Шантарам - Грегори Дэвид Робертс

Я был в курсе. Иранская диаспора в Бомбее была огромной, и я знал многих, кто бежал из Ирана, оставив родину и семью, и пытался выжить здесь. Некоторые из них вступили в местную мафию, другие сформировали собственные банды, которые подряжались выполнять мокрые дела, становившиеся с каждым днем все мокрее. Я знал, что иранская тайная полиция засылает своих шпионов в их ряды, которые следят за беглецами и тоже не боятся замочить руки.

— Да, продолжай, — сказал я, вдыхая сигаретный дым.

— Когда эти шпионы стали доносить на нас Саваку, наши семьи в Иране очень пострадали. У многих полиция арестовала отцов, матерей, братьев. Они мучают людей в тюрьмах, пытают. Некоторые умерли там. Они замучили и изнасиловали мою сестру из-за того, что выведали обо мне. Они убили моего дядю, потому что семья не могла быстро собрать деньги, чтобы дать взятку. Когда я узнал об этом, то сказал Абдель Кадер Хану, что хочу оставить работу у него и сражаться с этими саваковскими ублюдками. Он попросил меня не уходить и сказал, что мы будем сражаться с ними вместе. Он пообещал мне, что поможет убить их всех.

— Кадербхай… — произнес я, продолжая дышать дымом.

— И мы с Фаридом нашли некоторых из них с помощью Кадера. Сначала их было девять. Мы нашли шесть. С ними покончено. А трое осталось. И эти трое знали кое-что о нас — они знали, что в совете есть предатель, человек, очень близкий к Кадер Хану.

— Абдул Гани.

— Да, — сказал он и, отвернувшись, плюнул при упоминании этого имени. — Гани был из Пакистана, он имел много друзей в пакистанской тайной полиции, Ай-Си-Ай. Они тайно сотрудничают с новым иранским Саваком, с ЦРУ и Моссадом[173].

Я кивнул, вспомнив, как Абдул Гани сказал мне однажды: «Секретные службы всех государств сотрудничают друг с другом, Лин, и это их самый большой секрет».

— Так что пакистанская разведка поделилась с иранской своими сведениями о том, что происходит в совете Кадер Хана.

— Да, через Гани. В Иране были очень обеспокоены потерей шести своих ценных агентов. Их тела так и не нашли. Трое оставшихся вошли в контакт с Абдулом Гани. Он подсказал им, как заманить меня в ловушку. В это время, как ты помнишь, мы не знали, что Сапна работал исключительно на Гани и собирался выступить против нас. Кадер не знал этого, и я не знал. Если бы я знал, я бы собственноручно изрубил этого Сапну и его подонков на куски и кинул их в яму Хасана Обиквы. Но я этого не знал. Там, около Кроуфордского рынка, иранские шпионы сидели в засаде и, находясь недалеко от меня, стали стрелять по полицейским. Копы решили, что это я стрелял, и открыли ответный огонь. Я понял, что меня сейчас убьют, вытащил пистолеты и тоже начал стрелять. Остальное ты знаешь.

— Не все, — проворчал я, — совсем не достаточно. Я был там в тот вечер в толпе у полицейского участка. Толпа бесновалась. Все говорили, в тебя попало столько пуль, что твое лицо было не узнать.

— Ну, крови было много, но люди Кадера узнали меня. Они спровоцировали беспорядки в толпе, подобрались вместе с ней к полицейскому участку, схватили меня и увезли в больницу. Кадер послал туда машину с доктором Хамидом — помнишь его? — и они спасли меня.

— Я встретил там Халеда. Это он вытащил тебя оттуда?

— Нет, Фарид. Халед был в толпе и подстрекал ее.

— Палочка-выручалочка вывез тебя? — воскликнул я в изумлении от того, что Фарид ничего не сказал мне об этом, когда мы несколько месяцев работали вместе. — Он все это время знал, где ты?

— Да, Лин. Если тебе надо поделиться с кем-то секретом, доверь его сердцу Фарида. Он мой брат теперь, лучший из всех после смерти Кадера. Не считая Назира, конечно. Не забывай об этом, Лин. Фарид лучший из всех них.

— А что было с тремя иранскими агентами после того, как тебя расстреляли? Кадер отомстил им?

— Нет. Когда Абдель Кадер уничтожил Сапну с его дружками, иранцы сбежали в Дели.

— Одному из бандитов Сапны удалось скрыться. Ты знаешь об этом?

— Да. Он тоже переехал в Дели. Когда я встал на ноги два месяца назад — еще не совсем поправился, но драться уже мог, — я стал искать этих четырех и нашел одного из иранцев. И прикончил его. Так что теперь их трое — двое шпионов из Ирана и один из банды Сапны.

— Ты знаешь, где они?

— Здесь, в городе.

— Ты уверен?

— Я уверен. Поэтому я сюда и вернулся. А сейчас, братишка, мы должны вернуться в отель. Салман и все другие ждут нас. Они хотят отпраздновать встречу и будут рады, что я нашел тебя. Они видели, как ты ушел несколько часов назад с красивой девушкой и сказали мне, что я тебя не найду.

— Это была Лиза, — сказал я, невольно оглянувшись на окна спальни на втором этаже. — Ты… хочешь увидеться с ней?

— Нет, — улыбнулся он. — Я встретил другую девушку, Амину, двоюродную сестру Фарида. Она ухаживала за мной больше года. Мы собираемся пожениться.

— Иди ты! — вскричал я, потрясенный его намерением жениться чуть ли не больше, чем его чудесным возрождением.

— И ты тоже, — усмехнулся он, пихнув меня в бок. — Нам обоим пора идти, нас ждут. Чало!

— Ты иди вперед, — ответил я ему с такой же счастливой улыбкой, — а я скоро приду.

— Нет, пошли вместе.

— Мне нужно всего минуту, — настаивал я. — Через минуту я пойду за тобой.

Поколебавшись, он улыбнулся, кивнул и направился через арку к «Тадж-Махалу».

Вечер притушил огненное дневное сияние. Туман и пар заволокли горизонт, как будто небо у дальней стены мира растворялось, бесшумно шипя, в водах залива. Большинство судов и паромов были надежно зачалены за швартовочные столбы. Другие поднимались и опускались и снова поднимались с волнами, удерживаемые на месте якорными цепями. Прилив обрушивал высокие набухшие волны на камни набережной. Тут и там на приморском бульваре взметнувшиеся пенистые гребешки перебрасывались на последнем издыхании через парапет на белую пешеходную дорожку. Люди обегали их стороной или со смехом проскакивали сквозь фонтан брызг, возникший внезапно на их пути. В маленьких озерах моих глаз, крошечных серо-голубых океанах, волны слез так же бились о стену, возведенную моей волей.

«Это ты послал его?» — мысленно спросил я мертвого Хана, моего отца. Тоска убийцы подтолкнула меня к парапету, около которого мальчишки продавали героин. И тут, в самый последний момент, появился Абдулла. — «Это ты спас меня?»

Заходящее солнце, этот зажженный в небе похоронный огонь, высушило мои глаза. Я смотрел, как последние отблески светло-вишневого и пурпурного цвета вспыхивают и блекнут в вечернем сапфире, отраженном океаном. Глядя на водную зыбь и рябь, я пытался втиснуть свои чувства в рамки мысли и факта. Каким-то странным, сверхъестественным образом я в один и тот же день, в один и тот же час вновь обрел Абдуллу и вновь потерял Кадербхая. И этот факт, это категоричное повеление судьбы, заставило меня понять. Я потому не давал так долго воли своей скорби, что не мог его отпустить. В глубине души я так же крепко держался за него, как только что прижимал к груди Абдуллу. Душой я был все еще там, на вершине, стоял на коленях в снегу и обнимал его прекрасную голову.

Когда звезды одна за другой стали медленно появляться в молчаливой бесконечности неба, я перерубил последний швартов, удерживавший мою скорбь, и отдался на волю всевластного прилива судьбы. Я отпустил его. Я сказал прощальные священные слова: «Я тебя прощаю…»

И это было единственное правильное решение. Я разбил свое сердце о любовь моего отца, как разбивались волны подо мной, налетая грудью на каменную стену и истекая кровью на широкой белой дорожке.

Глава 40

Слово «мафия» зародилось на Сицилии и означает «хвастовство». И если вы спросите любого профессионала, живущего за счет преступлений, он скажет вам, что именно тщеславие и хвастовство нас в конце концов и губят. По-видимому, невозможно нарушить закон и не похвастать этим кому-нибудь. По-видимому, невозможно жить вне закона и нисколько не гордиться этим. Без сомнения, последние месяцы существования старой мафии, того братства, которое Кадербхай создал, возглавлял и направлял, были насыщены тщеславием и хвастовством. И если быть предельно честным, то каждый из тех, кто обитал в нашем углу бомбейского криминального подполья, вынужден был бы признать, что это были последние месяцы, когда мы могли гордиться тем, что мы гангстеры.

Кадер Хана не было в живых уже почти два года, но основанный им совет мафии в своей повседневной деятельности по-прежнему руководствовался его принципами и его заповедями. Кадер ненавидел героин, не имел с ним дела и запрещал торговать им на подвластной ему территории, делая исключение лишь для наркоманов, безнадежно увязших в нем. Не меньшее отвращение вызывала у него проституция. Он считал, что она унижает женщин, развращает мужчин и разрушает общество. Сфера его влияния охватывала площадь в несколько квадратных километров со всеми находившимися на ней улицами, парками и строениями. Всякий, кто пытался в пределах этих владений промышлять проституцией или порнографией сколько-нибудь серьезно и открыто, рисковал понести заслуженное наказание. И новый совет, возглавляемый Салманом Мустаном, придерживался этих правил.