Именно всеобщего русского языка недоставало нашей прозе, и его-то я нашел в вашей повести. Это язык ваших стихов, одинаково понятных и доставляющих наслаждение всем слоям общества, который вы переносите в вашу прозу рассказчика; я узнаю в ней тот же язык, и тот же вкус, ту же прелесть. О, не могу выразить, сколько радости доставило мне это чтение, хотя я и совсем болен благодаря неприятностям, причиненным мне теми, кто называет себя друзьями литературы, кто, не зная меня лично, не имея со мной никаких ссор, пожелал преследовать меня как человека, который довел до полного падения всю литературу; они до сих пор еще рыщут около моей гражданской собственности, — несомненно, чтобы доказать свою любовь к изящной словесности. Но всё это вас не может интересовать: а факт тот, что именно вам обязан я минутой истинной радости среди моих нервных страданий; позвольте хе мне поблагодарить вас за это без церемоний, со всей необдуманностью поступка, ве оправданного никаким внешним обстоятельством. Это, видите ли, чувство „кабинетное“, и вот это-то нечаянное чувство, без умысла и без последствий, столь свойственное мне и столь домашнее, настоящее home-feeling, [1611] я вам в высказываю, не зная хорошенько, почему я так поступаю. Простите за каракули: я их пишу, держа попеременно то одну, то другую руку на кувшине с горячей водой и поставив обе ноги на другой такой же кувшин. Если это письмо вам не понравится или если оно покажется вам странным — скажите, что его писал старый кувшин. [1612] Прощайте.