Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

– Прихватив пистолет?

– Ну, это же не пушка! – отшутилась Эмма, стараясь разрядить напряженную атмосферу в квартире на улице Бертрельянс, где на столе лежали браунинг и патроны.

– Тогда, – продолжала настаивать Хосефа, – позови своих «варваров». Наверняка они помогут!

– Я не знаю, где они. Ты хоть одного видела на суде? – Хосефа отрицательно покачала головой. – Они арестованы или сбежали, но, по правде говоря, и я не хочу никого подставлять. Этот преступник постарается отомстить любому, кто мне поможет. Даже «варваров» я не имею права впутывать в это дело. Я должна справиться сама. В одиночку.

Сама, в одиночку.

Именно так она и чувствовала себя теперь. Засопела, подняла пистолет, прицелилась в ствол дерева, на расстоянии каких-то двух метров. Выстрелила. Промахнулась. Закрыла глаза и чуть не расплакалась. Она возглавляла отряд «молодых варваров», напомнила себе Эмма, чтобы не потерять присутствия духа. Дралась и тут и там с полицией и конной жандармерией, грозными всадниками с длинными саблями наголо; возглавляла рейды и атаки, рискуя жизнью. Но, несмотря ни на что, путь в Пекин начал казаться бесконечным с того момента, как Эмма разглядела первые хижины и направилась прямо к ним, с пистолетом, спрятанным под пальто, которое свисало с ее правой руки. Она выпрямилась и полной грудью вдохнула соленый запах моря, который здесь, вдали от города, ощущался сильнее. Вгляделась в горизонт, который в эту предвечернюю пору выцветал, понемногу теряя яркую средиземноморскую синеву; стала высматривать рыбацкие лодки, разглядела несколько. Какая-то из них и есть тюрьма Далмау. Ей необходимо увидеть его снова. Они оба совершили немало ошибок. Теперь она знает, что рисунки обнаженной натуры продала trinxeraire! Во всяком случае, так поняли они с Хосефой из ее слов: «Я унизила тебя и отняла у Далмау. Ты выиграла, возвращаю его тебе». Ее тело до сих пор содрогалось от омерзения при одной мысли об отношениях с мужчиной, но она поговорит с Далмау, все ему объяснит, расскажет, что иного выбора не было: отдаться, чтобы прокормить дочь. Он должен понять. И он, конечно, поймет! Далмау готов пожертвовать жизнью ради ее свободы! Ее охватила счастливая дрожь, она почувствовала такой прилив сил, что стало трудно дышать. Эмма остановилась на мгновение, подставила лицо бризу, чтобы обрести над собой контроль, и отвага вернулась вместе с надеждой на будущее с Далмау. Главное – освободить его, пусть даже потом он ее и отвергнет. Его держат в плену, выставляют на торги, будто какой-то товар, и все из-за нее, из-за того, что он пытался ее выручить.

Собаки встретили ее у первых хибар Пекина. Эмма не обращала на них внимания, но хозяева псов заметили нежданную гостью. Женщины высовывались в подобия окон, простые отверстия в прогнивших досках, едва занавешенные лоскутом. Двое мужчин вышли из своих халуп.

– Я ищу дона Рикардо, – выпалила Эмма.

Оба одновременно мотнули головой в сторону хижины побольше: ее венчала печная труба, из которой в чистое небо валил столб черного дыма. Далмау рассказывал об этой печке, когда они с Хосефой заставили его объяснить, откуда взялись тысяча триста песет, благодаря которым удалось избавиться от Анастази и избежать суда. Теперь Эмма припоминала детали того рассказа: подручные барыги, толстяк, вечно сидящий в кресле в окружении целого базара краденых вещей…

– Тебе чего надо?

Вопрос задал какой-то угрюмый, безобразный тип. Нелюбезный прием сопровождался пронзительным лаем пса-крысолова. Эмма поджала губы, прежде чем ответить. Хосефа спросила, не скрывая беспокойства: «Как ты это сделаешь?» – «Как всегда, – отвечала Эмма, не подозревая, насколько ее замысел отличается от уличной стычки, даже самой ожесточенной. – Приду, устрою скандал, буду драться. Не знаю, как действовать по-другому».

Эмма приложила все силы, чтобы голос ее звучал твердо, решительно; у нее получилось.

– Я хочу видеть дона Рикардо.

– Зачем? – осведомился неприятный тип, окидывая ее похотливым взглядом, обращая больше внимания на грудь, чем на свисавшее с руки пальто, под которым был спрятан пистолет.

– Это я скажу ему самому, – невозмутимо ответила Эмма, слегка надавливая на курок, готовая выстрелить при малейшей угрозе.

Угрюмый страж задумался, а собачонка принялась обнюхивать Эммины ноги. Другие собаки вертелись поблизости, подошла и любопытная ребятня. Подручный барыги, похоже, не счел Эмму опасной: он выплюнул травинку, зажатую в зубах, показал на хижину с дымящейся трубой и кивком пригласил следовать за ним.

– Шеф! – крикнул он, едва переступив порог. – Тут какая-то шлюшка хочет с вами поговорить.

По знаку барыги подручный отступил в сторону и пропустил Эмму, та подошла к дону Рикардо, избегая его взгляда, будто боялась… Или в самом деле боялась?

– Что ты хочешь мне предложить? – спросил толстяк, маслеными глазками оглядывая Эмму с ног до головы, точно так же, как его шестерка на подходе к хижине. – У меня достаточно баб, которые…

Дон Рикардо, не закончив фразы, ошеломленно уставился на пистолет, который извлекла Эмма; затем, целясь ему в голову, она обошла кресло, где пахан сидел с одеялом на коленях. Еще мгновение – и Эмма встала у него за спиной, перед портретом, написанным Далмау, прижимая дуло пистолета к затылку дона Рикардо.

– Тихо! – крикнула она. – Скажи этому козлу, чтобы стоял смирно! – велела она барыге, сильнее вдавив дуло ему в затылок.

Никакого приказа и не потребовалось. Подручный замер и поднял руки, увидев пистолет, нацеленный на шефа. Но на крики Эммы явились еще двое мужчин, а за ними женщина, пришедшая из какого-то другого помещения в хижине, скорее всего, из кухни,