Азовский гамбит - Иван Валерьевич Оченков

доброхот, но встретили колокольным звоном и хлебом-солью. Воеводе, судя по всему, недужилось, но он все же нашел силы подать мне серебряное блюдо с караваем, затем честно выстоял молебен в церкви, после которого, будучи уже бледным как тень, позвал за стол угоститься чем бог послал.

– Не побрезгуй, государь, моим скромным домишком, – поклонился он. – Отведай хлеба-соли…

– Благодарствую, этого я уже вкусил, – усмехнулся я. – Однако немного подкрепиться с дороги не помешает. Веди, показывай, как живешь!

Жил мой верный слуга, как и следовало ожидать, весьма недурно. И в свежесрубленном тереме, и наряженных в одинаковые кафтаны холопах, а также во всем устройстве чувствовалась основательность и добротность. По обычаю хозяину самому следовало подавать столь высокому гостю еду, напитки и прочие угощения, но бедолага уже едва держался на ногах, а потому я велел ему сесть.

– Ты сильно не суетись, небось найдется кому чарку наполнить.

– Да как же, царь-батюшка, ведь честь-то какая…

– Садись, сказано тебе! Береги силы, мы еще пойдем смотреть, в каком состоянии крепость, да что для моих иноземных подданных приготовлено.

– Помилуй, государь…

– Ну или вели кому из своих помощников меня сопроводить.

– Если позволите, я вполне осведомлен об этих вопросах и могу быть полезным вашему августейшему величеству, – вылез из-за спины воеводы какой-то местный чиновник, одетый в щегольской жупан на польский манер. Его лицо показалось мне смутно знакомым.

Говорил он витиевато, но не так, как русские бояре, когда хотят придать своей речи значимость и шпарят по-церковнославянски, будто псалтырь читают, а скорее как человек, долго живший в Европе и привыкший к тамошним оборотам.

– Это Ванька Грамотин, – пояснил мне Корнилий, заставив поморщиться самозваного помощника, и я сразу же вспомнил этого по-своему незаурядного человека.

Выдвинулся тот еще при Годунове, заняв одно из самых видных мест, на какое только мог претендовать человек его происхождения, и став ни много ни мало старшим подьячим в Посольском приказе. Когда на Москву двинулся первый Лжедмитрий, перебежал к нему и получил уже чин думного дьяка. После смерти последнего тут же присягнул Шуйскому, затем предал и его. Впоследствии он стал сторонником короля Сигизмунда и даже на какое-то время прижился при польском дворе, однако после заключения мирного договора был вынужден вернуться на родину.

В принципе вполне обычная история для тех лет, но все же Грамотину удалось выйти из ряда. От прочих представителей правящего класса в России он отличался тем, что безоговорочно принял польский образ жизни, выучился их языку и даже вести себя старался будто был природным шляхтичем. Поговаривали даже, что прогрессивный дьяк на чужбине тайно принял католичество, но тут никто свечку не держал.

Поскольку я в то время издал указ о прощении всех перебежчиков, если те сложат оружие и вернутся в Россию, Грамотин на полном серьезе претендовал на возвращение на свою прежнюю должность в Посольский приказ, тем более что за него выступали и Филарет, и Шеин, и многие другие представители знати. Но тут, что называется, нашла коса на камень.

Во внешнеполитическом ведомстве мне нужны были стопроцентно верные люди, и потому его главой остался Клим Рюмин, а ушлый дьяк получил иное назначение, благо дел в приказе хватало.

– Отчего бы и нет, – кивнул я.

– Зелена вина, государь? – ретиво взялся за выполнение обязанностей стольника Грамотин.

– Благодарю, но в дороге я не пью крепких напитков, так что лучше кваса.

– Как вам будет угодно, – поклонился тот, не подав и вида, что обескуражен простонародными вкусами своего царя.

На еду я тоже не слишком налегал, а потому после легкого обеда мы, против обычая, отправились не спать, а осматривать город. Меньше всего времени занял кремль. Было видно, что за крепостными стенами и башнями здесь следят, пушки находятся на своих местах, и есть даже полдюжины совсем новых, чугунного литья с клеймами мануфактуры Ван Дейка. Стрельцы и пушкари дело свое знают, а арсенал полон. В общем и целом тут все понятно. Возможность нападения вполне реальна, и на безопасности никто не экономит.

Для приема беженцев из Европы тоже все было более или менее готово. Построено несколько больших сараев, способных принять на первое время сотни две людей, созданы запасы продовольствия на такое же количество народу. Значит, администрация ворон не ловит, что радует, и радует весьма.

– Изрядно, – похвалил я зардевшегося дьяка.

– Помимо того, ваше величество, – принялся хвалить себя Грамотин, – я лично наметил несколько мест, где можно поставить городки для ваших иноземных подданных. Чтобы земля была добрая, и лес рядом для стройки, а также речка. Плохо только, что не ведаю, кто именно сюда прибудет, а то бы выбрал лучше.

– Ты о чем?

– Ну как же, – только что не всплеснул руками чиновник. – Если все больше пашенные будут, это одно, а если мастеровые или купцы, так совсем иное. Уж я писал в приказ, чтобы уточнить, да разве ответа дождешься?

– Не отвечают, стало быть? – усмехнулся я, услышав уж больно явный намек на то, что без него работа в приказе встала.

– Боюсь, что не только мне, – многозначительно отозвался дьяк.

– Иван… как бишь тебя по батюшке?

– Тарасов сын, – облизнул внезапно пересохшие губы чиновник.

– Так вот, Иван… ты, если что сказать хочешь, так прямо и говори. Нечего вокруг да около хороводы водить, я этого не люблю.

– Государь, – начал тот, лихорадочно блестя глазами, – известно ли вам, что среди черных людей зреет недовольство?

– Чем именно?

– Прибытием большого количества иноземцев. Сами знаете, народ наш темен и непросвещен, а потому склонен ко всякого рода суевериям…

– Конкретнее, – перебил я его. – Кто чем недоволен и кто к чему склонен?

– Да все по-разному. Простые мужики опасаются, что всю добрую землю немцы займут, а их похолопят. Ремесленники боятся, что иноземные мастера будут искуснее их и все заказы отберут. И купцы туда же, вот, мол, дадут чужеземным негоциантам льготу, так мы все по миру и пойдем. Попы и те народ подзуживают, дескать, пустим в дом иноверцев, так они нас в латинство введут!

– В приказ писал, говоришь? – нахмурился я.

– Писал, да что толку, – махнул рукой Грамотин. – Пока господин Рюмин в Москве был, еще как-то шевелились, а теперь и вовсе молчат, будто чурбаны стоеросовые!

– А напиши-ка, Иван сын Тарасов, для меня лично все, что знаешь. Подробно и обстоятельно, а я на досуге почитаю.

– Так готово уже, – вытащил из-за пазухи грамотку дьяк.

– Ты гляди, какой предусмотрительный! – усмехнулся я, но бумагу принял. – Ладно, веди дальше, показывай!

Последним по порядку, но не по значению объектом для инспекции стала кузнечная слобода. Дело в том, что с момента основания Серпухов был весьма значительным центром металлургии и оружейного дела. Не таким большим, конечно, как прежде была Устюжна или теперь стала Тула, но все же серпуховский уклад[26] был известен и ценился по всей Руси.

Мануфактур, правда, еще не завели, но добрых мастеров хватало. Одни ковали холодное оружие всех видов, другие занимались бронями от совсем простых кольчуг до полных доспехов, богато изукрашенных золотой