Дорогой длинною - Анастасия Дробина

– Иди ко мне.

– Уже утро. - Она не обернулась. - Мне идти пора.

– Куда? - изумился он. - Я тебя никуда не пущу!

– Ну, спросилась я тебя. - Анютка спустила ноги на пол, потянулась было за платьем, но князь пружиной взвился с постели и, прежде чем Анютка спохватилась, опустился перед ней на колени.

– Господи, ну ты что? - отворачиваясь, грустно спросила Анютка. - Не наигрался, дитятко, мало тебе?

Давид, держа Анютку за запястья, смотрел на неё снизу вверх. Смотрел долго, молча, не отводя глаз. Растерянная Анютка тоже молчала, не пытаясь освободить руки.

– Какая ты красивая… Вай ме, какая ты красавица… Я никогда, никогда не видел такого.

– Ну, выдумал… Отпустил бы, а?

– Почему ты хочешь уйти? - обиженно спросил он. - Что тебе не понравилось? Я люблю тебя… Почему ты мне не веришь? Что ты хочешь, чтоб я сделал? Говори, я сделаю…

– Отпусти меня, Дато, - помолчав, попросила Анютка. - Мне домой пора.

– Разве ты не едешь со мной? - удивлённо спросил он.

– Ку… куда?

– В Тифлис! Или хочешь венчаться здесь? Тогда я напишу братьям…

– Боже праведный и все угодники… - простонала Анютка, вырывая, наконец, руки и хватаясь за виски. - Да ты ума лишился? Какой Тифлис? Куда венчаться?! Я замужем! Понимаешь ты это или нет - замужем!

– Он не любит тебя! - повысил голос Давид.

– А я тебя не люблю. - тихо, почти шёпотом сказала Анютка. - Не люблю, мальчик. Не обижайся. Ты хороший, но…

Князь встал, отошёл к стене. Анютка молча, торопливо начала одеваться.

Она уже стояла около двери, с сумочкой и перчатками, когда Давид быстро перешёл комнату и резко развернул Анютку к себе.

– Не пущу! Всё равно не пущу!

– Да кто тебя спросит, господи? - Анютка с силой вырвалась. Сузив глаза, холодно спросила: - Что ты мне голову забиваешь, твоё сиятельство? Что ты мне тут аванцы выдаешь?! Мне что - тринадцать лет? Я девочка нецелованная?

Женится он, глядите вы! Да кто тебе даст на мне жениться? Ты - князь! А я – канарейка ресторанная! Чужая жена! Моя тётка публичный дом содержит! Ты это всё в Тифлисе своей родне высокородной расскажи! Не забудь мне потом телеграмму дать о здоровье матушки - ежели она после такого жива останется!

– Мама умерла два года назад, - сухо сказал князь.

– Прости. Всё равно. Неважно. - Анютка толкнула дверь. - Не поминай лихом, Давид Ираклиевич. Прощай.

Она отвернулась от Давида и быстро пошла по тёмному, ещё пустому коридору гостиницы. Спиной Анютка чувствовала, что князь смотрит ей вслед, но не обернулась.

Глава 8

– Илья! Илья! Смоляко-о! Проснёшься ты или нет? Не то одна уплыву! Сам ведь хотел!

– Только не свисти, Христа ради… - пробормотал Илья, засовывая голову под подушку. - Куда тебя черти с ранья тащат?

– Так ведь самое время! Митька с вёслами уже ушёл, вставай! Вста-вай!

Вста-вай!

Отвязаться от проклятой бабы было невозможно. Чертыхаясь и зевая, Илья уселся на постели. В маленькой комнате стоял полумрак, солнце ещё не вставало, и Илья заключил, что спали они с Розой всего-то часа два. Из отгороженного цветастой занавеской угла слышалось сосредоточенное кряхтенье: Роза натягивала поверх длинной, доходящей ей почти до колен тельняшки свою неизменную синюю юбку и рыжую кофту. Ещё вчера вечером, до начала выступления, она объявила Илье, что утром отправится ловить бычков, и он легкомысленно попросился с ней. Теперь же, как ни хотелось завалиться обратно спать, отказаться от своего слова было нельзя. Протирая кулаком глаза и бурча под нос проклятия, Илья зашарил рукой по спинке кровати. Роза пришла ему на помощь и достала скомканные штаны из-под стола. Пока Илья одевался, она громко трубила солдатский сигнал в сложенные воронкой ладони:

– У папеньки, у маменьки просил солдат говядинки - дай, дай, дай!

– Есть на тебя угомон или нет? - тоскливо спросил Илья. - Сама же всю ночь проплясала, откуда силы берёшь?

– Так плясать - не мешки ворочать. - Роза подхватила со стола таз с наживкой и направилась к двери. - Догоняй. Нас Митька дожидается.

Митька, ожидающий на песчаной косе, не терял даром времени: столкнул на воду Розину шаланду, забросил в неё вёсла и теперь сидел на корме, позёвывая и облизывая солёный бочок воблы. Горизонт уже осторожно розовел, море лежало спокойное, будто под слоем масла, у кромки залива виднелись рыбачьи лодки. Роза по колено зашла в воду, повизгивая от холода, передала Митьке таз с наживкой и ловко вскочила в лодку. Илья несколько неуверенно последовал за ней, осторожно присел на поперечную банку, взялся за вёсла. Митька подтолкнул лодку, прыгнул в неё, уже отходящую от берега, балансируя, перебрался с кормы на нос и, свесив вниз голову, уставился в зеленоватую толщу воды. Роза, пристроившись на кормовой банке, сосредоточенно наживляла хлеб с мясом на крючки перемёта. Отвлеклась от этого занятия она лишь затем, чтобы спросить у Ильи:

– Не помочь тебе с вёслами-то? С непривычки тяжело небось.

– Иди к чёрту! - огрызнулся он. "Тяжело" - это было не то слово, но не говорить же об этом бабе?..

С того дня, когда они с Розой вдруг оказались в одной постели, прошло больше месяца. Сплетни и разговоры в посёлке уже прекратились, даже бабам надоело обсуждать перемены в семье Ильи и жизни Розы. Рыбаки перестали злиться и недоумевать: зачем Розе понадобился этот цыган без рода-племени, когда в посёлке полным-полно людей поприличнее? Некоторые поначалу, правда, осмеливались лезть с вопросами, но Роза отшучивалась, а Илью, после того как он загнал кнутом на крышу трактира огромного Белаша, тут же оставили в покое.

Впрочем, ему было не до поселковых сплетен. Беспокоило другое. К концу первой недели жизни с Розой Илья уже был окончательно уверен: рано или поздно он рехнётся от этого веретена в юбке. Теперь он уже не удивлялся тому, что Роза не хочет жить с цыганами: ни один табор, ни одна цыганская семья её долго не выдержали бы. Среди цыган крепки были старые законы, и над замужней женщиной всегда стояло множество хозяев, начиная с мужа и кончая всей его роднёй. А Роза предпочитала жить как вздумается, говорить что хочется и ходить куда ноги понесут.

Сначала Илья думал, что, живя с Розой, будет считаться её мужем - как всегда было у цыган. Но бессовестная Чачанка вела себя так, словно в жизни её с появлением Ильи ничего не изменилось. По-прежнему с утра она уплывала на своей шаланде в море - одна или с Митькой. Когда же Илья приказал:

"Хватит в море плавать, не бабье дело!" - она изумлённо посмотрела на него, ничего не ответила… а на следующее утро как ни в чём не бывало уплыла снова и вернулась лишь к полудню. Илья, дожидавшийся на берегу, рявкнул было на неё, но Роза лениво сказала: "Заткнись", кряхтя, вскинула на плечо корзину с бычками и пошла в город. Подобное Илья видел впервые, даже Маргитка не осмеливалась разговаривать с ним так. Целый день он провёл в размышлениях: что теперь делать? Продолжать жить с бабой, которая в грош тебя не ставит, или уходить? Так ничего и не придумав, Илья заснул на кровати, проснулся среди ночи и обнаружил, что Розы рядом нет. Немедленно предположив самое страшное - свалилась, чёртова кукла, в море, - Илья кое-как оделся и вылетел её искать.

Далеко ходить ему не пришлось. Роза обнаружилась на другой половине дома, в трактире, где под завывания еврейской скрипки и трубы Лазаря, стук ног и дикое ржание всех собравшихся училась у пьяных греков-контрабандистов танцевать танец "каламасьяно". Увидев мрачного и заспанного Илью, она заулыбалась, помахала рукой, призывая его в круг, и от этого у Ильи лопнуло терпение. Растолкав греков, он схватил Розу за руку, потащил из трактира в заднюю комнату, там швырнул её на кровать, захлопнул дверь и заорал:

– Совсем, шалава, ополоумела?! Я тебя научу, как…

Закончить Илья не успел, потому что в ту же минуту оказался на полу от неожиданно сильного толчка в грудь. Вскочил, бросился к Розе - и снова полетел на пол. Сел. Отдышался. Пряча глаза, проворчал:

– Как ты это делаешь?..

– С китайчонком в Шанхае жила, научил.

Роза, не глядя на него, веником сгребала в кучу осколки упавшего со стола стакана. Илья молчал, смотрел в пол.

– Надоела ты мне, - спустя минуту сумел сказать он.

– Ты мне тоже надоел.

– Уйду, коли так.

– Ну и отгребай!

Илья встал и вышел из дома.

Сидя на заднем дворе трактира, под грецким орехом, и глядя в тёмное, усыпанное звёздами небо, он вертел в губах соломинку и думал о том, что "отгребать" ему, в общем-то, некуда. Свой дом Илья за бесценок продал греку Спиро, оставив за собой лишь конюшню: продать лошадей оказалось выше его сил.

"Ну и плевать. Не цыган я, что ли? - думал он. - Завтра заберу коней и – прочь из города. Пусть живёт как знает, дура…" В глубине души Илье было стыдно. И поэтому он вздохнул с облегчением, когда полчаса спустя рядом раздались знакомые быстрые шаги.