Вся палитра нежности - Светлана Демидова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А как? – воскликнул Сашка, и в его голосе послышалась такая мука, что Галочка бросилась к нему на грудь и горячо зашептала в ухо:
– Не так, не так… Ты для меня… Я не знаю, как сказать, но… в общем, очень важный человек… Мне с тобой спокойно, Саша, как никогда ни с кем… Мне даже дома, с родителями, не было так хорошо, как с тобой…
– Но все-таки не любишь?
– Я… я не знаю… – Галя продолжала неловко прижиматься к мужу тугим животом.
– Этого нельзя не знать! Я точно знаю, что люблю! Как можно не знать!
– А если любишь… то… потерпи еще, Саша…
Галочка подняла на мужа свои чистые голубые глаза, а он невольно потянулся к ее губам, нежно-розовым, чуть припухшим. И она не смогла отвести от него своего лица. И он поцеловал ее так, как не посмел в первую брачную ночь, чистую и целомудренную. И уж совсем по-другому, если сравнивать этот поцелуй с тем, первым, в нише из овощных ящиков. От этого нового поцелуя у юной женщины все поплыло перед глазами. Она еще не знала, что поцелуи могут действовать так странно. Даже когда ее целовал Якушев, все было совсем не так. С Колькой она будто пробовала на вкус взрослую жизнь, проверяла, насколько она хороша и насколько подходит ей. Колькины поцелуи ей подходили, а вот все остальное – нет. Но именно из этого «остального» и образовался в ее организме ребенок, которого она почему-то, вопреки нынешнему полному неприятию его отца, уже любила изо всех сил.
Якушев тоже пробовал Галочку, юный муж – любил. И через этот поцелуй его любовь перелилась в Галю живительной, горячей струей. Глаза беременной женщины широко раскрылись, удивляясь, а губы уже сами тянулись к Сашке – надо срочно проверить: будет ли во второй раз так же хорошо, как в первый. И было хорошо, и было еще лучше, чем в первый! А в третий еще лучше, чем во второй! И если бы не восьмой месяц беременности, то…
Галя даже сказала Сашке тихим интимным шепотом:
– А знаешь, женщины в консультации говорят, что вообще-то… если осторожно… то можно и…
Она в смущении не договорила и спрятала лицо на груди мужа.
– Нет, Галя… – дрогнувшим голосом отозвался Сашка. – Честно говоря, я даже не знаю, как это сделать, когда такой живот… Навредим еще… Не надо… Недолго уж осталось. Ты роди, а там… Если ты меня… в общем… если мы с тобой…
Последние слова утонули в новых поцелуях, количество которых по-прежнему продолжало переходить в качество. И в конце концов Галя уже кляла свой живот, который не позволял ей того, чего уже так страстно хотелось.
Накануне Дня Советской армии и Военно-морского флота у Гали Вербицкой отошли воды. Когда Сашка увез жену в роддом, свекровь недовольно сказала мужу:
– Ну ты подумай, Илья! Ведь прямо к Сашенькиному празднику ее угораздило! Не раньше, не позже, а именно ко Дню Военно-морского флота!
– Брось, Тамара, – отозвался он. – Нашла тоже праздник! Что флот дал Сашке, кроме хромоты? Он вообще чуть не сдох там!
– Что ты такое ужасное говоришь о собственном сыне! Прямо как о шелудивом псе: сдох! Как можно! А Сашенькина хромота почти и незаметна!
– Как есть, так и говорю! И хромота заметна! И, чувствую, никогда не пройдет, вопреки предсказаниям этих эскулапов… этих вивисекторов!!!
Тамара Ивановна не знала, кто такие вивисекторы, но поняла, что муж здорово зол на врачей госпиталя, и поспешила опять вернуться к той теме, на которую ей больше всего хотелось поговорить:
– И все равно! Несмотря на эту хромоту… повторяю: легкую и едва заметную, любая девушка с радостью пошла бы за Сашеньку, а ему теперь мыкайся с чужим ребенком и с этой…
Тамара Ивановна в сердцах даже не захотела произнести имя своей невестки.
– Да неужели же ты не видишь, как Сашка ее любит? – возмущенно выкрикнул Илья Петрович.
– Он-то любит, а вот она…
Суровый и строгий директор Григорьевского завода вдруг совершенно неожиданно улыбнулся, приобнял жену за плечи и сказал:
– Знаешь, Томка, мне показалось, что их отношения несколько изменились!
– Что ты имеешь в виду? – Тамара Ивановна даже приподняла домиками нарисованные черным карандашом бровки.
– Мне кажется, что Галя… ну… скажем так: наконец увлеклась нашим сыном!
– Что ты имеешь в виду? – Тамаре Ивановне очень не понравились слова мужа. Ей не хотелось, чтобы вдруг взяла да и заладилась семейная жизнь сына. Ей мечталось, что Сашенька в конце концов не выдержит и разведется с девкой, которая неизвестно с кем спала. Впрочем, очень даже известно – с уголовником Лагутенком. А кто знает, сколько у нее еще всяких ухажеров было до Васьки! А Сашенька как разведется, так на него сразу гроздьями повиснут девушки вроде Люсеньки Скобцевой, и ему останется только выбрать из прекрасных самую лучшую.
– Я вижу, что Галя, – отозвался Илья Петрович, – теперь совсем другими глазами смотрит на Сашку. Я, конечно, понимал, что она вышла за него от безысходности и без особой любви, но сейчас… В общем, лед тронулся, милая моя Томусенька! – И директор завода, сочно расцеловав жену, ушел в свой кабинет к бумагам, которые, несмотря на выходной день, срочно должен был разобрать и завизировать… а может быть, наоборот, не завизировать – смотря по обстоятельствам. Какие могут быть выходные у директора завода! Надо постоянно держать руку на пульсе вверенного ему предприятия.
Оставшись одна, Галина свекровь опустилась на недавно купленный необыкновенно модный диван и угрюмо задумалась. Неужели Илья прав, и эта девка все же втрескалась в Сашеньку? Впрочем, оно и неудивительно! Удивительно другое: как она могла так долго нос от него воротить? И что же теперь? Неужели развода не будет? Неужели ей, Тамаре, придется нянчить ублюдка? А что? Уж в своих собственных мыслях она может не церемониться с выражениями…
И Тамара Ивановна вообще перестала церемониться и с выражениями, и с мечтами. Ей вдруг привиделось, как ненавистная Галька корчится в тяжких родах, как врачи изо всех сил пытаются ей помочь, но… не могут… ни ей… ни ее ребенку…
А «ненавистная Галька» действительно корчилась в родовых муках. Ей казалось, что от невыносимой боли стонет и выворачивается наизнанку каждая клеточка ее тела. Шаркая ногами и полуприкрыв глаза, Галя бродила туда-сюда по коридорчику между «родилкой» и туалетом, потирая то поясницу, то живот. Через определенное время, назначенное врачом, она останавливалась у прикроватной тумбочки и пила необыкновенно горький порошок, который женщины называли хиной. Периодически она подходила к дежурному врачу – мужчине, который преспокойно пил чай с вареньем, ничуть не смущаясь соседством со стонущими и даже благим матом орущими женщинами. Вообще-то у врачей была ординаторская, и он мог бы пить свой чай там, но, увлекшись статьей, которую кто-то положил под стекло столика, дежурный вразрез с правилами санитарии притащил в «родилку» не только стакан, но еще и кусок ватрушки.