Парижские тайны - Эжен Сю

— Разве я виновата, что вы обо мне так думаете?

— О, вы прекрасно знаете, что делаете... с вашим видом невинной недотроги...

— В чем же вы меня подозреваете?

— Откуда мне знать? Вот потому, что я не понимаю, я остерегаюсь вас. И еще одно: до сих пор я всегда была весела или зла... но никогда не задумывалась... А вы меня заставили задуматься. Да, вы говорили слова, которые тревожили мне душу и невольно заставляли вспоминать самое грустное.

— Мне жаль, что я, может быть, чем-то огорчила вас, но, поверьте, Волчица, если я и сказала что-то такое...

— О господи! — гневно воскликнула Волчица, нетерпеливо прерывая свою подругу. — Все, что вы говорите и делаете, порой выворачивает душу!.. Вы так ловко это умеете!..

— Не сердитесь, Волчица... Лучше объясните.

— Вчера в мастерской я вас хорошо разглядела. Вы сидели опустив голову и смотрели на свое шитье... и тогда из ваших опущенных глаз скатилась вам на руку крупная слеза; вы посмотрели на нее, поднесли руку к губам, словно чтобы поцеловать эту слезу, а не вытереть ее... Это правда?

— Да, правда, — ответила Певунья.

— Вроде бы ничего не случилось, но у вас был такой несчастный вид, такой несчастный, что у меня все перевернулось в душе... Ну скажите, разве это не смешно? Я всегда была каменной, никто не видел у меня на глазах ни слезинки, а тут... от одного взгляда на вашу заплаканную мордашку я почувствовала, как сердце мое слабеет, становится жалким и трусливым... Да, потому что все это трусость! И доказательство тому — что вот уже три дня не решаюсь писать Марсиалю, моему любовнику, потому что совесть моя не чиста... Да, да, наше с вами знакомство размягчило мне душу, и пора с этим кончать! С меня хватит, это плохо кончится... я за себя не отвечаю. Я хочу остаться, какая есть, и не позволю насмехаться над собой!..

— Зачем же над вами насмехаться?

— Черт возьми! Да потому что я стала добренькой дурочкой, это я, перед кем здесь все трепетали! Нет, не бывать этому! Мне всего двадцать лет, я так же красива, как и вы, только по-своему, я злая, меня все боятся, а мне этого только и надо... А на все остальное мне наплевать, и пусть подохнет тот, кто думает иначе!..

— Вы почему-то сердитесь на меня, Волчица?

— Да, вы для меня — скверное знакомство. Через две недели, если так будет продолжаться, меня начнут называть не Волчицей... а кроткой овечкой. Нет уж, спасибо, меня так никогда не перекрестят... Марсиаль убил бы меня. И наконец, я не хочу с вами больше знаться: чтобы не видеть вас, я попрошусь в другую камеру, а если откажут, выкину какую-нибудь злую шутку, чтобы меня засадили в одиночку до окончания моего срока... Вот что я хотела сказать вам, Певунья.

Лилия-Мария поняла, что подруга, чье сердце еще не очерствело, боролась с самой собой, сопротивлялась лучшим своим побуждениям. Несомненно, эти лучшие побуждения проснулись в ней из сочувствия и любопытства, которые невольно возбуждала Лилия-Мария. К счастью для людей, — повторим еще раз, — редкие, но блистательные примеры убеждают нас, что существуют избранные души, обладающие такой притягательностью, что даже самые упрямые и закоренелые во зле существа поддаются их влиянию и стараются им подражать. Чудодейственные успехи многих миссионеров и проповедников можно объяснить только этим.

В том бесконечно суженном кругу именно такими стали отношения между Лилией-Марией и Волчицей; но последняя, из чувства противоречия или скорее по своему неукротимому и вздорному характеру, изо всех сил противилась благотворному влиянию, которое ощущала все сильнее... точно так же, как честные натуры сопротивляются греховным соблазнам.

Если вспомнить о том, что у порока тоже есть своя дьявольская гордость, то станет понятным, почему Волчица старалась любой ценой сохранить свою репутацию неукротимой и неустрашимой женщины, чтобы не превратиться из Волчицы... в овцу... как она сама сказала. В то же время ее колебания, ее вспышки гнева, ее злобные нападки вперемежку с великодушными порывами открывали в этой несчастной женщине такие глубоко скрытые добрые и значительные качества, мимо которых Лилия-Мария не могла пройти.

Да, она почувствовала, что Волчица не была совсем потерянна, и хотела ее спасти, как спасли ее самое.

«Лучший способ отблагодарить моего благодетеля, — думала Певунья, — это подать другим, кто еще может услыхать, такие добрые советы, какие он дал мне».

Лилия-Мария застенчиво взяла за руку свою подругу и указала ей:

— Поверьте мне, Волчица, если вы сжалились надо мной, то вовсе не из трусости, а потому что вы великодушны. Только храбрые сердца умиляются несчастиям ближних.

— В этом нет ни великодушия, ни храбрости! — грубо ответила Волчица. — Одна только трусость!.. И я не хочу, чтобы вы говорили, будто я рассусолилась! Это все вранье!

— Я не скажу этого больше, Волчица, но вы посочувствовали мне, не правда ли? Могу я поблагодарить вас за это?

— А мне наплевать!.. Сегодня же я буду в другой камере или одна в карцере, а скоро и срок пройдет, слава богу!

— И куда вы пойдете, когда пройдет срок?

— Хм, то есть как это? К себе, конечно, на улицу Пьер-Леско, у меня там своя квартирка со всей обстановкой.

— А как же Марсиаль? — спросила Певунья, надеясь продолжить этот разговор, затронув больное для Волчицы место. — Как же Марсиаль? Он будет рад увидеть вас?

— О да, да, конечно! — ответила Волчица со страстью. — Когда меня схватили, он только что оправился после болезни... от лихорадки, потому что он все время на воде... Больше двух недель днем и ночью я не отходила от него ни на минуту, продала половину своих тряпок, чтобы заплатить врачу за лекарства и все прочее... Могу сказать об этом с гордостью и горжусь этим: если мой любовник жив и здоров, этим он обязан только мне... Я еще вчера поставила за него свечу. Глупость, конечно, но мне все равно, — говорят, это очень помогает, когда человек поправляется...

— А где он теперь? Что он делает?

— Как всегда, у моста Аньер, на берегу реки.

— На берегу?

— Он там устроился со своей семьей в одинокой хижине. По-прежнему воюет с рыбной охраной, и, когда он сидит в своей лодке с двустволкой в руках, лучше к нему не подходить! — с гордостью добавила Волчица.

— Чем же он живет?

— Рыбачит тайком, по ночам. И еще, он храбрый как лев, и если нужно подсобить какому-нибудь трусишке, который повздорил с таким же трусом, он это быстро улаживает... У его папаши были какие-то неприятности с полицейскими... А кроме того, там еще мамаша, две сестрицы и брат... Боже упаси от такого братца! Такого негодяя еще поискать! Когда-нибудь он попадет под гильотину... и его сестрицы тоже... Да мне что за дело, — пусть сами думают о своих шеях!

— Где же вы познакомились с Марсиалем?