Маркс и Энгельс - Галина Серебрякова

«Второй том «Капитала» печатается, — сообщал он не без торжественности Лаврову в Париж, — вчера я правил четвертый лист… Самым важным будет третий том; я примусь за него, как только полностью закончу второй».

«Из II книги «Капитала» отпечатано 25 листов. Работаю над III книгой, — писал он Бебелю. — Она превосходна, блестяща. Это действительно неслыханный переворот во всей старой политической экономии. Только благодаря этому наша теория приобретает несокрушимый фундамент, и мы сможем победоносно выступать на всех фронтах».

Для перевода в России Энгельс без промедления слал Даниельсону корректурные листы второго тома «Капитала». Он делился с переводчиком «Капитала» своим счастьем трудиться над страницами марксовских книг.

«…сейчас эти неоценимые рукописи служат для меня источником высшего научного наслаждения; без сомнения, и Вы испытаете то же чувство при чтении корректурных листов.

…я занят теперь III томом, представляющим собой заключительную часть, которая венчает всю работу… Я диктую с оригинала, который решительно никто не способен прочесть, кроме меня, и не успокоюсь до тех пор, пока весь текст не будет переписан так, чтобы его во всяком случае смогли прочесть другие. После этого я смогу заняться окончательной редакцией, что будет нелегкой задачей, поскольку оригинал находится в незавершенном состоянии. Но как бы то ни было, если даже мне не суждено закончить эту работу, рукопись будет спасена от полной гибели и в случае необходимости может быть издана в том виде, в каком она есть. Этот III — самая поразительная вещь из всего, что я когда-либо читал, и бесконечно жаль, что автор не смог при жизни довести работу над ним до конца, сам издать его и увидеть то впечатление, которое этой книге суждено произвести. После такого ясного изложения никакие прямые возражения уже невозможны. Самые трудные вопросы разъяснены и распутаны с такой легкостью, будто это просто детская игра, и вся система приобретает новый и простой вид».

В июле 1885 года II том «Капитала» вышел из печати в Германии в Гамбурге в издательстве Отто Мейснера, а в конце того же года на русском языке в Петербурге, в переводе Н.Ф. Даниельсона.

Среди друзей Энгельса был один, обществом которого он особенно дорожил. Маркс в свое время тоже радовался встречам с этим очень жизнерадостным человеком, одним из основоположников современной органической химии, немцем, коммунистом Карлом Шорлеммером. Его специальностью стали парафины, содержащиеся в нефти. Из них производятся спирты, жирные кислоты, эфиры и многое другое, нужное промышленности и людям.

Опыты, которые он ставил, были очень трудны и часто опасны. В 60-х годах, когда 30-летний химик познакомился с Энгельсом и Марксом в Манчестере, он являлся к ним нередко прямо из лаборатории с обожженным лицом и кровоподтеками на руках.

— С парафином шутки плохи, — говорил ему Энгельс.

— Да, опять небольшой взрыв, природа, как вражеская крепость, не хочет сдаваться. Только в боях можно овладеть ее сокровищами, — отшучивался Шорлеммер.

Шорлеммер был широко образованным в еврей области человеком. Это сказывалось и на предмете, которому он главным образом посвящал свою жизнь. Шорлеммер основательно занимался также и теоретической химией — стволом многоветвистой науки. Энгельс, сам страстно увлеченный естествознанием, изучающий до самых глубин многочисленные его разветвления, с особым наслаждением слушал Шорлеммера. Они обсуждали спорные, неразрешенные вопросы, и часто химик находил в Энгельсе необыкновенно проницательного и знающего учителя.

— А помнишь ли, Фред, как ты заставил меня броситься в пучину гегелевских размышлений? — не раз в шутку укорял Шорлеммер своего друга.

— Зато ты теперь единственный естествоиспытатель, знающий кита диалектики, презираемого невеждами и филистерами.

— Да, я высоко ценю этого сумбурного гения.

— Справедливо. Нельзя достичь ничего значительного в сфере общего естествознания, если рассматривать явления природы как нечто неизменное, раз и навсегда установившееся. А так, увы, считает большинство исследователей.

Убежденный коммунист, Шорлеммер, делясь с Энгельсом и Марксом тем, что приобрел в естествознании, черпал у них большим ковшом знания в экономике и науке революционной и партийной борьбы. Шорлеммер с годами сильнее ощущал в себе борца. Ему было чуждо равнодушие к социальным битвам, хотя жизнь его замыкалась кругом научных задач в лаборатории. Из года в год он становился все более известным. В тридцать семь лет Шорлеммера избрали в члены Лондонского королевского ученого общества. Он возглавил новую кафедру органической химии. Но почести и личное благосостояние нисколько не изменили ученого, достаточно умного и бывалого, чтобы искренне вышучивать всякую чопорность и зазнайство. Шорлеммер гнушался льстецов и, правильно оценивая себя, оставался очень скромным, доступным, умеющим радоваться жизни, природе и людям.

После смерти Маркса дружба с Шорлеммером стадо еще дороже Энгельсу. Знаменитый ученый не жил В Лондоне, но зато, приезжая в столицу, неизменно поселялся на Риджентс-парк-род.

Все близкие друзья Энгельса обычно становились также друзьями Ленхен Демут. Профессор Шорлеммер не был исключением. В этот раз он явился к Энгельсу не из Манчестера, а из Германии, где отдыхал у матери, но запоздал из-за шторма на Ла-Манше, задержавшего прибытие парохода и вынудившего его переночевать в гостинице Дувра. Домоправительница в нескрываемой тревоге встретила его на крыльце и разразилась упреками.

— Дорогая мисс Демут, посудину, в которой я переплывал взбесившийся Ла-Манш, трепало так, что я вообще не рассчитывал вас более видеть. Но все равно я прошу прощения за то, что наука еще не подчинила себе водную стихию. Потерпите, и я стану аккуратнее самого Энгельса. Кстати, дома ли он?

— Конечно, ведь это часы его работы, но даже и наш великий оптимист начал беспокоиться, не настигло ли вас в пути несчастье.

На пороге холла появился Энгельс и, широко улыбаясь, приветствовал друга.

— Шорлеммер, дружище, ты, как я и был, впрочем, уверен, жив и невредим. Женщины, как некогда Кассандра, склонны всегда вещать о худшем. Но если тебя не коснулся на нашей благословенной родине драконов закон против социалистов, ты огнеупорен и не можешь потонуть в бурных водах пролива.

— Не торопись с выводами, Фридрих. Представь, я едва не был судим как контрабандист.

Оба друга, взявшись под руки, вошли в кабинет.

Шорлеммер с комическими подробностями принялся повествовать о своем путешествии из Швейцарии в Дармштадт. Он пересек границу в то самое время, когда в руки германской полиции попал ящик с несколькими пудами запрещенной газеты «Социал-демократ», издававшейся в Цюрихе. И подозрение пало на странствовавшего по Европе профессора.