Греховные радости - Пенни Винченци

— Может быть. Но я ей благодарна. Не знаю, что бы могло с нами произойти, если бы она мне этого не рассказала.

Они сидели в постели и отмечали шампанским свое примирение, на время позабыв о всех проблемах, трудностях и несчастьях. Малыш пытался объяснить, почему он не хотел ничего ей говорить. Почему он вообще не хотел никому об этом рассказывать. Ему почему-то казалось, говорил он, что пока он ничего об этом не говорит, пока не называет вещи своими именами, не признает их существования, то все это вроде бы и в самом деле не существует. Но стоит ему только один раз сказать: эй, посмотрите-ка, какая у меня кошмарная штука, — как все вокруг тут же начнут говорить: ах, какой ужас, надо за Малышом следить, надо о нем заботиться, — начнут ему сочувствовать, поставят на нем клеймо инвалида; пока ничего этого нет, он может убеждать себя и делать вид, будто ничего особенного не происходит, так, просто всякая чепуха, отдельные симптомы, ничего не значащие мелкие поломки в его организме. У него и так сейчас слишком много проблем, чтобы добавлять к ним еще и болезнь, да к тому же неизлечимую. Если он не будет обращать на болезнь внимания, может быть — пусть всего лишь может быть, — вдруг она от него и отвяжется. Или, по крайней мере, будет вести себя тихо, не очень прогрессировать. Болезнь представлялась ему чем-то вроде мерзкой, но спящей твари, и он не хотел беспокоить эту тварь.

— Но ведь ты только наносил всем этим вред, — возмутилась Энджи. — Причем нам обоим. Если бы я только знала, я бы…

— Что? Ты бы что?

— Ну… ты же понимаешь. Лучше бы держалась с тобой.

— Что ж… прости. Но у меня такой способ противостоять ей.

— Весьма оригинальный способ!.. Ну ладно. У скольких врачей ты был и насколько они уверены в диагнозе?

На следующий день после обеда ему позвонил Комптон Мэннерс:

— Здравствуйте, Малыш. Вы еще не говорили со своим зятем?

— Нет. Пока нет. Извините.

— Пожалуйста, Малыш, постарайтесь с ним поговорить. Это могло бы оказаться очень полезным.

— Я попрошу его, — ответил Малыш.

— Александр? Привет, это Малыш.

— Здравствуй, Малыш. Как дела?

— Отлично. Асбо… албо… алсоблютно… — Малыш вдруг с ощущением холодного ужаса понял, что ему трудно выговаривать слова. Подобного с ним раньше не случалось, однако ему говорили, что это может произойти. Это один из симптомов ранней стадии болезни. Нечто такое, на что необходимо будет обратить внимание, но из-за чего не следует особо тревожиться. Просто время от времени будет немного заплетаться язык — поначалу. Потом наступит такое состояние, когда человек говорит так, словно он постоянно пьян; а потом он вообще не сможет разговаривать. Ему сказали, однако, что это произойдет еще не скоро. Не на самой ранней стадии болезни. Значит, что же, у него уже не самая ранняя стадия? Или же болезнь прогрессирует гораздо быстрее, чем он думал? Малыша охватила паника, слепая и острая паника. Ему стало дурно, он с трудом уцепился рукой за край стола. Той рукой, которая в последнее время плохо его слушалась. На этот раз она показалась ему нормальной и даже сильной, и это его успокоило. Он проглотил возникший откуда-то в горле тугой комок и приказал себе не паниковать, как последний псих.

— Отлично, — твердо произнес он.

— Что-то на слух вроде не очень отлично. — Голос у Александра был озабоченный. — Чем я могу быть полезен?

— Я хотел спросить… нельзя ли мне как-нибудь заехать поговорить с тобой. Хочу тебя кое о чем попросить. Может быть, в конце недели? Могли бы съездить вместе в «Монастырские ключи». Энджи так хочется, чтобы я прих… прих… — О господи, опять! это же просто кошмар какой-то! — Приехал, — произнес он наконец очень громко и отчетливо, — приехал туда на какое-то время. — Ну вот, наконец-то ему удалось это выговорить. Все в порядке. Просто глупая оговорка. Ничего серьезного.

— Разумеется, — отозвался Александр. — Буду рад тебя видеть. Может быть, в воскресенье с утра? Малыш, а ты действительно хорошо себя чувствуешь?

— Конечно! Конечно хорошо. Отлично. Честное слово. Просто… немного выпил лишнего. За обедом. Только и всего. Пытался удерживать себя, но не удалось. Знаешь, как говорят: пьяница всегда пьяница.

— Да, — ответил Александр. — Знаю.

Глава 40

Александр, 1973

— Пьяница всегда пьяница. — Врач посмотрел на Александра очень важно, почти торжественно. — Боюсь, случай вашей жены довольно тяжелый. Корни ее пьянства уходят в какое-то очень сильное расстройство, в невроз, до причин которого мне не удалось докопаться. Она приложила очень большие усилия, чтобы остановиться, и все мы тут тоже старались и помогали ей. Сейчас запой у нее прерван. Но вы должны помнить, что она всегда, всю жизнь будет находиться под опасностью срыва. Любой стресс, любое напряжение сделают ее снова крайне уязвимой.

— Да, — кивнул Александр. — Да, я понимаю.

— Но при условии внимания, заботы и терпения и, конечно, при наличии у нее самой сильного желания добиться успеха все должно быть в порядке.

— Хорошо. Это вселяет надежду.

— Вы должны быть очень внимательны во всем, лорд Кейтерхэм. Не подвергайте ее искушениям, не оставляйте ее одну, если она чем-то расстроена или что-то переживает, постарайтесь предохранять ее от любых ненужных травм.

— Да, конечно. Я ее так люблю… Мне очень хочется, чтобы она вылечилась.

— Я знаю. Должен сказать, на меня произвели впечатление ваше терпение и то, как заботливо вы за ней ухаживаете. Ей очень повезло, что у нее такой муж, как вы.

— Что ж… я стараюсь. Буду стараться и дальше.

— Вот и хорошо.

Это было истинной правдой: он действительно хотел, чтобы она вылечилась. Поначалу он был напуган ее пьянством, огорчен им и очень жалел ее. И был невероятно, жутко потрясен горем, когда умер тот их малыш. Александр часто задавал себе вопрос, почему он не озлобился на Вирджинию за то, что она сознательно, преднамеренно убила их ребенка — а ведь она, по существу, сделала именно это, — но действительно не испытывал гнева; он видел, что Вирджиния сама убита горем и страшно переживает, что ее мучают угрызения совести; понимал, что в определенной степени ему надо винить и самого себя тоже; и, пожалуй, именно гнев оказался тем единственным чувством, которого он ни разу не испытал тогда. Зато в нем поселилось чувство страха и отвращения. Было ужасно и омерзительно видеть, как красивая, холодная женщина, которую он так любил, превращается в безобразное, едва держащееся на ногах, трясущееся, шатающееся от стенки к стенке, вечно пьяное существо.