Русский крестьянин в доме и мире: северная деревня конца XVI – начала XVIII века - Елена Швейковская

Естественно, перепись не говорит и не должна говорить о сыске беглых крестьян и о наказаниях, которым подвергались вернувшиеся из бегов. А. Г. Маньков в свое время подробно исследовал законодательство второй половины XVII в. о беглых и об организации их сыска. Он впервые проанализировал важный памятник– Наказ сыщикам от 2 марта 1683 г., регулирующий не только процедуры сыска беглых, но и сферы крепостного права в целом. Ученый выяснил источники и постатейный состав Наказа и убедился, что тот вобрал в себя важнейшие законодательные акты 1658–1683 гг. Он уделил внимание указу 1691 г. и особенно двум указам марта 1698 г., которые развивали и дополняли Наказ сыщикам 1683 г. в плане кары за прием беглых. Организацию сыска беглых А. Г. Маньков изучил в ракурсе постоянно действовавшей государственной системы с присущими ей организационными звеньями. Историк рассмотрел названные и другие законодательные акты также при характеристике крестьянского вопроса в Палате об Уложении 1700 г. в связи с переработкой в ней главы XI «Суд о крестьянех» Уложения 1649 г. Он установил, что в результате переосмысления и редактирования законодательства второй половины XVII в. была выработана юридическая база в сфере регулирования прав землевладельцев на крестьян и борьбы с побегами последних, отвечавшая условиям рубежа XVII и XVIII вв. Реально сложившаяся к этому времени система государственного сыска сводилась, в конечном счете, к посылке сыщиков и приставов в определенные районы для вылавливания беглых и водворения их к прежним владельцам, содействию этим акциям местных органов власти, инициативному участию самих помещиков и вотчинников в розыске при поддержке и военно-административной помощи местных властей[174]. В годы Северной войны правительство, полагает Е. В. Анисимов, мирилось с бегством, нуждаясь в людях для армии и флота, в работниках на многочисленных стройках. Ужесточение борьбы с бегством началось в 1721–1722 гг., когда были изданы несколько законов, которые вводили полуторагодовой срок вывоза беглых с момента опубликования указа, расширили контингент причисляемых к беглым, значительно повысили штраф за их держание, ввели телесные наказания за их утайку и другие суровые меры. Сыск беглых, ведшийся в государственном масштабе, ученый оценил следующим образом. «Это была продуманная, выверенная акция, рассчитанная, наряду со многими, уже упомянутыми выше, на то, чтобы заложить основы того социального порядка, который соответствовал общей концепции полицейского государства. Законы о беглых, реализованные в ходе проверки наличного населения, положенного в подушный оклад, не были временными. Они создавали юридическое основание для борьбы со всеми видами несанкционированного передвижения по стране. Законы о преследовании беглых, иначе говоря о запрещении покидать место жительства, ставшее и местом платежа подушного налога, распространялись не только на помещичьих крестьян, но и на все население, включенное в подушный оклад»[175].

Перепись 1717 г. фиксировала бежавшее население, итожила его число по каждому из описываемых владений, административной части уезда и уезду в целом. Она содержала поступательную, итоговую информацию, дающую представление правительству о масштабах бегства. В Кубенской трети Вологодского у. беглые составили около 16 % убывшего населения[176]. Государственные мобилизации имели негативные последствия для землевладельцев, особенно средне– и мелкопоместных, тем более находящихся вдали от имений на военной службе. Потребность поместно-вотчинных хозяйств в работниках, обеспечивающих производство дохода, была немаловажным фактором, и потому они принимали назад бежавших от них крестьян, которые снова включались в жизнь семейную, деревенскую и поместно-вотчинных владений в целом. Приказчики последних, если таковые были, или мирские старосты с сотскими предоставляли, когда это требовалось, возвратившимся крестьянам место для поселения. Интересны сведения об имении братьев Вараксиных. В д. Высокое из 4-х дворов, находившейся в совладении Никиты и Ивана Федоровичей (2 дв.), Никиты Федоровича (1 дв.) и Максима Ильича (1 дв.), за Никитой и Иваном значился вновь поселенный двор Ивана Никитина 60 лет с женой Ульяной Михайловой 55 лет, с племянником «их родным» Прокопием Варфоломеевым 50 лет с женой Улитой 45 лет, у которых дети Иван 5 и Агриппина 4 лет. В 1710 г. «Иван Никитин и с племянником Прокопьем не написаны потому, что в то время были и з женами в сходе, и пришед, поселились тем двором в 1716 году». Тем же братьям Вараксиным принадлежала вновь поселенная д. Алексейцево, ранее бывшая пустошью. В ней двор 55-летнего Логина Степанова с женой Акилиной Савельевой 35 лет и сыном Лукьяном 10 лет, и «у него ж племянники родные»: Артемон Епифанов 50 с женой Ириной 35 лет, Василий Прокопьев – 20 с женой Акилиной Митрофановой 20 же лет и холостым Василием Даниловым 16 лет. В книгах 1710 г. они «Логин Степанов и с племянники родными и з женами и з детьми не написаны потому, что в то время были в бегах, и пришед из бегов, поселились в помянутом дворе в 1712 году»[177]. Приведенные данные интересны тем, что перечисленные крестьяне вернулись не в свои прежние дворы, а были поселены во вновь заведенных дворе и деревне. Возвращение крестьян из бегов было использовано даже для хозяйственного оживления запустевшей земли.

Из изложенного материала явствует, что в работники и в солдаты община и землевладельцы старались отпускать неженатых мужчин. В армию законодательно рекомендовалось брать холостых мужчин 20-летнего возраста. Однако этот принцип не всегда соблюдался. Порой и в армию, и на строительство Петербурга брались женатые мужчины. Уход мужа-кормильца ставил женщину с детьми в трудное положение, что уже видно из приведенных сведений. Перепись наполнена бесстрастными свидетельствами, что в отсутствие мужа жена, жена с малолетними детьми «сошла/и/ в мир», жены, дочери «кормятся» или «скитаются» в мире, «кормятся Христовым имянем». Отнюдь не всегда такой сход «в мир» мог прокормить женщину-солдатку. Переписчики многократно фиксируют смерть женщин и детей в этих скитаниях. В д. Щекарево епископа Вологодского и Белозерского в семье двух женатых двоюродных братьев из 9 человек, сорокалетних Козьмы Андреева с малолетними детьми и Ивана Терентьева с женатым сыном 25 лет и внуком 4 лет в 1710 г. вместо скитавшегося в мире Ивана Терентьева значился двоюродный же брат Дементий Гаврилов, и «он взят в салдаты в 1712 году, жена ево и с дочерью умре того же году». В д. Горка Никольская Спасо-Каменного монастыря из хозяйства Афонасия Дмитриева 28 лет с 38-летней женой и с двумя малолетними детьми его брат был отдан в солдаты в 1711 г., а «жена его Ирина умре тому третей год». В поместной д. Харапово Петра Михайловича Лызлова имелся двор родных братьев Тимофея Иванова 55 лет с 37-летней женой, 2 сыновьями 17 и 13 лет и Ивана Иванова 25 лет с женой-ровесницей. В 1710 г. здесь «написан брат их Иван Мартьянов, и он отдан в рекруты» в 10-й набор, «а жена ево и з детьми сошли безвестно». Еще «брат же их двоюродный Семен Логинов в прошлом 1712 году умре». Семеновы же дети Никифор 15, Михайло 10, Андрей 4 лет и женатый «пасынок» Федор Григорьев 30 лет «в поданной скаске они написаны в бегах» с 1716 г., хотя «сверх поданной скаски в тех дворех по наезду явились». В д. Митинское поместья Василия Ивановича Волынского – двор вдовца Григория Иванова 44 лет с детьми Федором 16, Афанасьем 12 и Матреной 6 лет, а также с его двоюродным братом Василием Дементьевым 45 с женой ровесницей и детьми Иваном 12, Степаном 1 году и Екатериной 3 лет. В 1710 г. у них был «написан двоюродный брат Яков Миниев, и он отдан в солдаты в 1710 году, а жена ево Федора з дочерью Афимьей скитаетца в мире». В д. Деревенцово А. П. Салтыкова у крестьянина Ивана Алексеева 57 лет с женой Катериной 32 лет, с бездетным женатым сыном 18 лет (жене 20) и с тремя младшими детьми Ильей 15, Авдотьей 5 лет и Анной 1 году после переписи 1710 г. его сын, вероятно старший, Иван «отдан в солдаты в шестой набор, а жена ево Афимья Лукина дочь» 25 лет с дочерью Мариной «бродят в мире». В 1710 г. «в том дворе написан Фома Алексеев, и он з женою умре», и Фома, судя по отчеству, доводился братом главе двора. В вотчинной д. Мидяево Никиты Андреевича Шаховского был двор Емельяна Иванова 46 с женой Пелагеей 36 лет и пятью малолетними детьми. В 1710 г. у Емельяна написан брат Иван Иванов, который взят в солдаты в 6-й набор, а «жена ево Соломонида з детьми с Иваном да с Михаилом… скитаютца в мире безвестно»[178].

Положение солдаток в семье свекров было, по всей вероятности, весьма уязвимо. Выходом было новое замужество, о чем встречаются свидетельства в переписи. Так, в уже упоминаемых выше поместных деревнях: Терентьево С. А. Колычева из двора Ивана Михайлова жена его племянника Никифора, взятого в солдаты в 1711 г., вышла замуж «в ыное поместье, с ней же сын ее Степан»; Тарасово В. И. Головина у сына главы двора Кирилла Парфеньева, Саввы, взятого в солдаты после 1710 г. и умершего «в салдатех», жена «вышла замуж в иное поместье Протопопова Сямской волости в село Фрязиново, дочь Ирина умре»[179].