Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий - Александр Владимирович Шувалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ревность была одним из самых сильных недостатков порывистой натуры Ковалевской». (Самин, 2000, с. 361.)
«В семейном финансовом крахе Софья целиком винила мужа. Положение усугублялось тем, что она, совсем некстати, была беременна. У Ковалевской началась затяжная депрессия: она ненавидела свой живот, мучительные приступы тошноты, проклятую мигрень, которая не давала сомкнуть глаз. Но больше всего она ненавидела мужа. Романтические чувства растаяли, будто их никогда и не было… Кончилось тем, что она собрала вещи и уехала к родственникам в Москву. А после рождения маленькой она, оставив крошечный пищащий сверток у добрых тетушек, укатила в Париж. Софья бежала из России так поспешно, будто пыталась скрыться от самой себя… Вот почему она, недавняя затворница, с головой бросилась в омут светской жизни: рауты, званые ужины, балы — все что угодно, лишь бы отогнать неприятные думы. Пытаясь забыться, Софья завела любовника». (Ушакова, 2001, с. 153.)
«В 1883 г. муж Ковалевской лишил себя жизни’72. Ковалевская осталась без средств <…> она поселилась в Стокгольме и вскоре получила там кафедру математики в университете. Одновременно с научной деятельностью Ковалевская стала отдаваться художествен^ ному творчеству…» (Некрасов А.И., ЭС Гранат, т. 24, с. 389.)
«Трагедия больно ударила по душевному состоянию Ковалевской. Она, и в обычной жизни истеричная, экзальтированная дама, теперь совсем впала в депрессию. Мучаясь совестью, Софья Васильевна перестала принимать пищу, не могла спать, постоянно находилась в слезливом нервном напряжении. Чтобы спастись, она решает взяться за непосильную математическую задачу». (Семашко, 1999, с. 254.)
«Преждевременноетворческое истощение. Могла заниматься математикой только порывами… После 1883 г. быстро постарела, “ум ее лишился ясности”.
Постоянно чувствовала себя больной, безрадостной и беспокойной». (Mobius. 1900, с. 88–90.)
«В декабре 1888 г. после получения премии Бордена психическое состояние ее было настолько угнетенным, что ей советовали обратиться к Шарко173». (Воронцова, 1957, с. 289.)
[Весна 1889 г.] «…Лечится от нервного расстройства у врача Вуазена и проживает на даче вблизи Севра <…> Ввиду сильного переутомления она была вынуждена взять отпуск на весь весенний семестр». (Тяпкин, Шибанов, 1982, с. 190.)
«Если всякий крупный ученый — странный, чудаковатый фанатик, то его приспособлению к реальному миру способствует рядом существующая женщина. А если женщина — сама крупный ученый?.. Тогда это подлинное несчастье и полное одиночество». (Семашко, 1999, с. 249.)
Мы уже писали о «повышенной мускулин-ности» гениальных женщин и приводили существующие теории по этому вопросу (см. патографии Е.Р. Дашковой, Жанны д'Арк и др.). У С.В. Ковалевской на фоне характерного для ученых-математиков раннего интеллектуального развития также присутствуют элементы недостаточной женственности (во всяком случае, отсутствие материнского чувства), о чем свидетельствуют биографические данные. На первое место у нее постепенно выходят аффективные нарушения в основном депрессивного характера. Вероятно, длительным депрессивным состоянием и можно объяснить «лишение ясности ума» и начинающееся «творческое истощение» уже в 33-летнем возрасте. А в 38 лет развивается явная психическая катастрофа, требующая квалифицированной психиатрической помощи.
КОВАЛЕВСКИЙ ВЛАДИМИР ОНУФРИЕВИЧ (1842–1883), русский зоолог, основоположник эволюционной палеонтологии.
«В 1875 г. он защитил диссертацию на степень магистра геологии… Материальные дела его в это время сильно пошатнулись, особенно после неудачи некоторых предприятий, пускаться в которые он имел большую склонность». (Нечаев М.М., ЭС Гранат, т. 24, с. 392.)
«Надежды Владимира Онуфриеви-ча, что он быстро разбогатеет, строя дома, и уже потом целиком отдастся науке, не сбылись. Дело кончилось крахом. Последующее участие в компании нефтяного дельца завершилось угрозой суда, хотя Ковалевский ни в чем виноват не был… В письмах к брату Владимир Онуфриевич с отчаянием жаловался на память, из которой постепенно выскальзывало даже то, что казалось навеки в нее впечатанным, а самое ужасное, мозг не воспринимал новых сведений. Нужен был отдых и успокоение… Но была лишь призрачная, болезненная ясность бессонных ночей… бредово отчетливое ощущение: все кончено, навсегда. Убедив себя, что больше не способен вести научных исследований и не переживет позора суда над собою, Владимир Онуфриевич в ночь на 15 апреля… один в жалкой меблированной комнате натянул на лицо гуттаперчевый мешок с хлороформом…» (Брагин, 1981, с. 240.)
Крупным ученым, как правило, не свойственно «пускаться» в авантюры, так как сам образ мышления рассудительного человека препятствует подобному поведению. Однако присутствие в психической сфере ги-поманиакальных черт (возможно, в рамках циклотимии) могло способствовать желанию проявить и свою коммерческую умелость. Ковалевский, кстати, не ограничивался только «нефтяным бизнесом», но принимал весьма деятельное участие также и в освободительном движении польских революционеров. Самоубийству ученого предшествовал резко выраженный и затяжной депрессивный эпизод.
КОЗЛОВ ИВАН ИВАНОВИЧ (1779–1840), русский поэт и переводчик; его стихотворение «Вечерний звон» стало народной песней.
«Его приход в поэзию, столь поздний, определен трагической судьбой. В 1816 году трпдцатисемилетнего Козлова разбил паралич, говорили, что это результат падения с лошади, а может быть, виновата наследственность: у матери его, Анны Аполлоновны, в молодости тоже отнялись ноги… Однако ж, надо признать: удар судьбы в нем разбудил поэта». (Соколов, 1998. с. 448.)
«Внезапный паралич лишил его в 1816 ног и навсегда приковал к постели. В 1819 Козлов начал терять зрение, а в 1821 окончательно ослеп. В эту пору пробуждается его поэтическое дарование». (Ревякина. 1971, с. 357.)
«…Козлов стал поэтом, когда перед ним, говоря словами Пушкина, “во мгле сокрылся мир земной”. Прикованный к месту и в вечной тьме, он силой духа подавил в себе отчаяние, и то, что в предыдущие годы таилось у него под слоем житейских забот, поэзия потенциальная, теперь осязательно вспыхнуло в его темноте и засветилось как приветливый, тихий, не очень яркий огонек. “Мгновенно твои проснулся гений, / На все минувшее воззрел, /Ив хоре светлых привидений / Он песни дивные запел”». (Айхенвальд, 1998, т. 2, с. 222.)
