Фвонк - Эрленд Лу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фвонк вздыхает.
«Тогда я начал, — говорит Йенс. — Так, если не сексуальность, что ж это может быть? Ты на кого-то напал, совершил преступление, сбил ребенка и уехал? Или ты избил соперника, нанес психический вред или заставил кого-то есть протухшую пищу? Продавал запрещенные вещества или ворованное оружие странам третьего мира? Ты занизил в налоговой декларации стоимость своего имущества? Животные, это могут оказаться животные… Ты жестоко обращался с животным или снасильничал овцу во время одного из ваших походов? Я помню, ты только что ответил на это „нет“, но люди все время врут, они врут бессовестно и нагло, но ты не лгун, верно? Хорошо. Речь скорее о проступке, чем о преступлении? Ты кивнул? Ага, значит, речь о какой-то мелочи. Ты задел чужую машину и уехал? Стащил что-то в магазине, ты из таскунов? Нагадил соседу? Помочился на улице? Что-то на работе?»
Фвонк выдержал взгляд Йенса.
«Та-а-ак, — говорит Йенс, — как я понимаю, ты прихватил домой блок бумаги для записей или старый ламинатор? Или речь об экономическом проступке?»
Фвонк нервно скребет щеку.
«Понял, — продолжает Йенс. — Значит, экономический проступок, ага. Но ты сам что-то нахимичил или был свидетелем этого? Свидетель? Ха-ха, классика жанра! О какой отрасли мы говорим? Ну же, давай, я все равно узнаю, так что выкладывай сам. Производство молока? Такси и частный извоз? Противопожарная безопасность?»
«Я работал в Обществе спортивной и оздоровительной ходьбы», — говорит Фвонк.
«Вот оно что, — оживляется Йенс, — так ты там работал. Вспоминаю, вспоминаю, какие-то там были нелады с количеством членов. Это оно?»
Фвонк кивает.
«Но ты не был застрельщиком?»
«Нет».
«Хотя и знал».
«Не то чтобы прямо знал, но…» — говорит Фвонк.
Йенс смотрит на него, внезапно посерьезнев:
«Так тебя коснулось падение нравов?»
Фвонк колеблется.
«Это нехорошо, — твердо говорит Йенс. — Нравы надо хранить на высоте и в чистоте. Я бы предпочел, чтобы ты снюхался с овцой, это неприемлемо и противоестественно, но в этом есть своя экзотика, из-за чего эти проступки списываются по отдельной статье. Но падение нравов в трудовом коллективе — совсем другое дело, как въестся, уже не вытравишь, и это всегда истории с нехорошим концом».
«Но это не я, — говорит Фвонк, — я ничего не делал, в смысле, сам я ничего не делал».
«Конечно-конечно, все так говорят, — комментирует Йенс. — Но ты не осужден и не в розыске?»
«Нет».
«Тогда все постепенно образуется, вот увидишь, — говорит Йенс. — И люди поймут, что ты навсегда покончил черт-те с чем и ратуешь за возрождение нравов. Народ мудр, к тому же сами они такое творят!.. Факт, что падение нравов коснулось даже друга премьера, только их ободрит. Люди почувствуют, что они не одиноки в этом, а норвежцы любят чувство общности. Возможно даже, твоя причастность к падению нравов сделает меня народным президентом, мне это дико нужно! Во всяком случае, так Йонас говорит. Фрукточница еще будет завидовать, что у меня есть ты. Потому что ты станешь связующим звеном между мной и народом с его склонностью к подрыву устоев, благодаря тебе и я буду выглядеть как простой, нормальный человек, который одной ногой все-таки вляпался в жизненную грязь, а то я слишком положительный, понимаешь? Мне необходимо перестать быть всегда правильным Йенсом, который по всем статьям страшно далек от большинства обычных граждан. Фвонк, короче говоря, все это скорее хорошо. Ты — большинство обычных граждан, у меня с тобой отличный контакт, и это еще сослужит службу отечеству, возвысив его и меня».
* * *134) Кровные братья вышли на один из двух балконов гостиничного номера полюбоваться Дунаем. «Великолепен, правда?» — сказал Йенс. Фвонк крепко вцепился в кованую решетку балкона в стиле ар-нуво.
Река поражала воображение. В ширину она никак не меньше трехсот метров. Фвонк был к такому не готов. Сколько всего я не знаю, думал он, а о скольком и не догадываюсь, что не знаю. Плавает Фвонк так себе. Если он упадет в Дунай, его унесет в Черное море, и газетам придется обсуждать, не падение ли нравов спровоцировало падение в воду, типа у покойного настолько помутилось в голове, что он поддался инстинкту смерти. Его кончина станет еще одним пятном на позорной памяти Общества спортивной и оздоровительной ходьбы.
135) Йенс собрался говорить о европейском национализме и опасности, которую тот несет. Вопреки своему желанию, он сделался гораздо более подкованным докладчиком по этому вопросу, чем лидеры большинства государств. Некие таящиеся под спудом силы, одинокие волки, которые изредка прорезываются на сомнительных интернет-форумах, но держат свои самые экстремистские мысли при себе, зная, что за ними присматривают. Что в состоянии противопоставить этому все мы? Что по силам сделать школам? Как можем мы, каждый в отдельности, осознать свою долю ответственности? Последние полгода он ни о чем другом, считай, не думал, ему не нужен написанный текст, чтобы говорить правильные вещи. Но поможет ли это? Он совсем не уверен, и это источник его постоянной усталости и потери иллюзий.
136) В ожидании друга Йенса Фвонк хотел совершить пробежку. Но едва он вышел на улицу, его как обухом ударило. На остановке трамвая между гостиницей и рекой оказалась масса брюхатых. И они держали под контролем переход, по которому Фвонк мог бы попасть в парк. Спаси и сохрани, ужаснулся он, да у них всемирная сеть. Они всегда знают, где я.
137) Фвонк сбежал назад в гостиницу и теперь шел по классическому бесконечному коридору с дверями по обеим сторонам, лифтами и холлами со старомодными диванами и цветами в кадках. Коридор трижды изгибается под прямым углом.
В целом гостиница производит солидное и убедительное впечатление. Руководители государств останавливаются здесь без малого сто лет, сообщает рекламная брошюра, здесь принимались решения, поглощалась еда, пился алкоголь, совершались совокупления, все это засело в стенах. Можно спуститься на лифте прямо в купальню, Фвонку ужасно хочется купнуться, но Йенс вынудил его пообещать, что он его дождется. «Это будет неинтересно, если ты накупаешься за целый день, — сказал Йенс перед уходом, — мы должны увидеть это одновременно и разделить впечатления, а если нет, то дружба врозь».
138) Йенс вернулся ближе к вечеру.
«Прости, что так задержался, — сказал он. — Я по тебе скучал, а ты по мне?»
Фвонк кивнул, сжав зубы.
«Я не мог уйти сразу после своего доклада, — говорит Йенс, — после него еще канапе, дискуссия, сам знаешь».
«Я не знаю и знать не желаю», — отвечает Фвонк.
Йенс поднимает на него глаза:
«Ты сердишься?»
«Ты привез меня в чужую страну и исчез, а когда я выхожу на улицу, там меня уже ждут брюхатые, и вид у них еще строже, чем у норвежских, типа вообще не знают пощады, и у меня сразу куча мыслей и страхов».
«Беременные охотятся за тобой и здесь тоже?»
«Они плющат меня, Йенс. У меня против них ничего нет».
«Я тебя понимаю, — говорит Йенс. — И прости, что меня не было так долго, но вот я вернулся».
На Фвонка накатывает волна чувств, внутренний гидроузел не в силах дальше сдерживать все, что поднялось в душе, но шлюз плача, через который Фвонк раньше изредка спускал свои печали, давно вышел из строя: его погребло при падении нравов.
«Тебе хочется плакать?» — спрашивает Йенс.
«Хочется, но не получается», — отвечает Фвонк.
«И со мной та же байда, — говорит Йенс. — Черт знает что. Давай дома запишемся на курсы или тренинг, не может быть, чтобы людей не учили плакать, я уверен, что есть отработанные методики».
Фвонк кивает.
«А теперь идем купаться», — говорит Йенс.
«Йес, — откликается Фвонк. — Купаться!»
139) В белых гостиничных халатах Йенс и Фвонк заходят в купальный зал, ого, вот это роскошь: колонны, балконы, статуи, мрамор, крики купальщиков, но они проходят общий бассейн и идут еще дальше, в закрытую зону для мужчин, одних только мужчин, здесь солнце играет на стенной мозаике, а два помпезных фонтана льют воду каждый в свой бассейн, один с температурой тридцать шесть, другой — тридцать восемь градусов. Йенс наклоняется и ловит ртом струю, которая бьет из львиной головы на стене, он подставляет под струю лицо и затылок, приговаривая: «Ох-хо-хо, взгляни на меня, вот он, Другой Йенс!»
140) Они сидят по грудь в воде под львиным фонтаном, теплая минеральная вода пузырится по плечам, наслаждение огромное. Йенс зажмурился, а взгляд Фвонка бесцельно скользит по мозаикам и зеркалу воды.
«Но самое прекрасное, — говорит он, — что брюхатым вход сюда заказан, вот это блаженство, просто милость свыше, я уж не помню, когда так расслаблялся».
«Золотые слова, — оживляется Йенс, — помещение только для мужчин — это прекрасная идея».
