Ее немагическое величество (СИ) - Надежда Владимировна Гранд

сюда не заглядывала. Сегодня, к счастью, ее пока не было. Когда дело уже шло к обедне, в нашу вотчину ворвался Ликар, схватил меня за руку и молча потащил в мою каморку.

— Ликар! — я даже испугалась, такие горящие глаза на его обычно спокойном лице я видела впервые. — Что случилось?

— Ничего особенного, — хрипловатым баском сказал он, — светлого дня.

— Ого! — я не смогла не оценить некоторой красоты его ломающегося голоса. — Ты же вроде еще вчера пел молитвы?

— Позавчера! — заломив руки, он носился по каморке. — Вчера я подумал, что немного простыл, и это ничего, подлечусь и буду петь, а сегодня! Вот как можно петь? Вот что делать-то теперь? Дарий ушел куда-то, служителей отправил на закупки. И нас, служителей, только двое осталось, а там полный храм людей! Брат-служитель принимает исповеди! Мне же нельзя исповедовать, я только петь должен! А как я буду петь? И что делать?

— А что тут можно сделать? Пусть исповедует в тишине.

— Да нельзя же! Молитвы должны звучать обязательно! Обычно двое поют, но сейчас с этой твоей пиццей все занимаются непонятно чем!

— А от меня-то ты что хочешь? Мне тоже нельзя исповедовать!

— А петь ты умеешь?

— С ума сошел? Ну, умею. Но это же не молитвы! Я ни одной до сих пор не знаю. Кстати, можно было хоть кому-то уже и заняться моим образованием! В церкви работаю, ё-моё!

— Да это неважно. Ты говорила, иностранные языки знаешь?

— Ну, знаю.

— Так и отлично! Пой на них. Наши молитвы тоже ведь в основном на древнеронийском, его никто, кроме служителей, и не знает!

— Ликар, ты в своем уме? Это же тогда неправда все будет! Не настоящие молитвы, понимаешь?

— Ой, да какая разница! Ты все равно неверующая. А людям главное исповедь, это она должна быть настоящей, а не твои молитвы. Это так, для фона. Ну, пожалуйста-препожалуйста! Ну, все-все для тебя сделаю!

— Черт с тобой, пошли. Только надо так сделать, чтобы меня не было видно в храме.

— Ну, это само собой, мы поем обычно на клиросе, он огорожен ширмой за алтарем. В ширме маленькие окошки такие, тебе всех видно будет, а вот тебя никто не увидит. Удобно очень! — и он потянул меня в храм.

Мы зашли не в парадную дверь, а через другую, сбоку, и незаметно прошмыгнули за алтарь.

— Что петь-то? — в легкой панике спросила я.

— Любую иностранщину! — шепотом ответил Ликар. — Давай скорее, видишь, народу сколько.

Я прильнула к крошечным окошкам в ширме. В храме действительно было человек тридцать, не меньше. В дальнем углу стоял один из служителей, он исповедовал какого-то мужчину. И мужчина, и остальные прихожане с явным неудовольствием смотрели в мою сторону, хоть и не видели нас с Ликаром.

— Gaudeāmus igĭtur, Juvĕnes dum sumus… — робко начал я.

— Громче, — прошипел Ликар, — у тебя классно получается!

— Post jucundam juventūtem… — продолжила я уже посмелее и погромче.

У меня хороший голос. Чистый, звонкий, достаточно громкий. И еще я не фальшивлю, особенно когда хорошо знаю песню. А уж студенческий гимн я пять лет в хоре пела! Звездой институтского хора я, конечно, не была, солистки там у нас были практически профи, куда мне до них. Тем не менее у меня было звучное сопрано, которое очень ценилось нашим преподавателем. Так что стыдно за свое исполнение мне ни капли не было. После гимна я перешла на классические медляки поп-культуры, которые знает наизусть весь наш мир. Let it be, Yesterday, We are the Champions, Pardonne-moi ce caprice d'enfant, I Just Called to Say I Love You, What a Wonderful World…

Сама потихоньку поглядывала в дырочки ширмы. Людям явно нравилось! Они подходили поближе, слушали, улыбались, потом шли на исповедь, возвращались, опять слушали. Служитель, принимавший исповедь, сперва очень удивился, услышав мой голос, но потом успокоился и мирно отпускал всем грехи. Он тоже явно прислушивался к приятным мелодиям. Мужчина, исповедовавшийся первым, подошел почти вплотную к алтарю, я хорошо могла его рассмотреть. Примерно моего возраста, не очень высокий, какой-то костлявый, не очень приятной наружности, но одет явно очень богато. Цепочки, запонки, пара перстней на холеных руках, ухоженные волосы. Пара здоровенных мужиков в черной одежде стояли по бокам от него, явно охраняя это чудо. Он же смотрел, казалось, прямо на меня, и его лицо было преисполнено какого-то одухотворенного блаженства. Ну что ж, нравится тебе, получай новый шедевр.

— Happy New Year, Happy New Year… — затянула я. Не Абба, конечно, но тоже вышло довольно прилично. Ведь оригинала тут все равно никто не слышал.

Глава 5. Эффектный побег

Сын графа фон Болуара практически никогда не ходил в церковь, считая это блажью бедных и неудачников. Ему-то что просить у Пресветлого? Разве что у Темного — скорейшей смерти папеньки и последующего огромного наследства. Но с такими просьбами к Темному идти чревато — плата будет несоразмерной. Да и уважал Жак папеньку. За силу духа, ум, волю. Уважал, но не любил. Да и как любить, если тебя всю жизнь попрекают, что ты бездарь и ничего сам в жизни не можешь, все только через отца. Плохой он наследник. Хорошо, что единственный, а то выгнал бы папенька из дому, как пить дать. А папенька его любит, единственный же сын! Но и ненавидит — любимая жена умерла в родах. Как корил себя Шарлин за то, что не успел позвать магов на роды, как корил! Он бы позвал, конечно, никаких денег не пожалел бы, но роды начались раньше аж на два месяца. И никакие врачи не помогли. А в самом Сан Грате был только один лечащий маг, да и того позвать не успели. Все внезапно, быстро, страшно. Хорошо хоть ребенок выжил, его-то как раз спасти уже успели. Хоть и был он хилым и слабым почти все детство. Шарлин с тех пор так и не женился больше, хотя был все еще молодым и весьма привлекательным. Никак не мог забыть жену. А в сыне разочаровался очень быстро, не найдя в нем ничего достойного. Хотя отказа сын не знал ни в чем. Единственная надежда была на удачную женитьбу: может, хоть внуки пойдут нормальные. Поэтому и позвал Жака вчера на серьезную беседу. Он тогда сильно удивился — отец обычно не горел желанием общаться со своим непутевым сыном, сбрасывая все обязанности на нянек да прислугу.

— Доброго вечера, папенька, — при отце Жак старался держаться почтительно, памятуя о том, кто